ИСточник:
http://www.livejournal.com/users/ivanov_petrov/41249.html?view=839713#t839713

Феодальная организация науки
Изучать ее гораздо сложнее, чем феодализм в истории Европы, - поскольку организационно этот научный феодализм оформлен очень слабо, и все письменные источники фиксируют происходящее в терминах, «принятых» в данном обществе. Естественно, в документах пишется, что «конкурс» на такую-то кафедру выиграл профессор такой-то, о котором можно знать, что он ученик, скажем, А.П. Богданова, и что директором Зоосада Обществом акклиматизации «назначен» господин такой-то. На деле имеет место совсем иное: наука была до революции 1917 г. в значительно меньшей степени связана с государством, чем после этого социального катаклизма. И в этой относительно независимой сфере культуры возникали свои, параллельные государственным, властные отношения - а поскольку феодализм является простейшим способом организации таких отношений, он и развился в русской науке и многих других национальных научных школах.

Черты феодализма здесь явные: Богданов рассылает учеников по кафедрам зоологии в «зависимые города», причем можно иногда видеть, как за некий город идет борьба между московскими и питерскими «зоологическими» князьями. Богданов «делит» княжество с другим «наследником» Рулье - Усовым. Имеется в виду история, когда два профессора, поссорившись при организации Зоосада, поделили сферы влияния: к Усову тогда отошел зоосад, к Богданову - Зоомузей. Ученики Богданова участвуют во множестве организационных мероприятий учителя. Он заставляет учеников «отрабатывать» защиту, им предоставляемую, и звание «принадлежности к школе». В службу засчитывается чтение лекции в Политехническом музее, работа в Зоопарке. Если просмотреть по годам, чем занимались ученики Богданова, можно видеть, что они устраивали под его руководством «богдановские» выставки, потом создавали музеи, читали лекции, дежурили по Зоопарку. Надо полагать, не всем это нравилось, у многих были иные представления о том, чем надлежит заниматься исследователю, посвятившему себя зоологии. Однако «князь» Богданов требовал службы, и верные вассалы терпели. В награду они получали кафедры в университетах - «лены», и становились держателями дочерних «княжеств»-кафедр и основателями научных школ (так, верный Насонов получил трудами Богданова кафедру в Варшавском университете).

Как и в любой феодальной иерархии, ученикам-вассалам достаются не только пряники за верную службу, но и кнут за непокорство и предерзостное поведение. По этому поводу достаточно вспомнить историю бунтовщика Вагнера, описанную у Райкова. В.А. Вагнер критиковал Богданова, считая некоторые его действия морально неправомерными. Инкриминировалось учителю то, что часть денег на его мероприятия жертвовали купцы с сомнительной репутацией, т.е. часть передаваемых денег исходила не из безупречно чистых источников. Богданов долго старался убедить его, что ради высокой цели позволено идти на небольшие компромиссы. Насколько можно понять, Богданов увещевал бунтовщика по-отечески, полагая разногласия мелкими неурядицами, из-за которых не стоит всерьез портить отношения. Однако Вагнер оставался непреклонен и продолжал выражать учителю осуждение - впрочем, только моральное, свои обязанности «вассала» он выполнял неуклонно. Наконец произошел разрыв. И тогда «двери всех учреждений в Москве, где Вагнер мог бы заниматься по предмету своей специальности, оказались для него закрытыми, и ему пришлось на время ограничиться преподаванием в средней школе, а свои опыты и наблюдения по сравнительной психологии ставить на дому, без лаборатории» (Райков, 1959, с. 436). Побившись в Москве и не найдя места, Вагнер уехал в Петербург и там прижился. При этом можно полагать, что это пример «малого гнева». Если бы дело обстояло серьезнее, Вагнер не нашел бы работы и в Петербурге. Видимо, особо прогневившие Богданова лица могли найти для себя работу только в Урюпинске.

Конечно, не вся зоология делилась тогда на «князей»-профессоров и «вассалов»-учеников, были и «вольные бароны», не связанные университетскими ставками - например, А.О. и В.О. Ковалевские, И.И. Мечников и т.д. И отношения у них были вполне прогнозируемые: богатый князь помогал независимым баронам деньгами и услугами и вполне мог рассчитывать на заимообразность в случае нужды (Райков, 1959, с. 420-425). При этом такие одинокие и гордые бароны обычно не имели учеников: откуда им взяться, коли барон кочует по университетам и лабораториям разных стран, живет на стипендии различных научных обществ? Приличный круг вассалов собирался только вокруг профессора, заведующего кафедрой столичного университета, который мог не только обучить молодежь научному ремеслу, но и к делу пристроить - хоть в ассистенты, хоть в приват-доценты.

У Райкова (1959, с. 425) процитировано письмо А.О. Ковалевского Богданову (от 1889 г.) - образец отношения такого «барона» к «владетельному князю»: «Никто в России не имел столько учеников по своей специальности, как Вы, Анатолий Петрович, никто не содействовал столько описанию России и ее окраин, как опять-таки Вы. Мы, живя на берегах Черного моря, пользуемся все Вашими указаниями (Ульянин, Насонов и др.) о фауне нашего моря, Босфора и даже Архипелага, и без Вашей неусыпной деятельности этих описаний не было бы. Мечников и я — мы всегда удивлялись Вашей энергичной и плодотворной деятельности, и, конечно, она потребовала упорной борьбы, а последняя — множества неприятностей. Но зато теперь в Киеве, Москве, Варшаве и Петербурге профессорами состоят Ваши ученики и к ним же приходится обращаться, если нужны сведения о фауне наших окраин или даже соседних морей. Этого никто из русских зоологов не забудет и воздаст Вам должное». Тут же Райков сообщает, что Ковалевский был человеком независимым, несклонным говорить комплименты. Если уж Ковалевский видел ситуацию таким образом, можно себе представить, как это выглядело изнутри школы, для верных слуг-учеников. Можно только подивиться смелости Вагнера, который пошел на конфликт, причем из принципиальных соображений.

Эта ситуация держалась еще некоторое время и после революции: ее проявления можно видеть еще в школе акад. И.П. Павлова или А.Н. Северцова и некоторых других, менее известных научных школах. Это настоящая феодальная история - с распределением кафедр и лабораторий, с бунтующими вассалами, отстаивающими право на самостоятельный путь в науке, с карательными походами против бунтовщиков и прочими неизменными атрибутами феодальной жизни.

История феодальной науки еще не написана, но насколько можно судить, быстрое угасание ее случилось в России после войны, во второй половине ХХ века. В это время наука полностью огосударствилась, то есть возникавшие в частично автономной культурной сфере феодальные отношения были разрушены тем, что вся сфера была решительно переведена под управление аппарата с другой структурой связей. Разумеется, это не уничтожило блата, ученичества, обязательств и иных научных связей, но теперь они перешли в разряд «личных отношений», а по крупному делить теперь нечего: власть над наукой находится у государства - и «феодальная» структура рассыпается. При этом пропадает и дочерний феномен научного феодализма - устойчивая структура научных школ. То, что в официальной истории науки именуется «научными школами», часто обязано именно этому «феодальному» стилю науки.

Надо сказать, что бывают и иные научные школы - например, школа Мензбира, где подобных отношений не наблюдалось. Это то, что хотелось бы назвать «истинной» научной школой, - где передается метод работы, или результат работы как образец («Птицы» Мензбира), или способ решения задач («Орнитогеография» Мензбира), но не устанавливается властных отношений между учителем и учеником. Даже конфликты в школе Мензбира - с Сушкиным, Кольцовым, А.Н. Северцовым - выглядят совсем иначе, чем в школе Богданова. К сожалению, подобных школ немного, зато они не зависят от режима. Это действительно интеллектуальные отношения, и для установления такой школы требуется очень много условий. Во главе должен стоять действительно очень крупный ученый - таковым был Мензбир, а Богданова при самом восторженном к нему отношении крупным ученым не назовешь; надо, чтобы данный ученый был человеком очень хорошим, очень скромным, для которого успех его учеников значит больше, чем его собственный. Такие ангелы в человеческом облике встречаются редко, замечательно скорее то, что они вообще встречаются... В очень многих случаях некоего компонента не достает - и пиши пропало, нет школы. Например, А.А. Любищев был, несомненно, ярким человеком и ученым с очень самобытными взглядами, однако характер у него был не сахар, и большинство людей считало себя его учениками - общаясь по переписке. Если бы Александр Александрович стал мощным заведующим кафедрой и мог выращивать учеников-аспирантов, надо полагать, что школы типа «мензбировской» вокруг не сложилось бы.

Как только «владетельные князья» переходят на положение государственных чиновников, научные школы «феодального типа» вырождаются. Если натужно продолжать аналогии с типами государственного устройства (поскольку собственной терминологии по поводу организационных форм в сфере культуры явно недостает), можно сказать, что на смену «научному феодализму» приходит «бюрократический абсолютизм». На место истинного ученичества в науке приходит ученичество формальное - в самом деле, нельзя же считать учениками профессора всех аспирантов, которые защищаются на его кафедре и даже под его руководством. Эти люди никаким существенным образом не связаны с данным профессором и его взглядами на науку. И напротив - истинное, неформальное ученичество не вознаграждается теперь «благами земными» в виде кафедр «зависимых городов» и т.д. - это просто не во власти данного ученого-учителя. Поэтому отношения складываются более теплые, быть может, но необязательные, жесткое послушание не предусматривается, и научная школа расплывается в «незримый колледж».

Это еще лучший случай, когда можно отметить хоть какие-то связи между учеными, а часто структура научных отношений просто исчезает, и остается группа исследователей-одиночек, объединенных чисто случайным образом в рамках штатного расписания того или иного научного учреждения. Происходит это потому, что государственные структуры не способны руководить наукой - у государства «нет органов», которые были бы компетентны для такого управления. Поэтому государство может только плодить НИИ по образцу «контор» и «государственных учреждений», где заниматься наукой в лучшем случае «можно», но никаких помогающих этим занятиям обстоятельств не наблюдается.

Можно показать, чем платили «владетельные князья» за право управлять судьбами «подданных». В 1896 году дела Московского Зоосада в очередной раз пошатнулись и финансовый крах стал неизбежен. Богданов (ему было 62 года) в это время болел, но все же поехал к московскому генерал-губернатору, а затем к великому князю Сергею Александровичу со всегдашней своей просьбой - денег. Врачи не рекомендовали больному таких трудов. Он «выбил» для Зоосада очередные 10000 рублей, вернулся, в ту же ночь получил кровоизлияние в мозг, половину тела парализовало. Вскоре он умер.

Тяжела княжья доля.