Lemur
|
Прочитаны последние страницы авторского сборника Наталья Михайловой (Хугларо) и небольшую книгу в переплете “под суровое полотно” берешь с несколько иным чувством, чем в начале своего читательского знакомства. Сборник опубликован издательством, выпускающим учебную и методическую литературу; и это вполне объяснимо – автор филолог, педагог по образованию (и призванию, заметим, тоже). С одной стороны, все вполне традиционно. Сначала “История Дмитрия Ельского, которому счастье служило”, народный фольклор, трогательная и благодарная история жизни очарованного странника начала ХХ столетия; “Оловянное царство” из эпохи Великого княжества Московского, дань городу, в котором теперь она живет и “Зачарованный кабачок”, отражающий искренне и глубокое увлечение автора всем богатством западноевропейской культуры. Рассказы ее увлекательны, легко запоминаются и изящны по своему изложению. Но сказки эти совсем не так просты, как может показаться на первый, неискушенный взгляд. Всегда следует очень осторожно относиться к понятию “мужицкого счастья”, “удачи” и “судьбы”. Кто-то понимает “добро” в смысле “у меня много добра: дача-машина-шуба” и меряет удачу этим пониманием слова. У кого-то это – “лад”, кипящая в руках работа; “коси, коса, пока роса”. Кто-то толкует все это как возможность пролететь над бездной погибели; “есть упоение в бою”. Кто-то – как возможность раствориться в чем-то большем, чем он сам: работе, любви, творчестве, свободе воли. В повествовании о “странном человеке” Ельском мы встречаемся со всеми пониманиями этого слова. Сам же он странный, странный тип, разгадке которого посвящал силы и время весь цвет русской литературы: от Грибоедова до Шукшина включительно. Это очарованная душа, правдолюбец и правдоискатель, шутник в печали, философ в радости, верный, добрый и человечный ; странником, безвестным, приходит он в этот мир, не ведая родства и корней; странником, не привязанным к жизни стопудовым “добром” он и уходит, милосердно избавленный беспамятством от позорной смерти. “Мир ловил меня, но не поймал”(Г.Сковорода). Это все, что у нас помнится об этом философе. Один росчерк. Один афоризм, переживающий уже третье столетие. Дмитрий Ельской, также как и Сковорода, тоже остался – единственным. Самыми острыми чувствами после прочтения повести можно считать жуткий протест против туповатой действительности и сопереживание герою. Да черт возьми, чего он добивался? Работать и получать сходные деньги за труд, тем более он сам по себе был кроток и непривередлив? Любить и быть любимым? Играть потешные игры дял детей по большей части? Не желал способствать расстрелам и убийствам? Хотел работать в кузне, а потом учить детишек тому, что знал? Дружить с тем, кем хочется? “Счастливая” же судьба, щедро одаряя мелким издевательским везением, просто поставила целью вытравить в Дмитрии все человеческое. Будучи вполне добропорядным селянином, в юности он был брошен в тюрьму как бродяга: ну какие могли быть документы у подростка, привеченного дьячком из жалости? Его единственный друг умер от чахотки; он даже не смог оставить по себе какую-никакую память. Женщины побаивались Дмитрия, не желая впасть в еще большую “недолю”. За проявление жалости к пленному, который ничего ему лично не сделал, его отправили в штрафные роты. В селе он поссорился с работодателем и священником. Принял мученическую смерть и не удостоился даже места на кладбище. Несоответсвие между вызовом оловянной действительности и вполне человеческим желаниям не может не поражать. Почему за это надо карать по всей строгости закона? Если Ельскому и суждено было бы быть, то почему ему не быть иначе как говорящим орудием, тем более он ничем таким себя не ощущал? Мир (во всех смыслах слова) боялся его; Ельский, как Августин Блаженный, дружил с животным миром, тонко чувствовал природу, людей, искусство, был художественной натурой. Такие люди обладают непонятным. Магией. От таких – подальше; не жди от них добра. В общем, не наш это человек. Безусловно, собрать все книги бы да сжечь – руки чешутся у многих и довольно давно. Но в современной действительности препятствий этому куда больше, чем во времена Ельского. И все же - берегитесь, господа. Вот взять, например, государей московских. Безусловно, уж их-то возможности куда как превосходили потенции пана Дэмбицкого – попросту сгребли все беспокойные и никчемные домбры да гусли да и предали очистительному пламени. А вот это особенно опасно. Для самих досточтимых правителей. Извести физически, оттеснить на обочину жизни скоморохов им вполне по силам. Но не по силам еще ни одному самому могучему правителю справиться с творческим духом. Он будет напомианть о себе – сводами соборов, настенной росписью, утварью и одеждой. Ну не станут же они носить что попало. И подставят себя сами. "Никаким ароматам Аравии" не свести этой крови с властных рук. Он не даст о себе забыть – мошенничеством, уловками и враньем изгнаннных; им-то уж точно нечего теперь терять. Он изначально угоден богу – может развеять болотных бесов, может заставить поверить в невозможное, может явиться “нестоящему” и спасти обреченного. (По настоящему есть высшая логика в радости по одному раскаявшемуся грешнику и ниспослании благодати "кому не надо": явственный призыв "праведным",замкнувшимся в ханжестве, тщатльнЕЕ надо, внимательнее даже к недостойным внимания.) И тогда лихая божба жонглера угоднее самых благочестивых молитв и закроется зачарованный кабачокь для мира извне. И будут тогда три часа как три дня. Три дня – как три недели.А три недели – как три года. А за три года многое может случится. Гору угрожающему: оловянное царство опасно прежде всего для его хоязяев. Несмотря на внешне скудные силы сопротивления. Ведь бог с бросившими вызов.
|