* * *

Храни лжеца и подлеца, предателя храни!
Они дерутся до конца, настойчивы они.
Им каждый сват, и каждый брат, и каждый третий - кум,
Чела высокие хранят следы высоких дум.
И благородный льется гнев волною на поля,
Дымится лава, закипев, и зыблется земля:
За брата мстят и за отца - не счесть у них отцов!
Храни лжеца и подлеца... от прочих подлецов.


    * * *

В тиши я долго изучал
Черты прекрасные портрета.
В моей душе настало лето
И гимн любовный зазвучал.
Он был, конечно, еле слышен,
Но чудеса со мной творил -
Я стал очищен и возвышен.
И тут портрет заговорил...


    * * *

Очень маленькая гадость
Шла по улице в кино.
Очень маленькая радость
Там ждала ее давно.

Так у входа повстречались
Две изысканных души:
Обнимались, целовались,
Стали обе хороши!

А над площадью на башне
Век прокаркали часы.
Две сошлись светло и страшно
Разноцветных полосы.

То ли черное на белом,
То ли... впрочем, все равно.
Мне до сплетен нету дела -
Опоздаю на кино!


    * * *

Стучат колеса, разбавляя сон,
На стеклах иней только в полдень тает.
Наш милый дом, заплеванный вагон,
Сквозь города чужие пролетает.

На двое суток - нет его родней,
Здесь все знакомо: ручки, полки, хари,
И хочется наружу не сильней,
Чем женщине - рожать на тротуаре.

Свободу воспевая день за днем,
Всю жизнь из клетки в клетку мы кочуем.
Чуть только ветер на лице почуем -
Опустим окна, выпьем чай, уснем,
И в этом сне из хрома и пластмассы
Мы свято верим в бесконечность Трассы.


    * * *

Песня саксофонная, музыка вагонная,
Ничего не помню я, ничего не жаль.
Клеточки и линии. Поезд, унеси меня!
Полное бессилие. Стекла, пластик, сталь.

Призрачной химерою, редкой биосферою
В экое безверие черт меня занес.
Хоть не продал душу я, но сижу и слушаю
Неподвижной тушею музыку колес.

Золотопогонные, спят менты перронные,
Время обескровлено цифрой на табло.
Двери открываются, двери закрываются,
Понапрасну маются: все давно прошло.

Темными туннелями, станциями-щелями,
Что имел - потеряно, что осталось - плоть.
Песня саксофонная, музыка харонная,
Просто одурь сонная... не перебороть.


    МЕЛФУ И ДВАДЦАТОМУ ВЕКУ

Мимо грязных подворотен, где полно пустых бутылок,
Пролетает пьяный ветер, спотыкаясь о препятствий
Хитроумные сплетенья, злобный свет щитов рекламных,
Окончательно зверея, лезет в ноздри, бьет в затылок
Отовсюду, ниоткуда, он совсем один на свете
В час прозренья, откровенья, в час дурного исступленья,
Единенья со Вселенной - не понос, так гонорея -
И под натиском свирепым фонари дрожат, как дети,
Умиравшие за Вену, обомлевшие от страха,
Но стоят, не отступают нашей ночи ленинграды.
Где домовладелец Павлов? Он любил встречать Облонских,
Щедро потчевать шампанским - на груди трещит рубаха,
Призрак Бальдра фон Шираха посещает эти стены,
Жаль, жильцы ему не рады, морду бьют и кайф ломают,
Честь и славу опускают, топчут совесть фон Шираха -
Девство первой под вопросом, муки третьей несомненны,
Остается только слава, трепет крыльев шпанской мушки,
Запах свежих яблок конских и такого же каштана,
Чьи замызганные свечи даже музыки не стоят,
Но горят и беспокоят наши старые игрушки:
Полуптицы, полупушки, погремушки, полу-люди,
Фантастические кони написали эти речи,
Навалили эти кучи, раскопали эти кручи,
Обвалили кручи в реки, воду подали на блюде
С аметистами по краю, но у блюда вкус кровавый,
И несчастный призрак стонет и заламывает руки,
У него пожар желудка, помутнение рассудка -
Фаршированная утка пусть в гробу лежит со славой,
Одного понять не в силах: так чего ж мы не летаем,
Если буря небо кроет, если ветер гонит тучи,
Убивает наших милых, поднимает прах на вилах
И небрежно рассыпает над Ухтой и над Алтаем?
Не Шалтаем так шалфеем прорастает рожь над бездной,
Кто поймает эти зерна, где теперь великий воин,
Ранний плод ошибок трудных, жертва первого аборта
Занят новым видом спорта - спрятался в броне железной
И блюет, упившись, с борта. Рядом тихо плачет Неле:
Все, что выпили и съели, станет ужином макрели,
Пищей жадного планктона, в полутьме, в придонном иле
Мы войну похоронили. Стоп. Какая, нафиг, Неле,
Это ветер завывает над промоиной проспекта
В царстве кролика седого, в обезлюдевшей столице
Шевелят часами стрелки, век меняя незаконно,
На ходу стирая лица, на лету меняя вектор,
Угол вечного паденья - подожди меня, Алиса! -
Это просто сила слова, в голове моей опилки,
Порождает этот ветер, сея семя наважденья,
Это время птичьей лапой в город гонит Крысолова,
Чтобы он собрал бутылки на бомжа для опохмелки.





    * * *

Одно ли, или два ли -
Мы всё это видали.
Видали ночь и слякоть,
Когда хотелось плакать,
Видали полдня похоть,
Кусали левый локоть,
А может быть, и оба -
Когда нас грызла злоба.
Пока его кусали,
Другим - стихи писали,
И под влияньем хмеля
Мы всех вокруг жалели.
Жалели и желали,
Желаньями пылали,
Пылали и пилили,
Потом - ногами били.
Мы по ночам не спали,
Всегда кого-то ждали,
И в общем, славно жили,
Пока кругом дружили.
Но тот, кто с кем-то дружит,
Беды причиной служит.
А тот, кто всех жалеет,
Сам всех и поимеет.
Нам жизнь зачем-то дали...
А мы ее - видали?
 




    * * *

Сотканные из сомнений, словно тени на стене,
На стене танцуют тени и сомнения во мне.
Ждут удобного момента, чтобы вырваться вовне.
Страха призрачная лента, пляшут тени на стене.

Льется нитью жемчуг лунный, плавно по полу скользя,
Льется нежный, льется юный, только взять его нельзя,
Только тронь его рукою - тает лунная стезя,
Твоему грозя покою, пляшут тени на стене.

Длится их веселый танец, только тронь его рукой -
И луна в тебя заглянет, нарушая твой покой.
Дальше, глубже дна глазного хлынет призрачной рекой,
Словно сети без улова, пляшут тени на стене.

Гонит ветер бледным стадом в черном небе облака,
Чья-то ветка скрипнет рядом, словно мертвая рука.
Не очнуться, не согреться, ты навеки в этом сне,
Тенью слова, кровью сердца пляшут тени на стене.


    Вот

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Iolf

Вот жемчужина в носке,
Вот рисунок на песке,
Вот из дома дождик вышел
И бредет в немой тоске.

Вот сверкающий алмаз,
Вот мелодия для вас,
Вот малюсенькие буквы
Создают обрывки фраз.

Вот в саванне бродят львы,
Вот чувак без головы,
С головы слетела шляпа
И накушалась травы.

Вот строка, еще строка,
Вот лачуга должника,
По реке плывет русалка,
Недоступна и легка.

Вот ружье и патронташ,
Вот тетрадь и карандаш.
Что ты выберешь сегодня,
Жизнь чему свою отдашь?


    * * *

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Нет на нее указа, ждать до другого раза.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И.Бродский (?)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . пока серебряной тесьмой на черный крепдешин   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . прилег серебряный неон над улицей немой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . А.Немировский

В цепях нагим невольником, в короне ли царя
Руби чеканным дольником простое слово "зря".
Дыши ковыльным воздухом, веками строй полки,
Но тишина как обухом, и - не подать руки.
Больные ли, богатые, семиты ли, хохлы,
Покрывши душу матами стоим у той скалы,
У той стены, да штоб ее, покрышки ей ни дна,
Хоть с флангу, а хоть в лоб ее - а все одно стена.
Руби ее булатами, елеями масти,
Собаками, азатами с восьми и до шести
Трави ее любезную, да толку выйдет хрен:
Другую длань, железную скуешь себе взамен.
По чипу на предсердие, по камере в зрачок,
В себя впитавши твердь ее, утихни - и молчок.
Плыви, медведик плюшевый, учи затылком счет
И размышляй, не лучше ли, чтоб все наоборот.
Сознанье выжми насухо, протри, переверни -
В степи все та же засуха, а в городе огни,
Но их тесьмы серебряной не хватит для петли:
Заката парус медленный скрывается вдали.
Где звездами посолена небесная вода,
Там честь, покой и воля, но - достанешь ли туда?
Далекая Бразилия, Багира и Балу...
Последние усилия - по камню и стеклу.
Плевать, по эту ль сторону последняя заря
Чело украсит ворону короною царя -
Скреби обломком бешено, пока тускнеет свет,
Наречьем гильгамешевым простое слово: "нет!"



    * * *

Закат лозой пурпурной провился между стен,
Но сока ягод терпких не чувствует язык.
Привет, багровый город, берущий души в плен,
Салют тебе, столица, измученный старик.

Твои слепые камни в победах и крови,
Где ярость толп звериных впиталась в плейстоцен,
И двадцать граммов водки, и девять грамм любви...
Закат лозой пурпурной провился между стен.

Но сока терпких ягод не чувствует язык,
И гибнущей надежды уже почти не жаль -
Лишь тормозов залетных в ночи далекий крик
И чаша стадиона, страстей твоих грааль.



    * * *

Безумный, пляшет мой Пьеро
На краешке туза,
В глазах его хитрым-хитро
Сверкает бирюза.

Залез под прикуп Арлекин,
Укусит ведь, не тронь!
В одном глазу, совсем один,
Ночной горит огонь.

К столу, Пьеретта, подходи -
Тебе марьяж метну,
И вдруг почувствую в груди
Дыханья глубину.

А сам я кто? А я никто
И даже не валет.
Вверх по горе бреду в пальто,
И денег тоже нет.



    * * *

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Я.К.

Дети в подпол, люд под лавки,
Прячься весь народ честной!
По деревне пляшут мавки
Этой ночью, под луной.

Удивляют, поражают,
Выйдя на берег крутой,
Все запреты нарушают
Откровенной наготой.

Бесы пляшут и хохочут,
В волоса цветы плетут.
Околдуют, заморочат,
Да и в воду уведут.

Ах, нечисто, ах, неладно,
Ах, последни времена!
Поп хватается за ладан,
А в кадильнице - луна.

Чья-то шавка с перепугу
Брешет - храбрая, видать,
Но легла на всю округу
Колдовская благодать.

Горьким запахом жасмина
Крепче старого вина
Так бесстыдно и невинно
Ночь июньская полна.

Звонкий смех вовсю ликует,
Не сливаясь с тишиной -
Мавки пляшут и танцуют
Этой ночью под луной!

Лишь кузнец закрылся в хате
И сердит на белый свет -
До утра горилки хватит,
Да галушек вовсе нет.

Что за пропасть, в самом деле,
Без галушек до утра!
В травах росы заблестели,
Словно искры от костра,

И мигают, и колдуют
Душ умерших огоньки -
Силы древние танцуют
Этой ночью у реки.

Все досады и обиды
Отгони, отбрось, забудь!
Мавка скалится для вида
И показывает грудь.

…А вода за день прогрета -
Что парное молоко,
Не поймешь, вода ли это,
Слишком дышится легко.



    * * *
 
Я ошиваюсь там, где вся портовая пьянь, -
Ты мне, родная, не прекословь.
Впитать в бумагу раньше, чем впитается в ткань,
Спешу багрово-алую кровь.

У них есть кабестаны, якоря и моря,
Ножи; а у меня лишь слова.
Они уходят в даль и над закатом парят,
Событья понимая едва.

А утром на шаги мои опять наведен
Фасетчатый прицел фонарей.
К полудню кровь чужая претворяется в сон,
Реальности точней и верней.

Истлеют за экватором немые тела
И канут в море горстью песка,
Опередив столетья - прилетает стрела,
В пыли багрово-алой строка.



    * * *

Вот хроника нашего турпохода:
От Пеллы через Милет - до Сидона и далее.
За это время дома сменилась мода
На все, что угодно богам, включая гетер и сандалии.
Гетеры-то в общем без разницы, Кербер бы с ними,
Любая из них без одежды и ломаной драхмы не стоит,
Но если и люди, и камни забудут и славу, и имя -
От радости этой и Кербер завоет.
Гетеры... да что нам гетеры, смазливые потные лица?
Культуру на крепких плечах не гетеры несут, а солдаты.
Я помню, какой-то историк ни в жизнь не хотел поклониться,
За то и отправился дальше Эсхаты.
Конечно, ему помогли - мы добры, что твои оксидраки,
Негоже в страданьях оставить ученого мужа,
Но Кербер и с ним: предвкушение новой атаки,
Пожалуй, придворных стратегий не хуже.
А может, и лучше... и, меряя снова шагами
Пределы измученной Геи, но все еще веря в хорошее,
Уходим все дальше, роднясь по дороге с богами,
Из вечного - в прошлое.
Последние вести: какой-то безумец женился на Парисатиде.
Наверное, жить мужику надоело,
Гадюку бы взял, не теряя ни в сути, ни в виде,
И вышло б, Аммоном клянусь, куда более умное дело.
Из тех же вестей, чтоб их Кербер отправил к гетерам:
Повешенный сын дезертира бесчинствует в Александрии.
Ну что ж, Птолемей был привержен всегда к полумерам,
Построил им храм, вот и кушайте. Будут другие,
А нынче хватает заботы от Граника и до Аида,
Железные кони троянцев сминают предместья Багдада,
А ставки процентные падают только для вида -
И даром не надо.
Пусть боги восьмерки амброзией черной, тягучей
Свои наполняют желудки везде, от Эллады до Галлии -
Нам дальше идти, уповая на храбрость и случай,
И Кербер их всех побери. И гетер. И сандалии...



    * * *

. . . . . . . . . . . . . . . . Arelin

Думать стало не о чем,
То есть - ни о чём.
Ангел бродит неучем
За моим плечом.

Балуется скрепками,
Смотрит в словари,
Сквозняками мелкими
Пляшет у двери.

И на подоконнике,
Заскучав совсем,
Пишет в наладоннике
Сотню новых тем.



    * * *

Костер остывает жаром.
Беседуем не спеша
О том, что дается даром,
О том, чем жива душа.
О ценах и о налогах
На кожу, сукно и сталь,
О путниках, о дорогах,
Ведущих в немую даль.

О рыцарях на развилке,
И жизни, и кошельке,
О кораблях в бутылке
И журавлях в руке,
О том, что ярость осады
Не крепче каменных стен,
Что моры, суды и глады
Покою идут взамен -

В почете пенька и мыло,
Но истины нет как нет…
И думаю: это было.
Очерченный кругом свет -
Давно, не со мной, когда-то,
На кухне, и чайник пел
…О том, что наши ребята
Напрасно не тратят стрел,

Что новый начальник злобен,
Что сдохнем в стране чудес…
Но вот улыбнулся Робин -
И песня взрывает лес,
И в небе - рукою трогай! -
Над Шервудом и тайгой
Молочной лежит дорогой
Знаменье судьбы другой.



    РАСКАТАННЫЕ ФИВЫ
    (патриотическая поэма)


В пустых лесах крапивы,
Где бархатеет яд,
Раскатанные Фивы
По бревнышку стоят.
По камешку, по строчке,
Кусок, еще кусок
Лежит поодиночке,
Печален и высок.

А были горделивы
И всех вокруг правы
Раскатанные Фивы,
Поверженные львы.
И чернокудрой Ино
Красивой, молодой
Рабыни терли спину
Фиалочной водой.

Плевать, что много врали
И не держали слов -
А вы бы их держали
Такой оравой ртов?
Таким засильем пальцев,
Таким желаньем ног?
Тут миллион страдальцев
Поделать бы не смог.

Плевать, что в спину били,
В грудину, в пах, поддых -
Лишь старцы осудили
Красивых молодых
За то, что тело крепче,
За то, что шире плеч,
Они бурчали речи
И избегали меч.

И были горделивы
И всех вокруг правы
Раскатанные Фивы,
Заплеванные львы.
И помните, к тому же,
Забыв дурацкий смех,
Что если оба хуже,
То наши круче всех!

По камешку, по строчке,
Кусок, еще кусок -
Отложенной рассрочке
Однажды вышел срок
И македонский Саша,
Угрюм и надоел,
Землей родимой нашей
Нахально овладел.

И плакали, и рвали,
И всем терзали слух,
А старцы ликовали
И опускали дух.
Все гаже и упорней,
Культуре вопреки
Они таскали корни
На свалку у реки.

Теперь запомни, кроха,
Закрыв однажды рот:
Великая эпоха
Распадком не уйдет.
Без Сузы и без Газы,
Без Крыма и Литвы
Мы очень одноглазы,
И не совсем правы.

Соседи обнаглели,
Амнистией грозя,
Но в нашем славном деле
И этого нельзя,
А надо понарошке,
Хотя и недосуг
По камешку, по крошке
Слагать в единый пук.

Сожми покрепче прива
Тизационный пай
И в амфоре красивой
На Кипре закопай,
Полей водою красной,
Коричневой полей
И вертикали властной
Поставь среди полей.

И заполночь глухую
Поглубже сунь ключи,
И музыку святую
Таинственно включи -
И выползет, и прянет,
И грянет, и рванет
И все с коленей встанет
И задом наперед!

И львы поднимут рыло
До каждого куска -
Фиалочного мыла
Наварим на века,
И всяким Пелопидам
Без грима и колец
Придет стократно, гнидам,
Оттянутый конец.

И будет нам красиво
А им страна чудес!
…Надрывно, горделиво
Шумит крапивный лес
И чернокудрой Ино
Красивой, молодой
Усталый Буратино
Грозит ногой худой.






    СМЕРТЬ КУКАРЯМБЫ
    (Себе и Тиму Талеру посвящается)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И выкопал ямку, и семечко бро-

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . А.Левин

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Собака взвыла ненормальным голосом

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В.Шефнер

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . сил, выкопал ямку и семечко бросил,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . А.Левин

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И умерла.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В.Шефнер

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . и семечко бросил, и все закопал.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . А.Левин

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И песке.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Рената Муха

На смерть кукарямбы слагаются ямбы,
Хореи сплетаются, нежно шурша.
А у кукарямбы, - такую бы вам бы! -
В груди шевелилась живая душа.

И звери ее и толкали, и били,
Кусали, пинали, сжигали дотла.
Они по-другому уметь не любили,
Она им помочь ничего не могла.

И как-то, зимой прикорнувши на грядке
Среди облетевших по осени роз,
Она умерла навсегда, без оглядки,
"Зачем?" - раздавался неслышный вопрос.

Тогда закрутили свои барабаны
Буддисты моей незаметной Земли.
Они помогли ей достигнуть нирваны,
Но душу живую спасти не смогли.

…И долго плевались песком караваны,
Под грузом стихов затихая вдали.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Увывод - ништяк клоуна придавило, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . пошли теперь в укротителя гирю кинем.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Tim Taler

    * * *

. . . . . . . . . . . . . . . . . . Екатерине Аннинской, . . . . . . . . . . . . . . . . . . коллеге-критику, автору и другу.

Остановившись на пороге
Тюрьмы, где молодость прошла,
Поймешь внезапно, что в итоге
Дыханье на последнем слоге
Важней, чем мысли и дела.

Они - красивые причуды,
Толпа, тусовка, суета.
Оно - раскаянье Иуды,
Последний выплеск амплитуды
И тень забытого креста.

Вопрос - страдания ценою,
Но на него ответ простой:
Как перед каменной стеною,
Равны пред этой тишиною
Купец, разбойник и святой.

И что бы ни было в итоге -
Да и возможен ли итог? -
Дыханье на последнем слоге
Важней, чем сотня слов о Боге,
Важнее, чем последний слог.



    * * *
 
Цепкими иголочками - обернись, не жди! -
Елки на опушке стоят.
Страх плюется искрами, - ночной ли костер
Вырвет образ из темноты?
Беляков к рассвету не догонит отряд,
В лес, Аленушка, не ходи.
Правила истории чисты и просты,
Люди заслоняют обзор.

Что враги нам классовые? Косность, ложь и лень,
Жадность и домашний уют.
Будешь велодогом отбиваться от стай
Гарпий, вурдалаковых орд?
Если до рассвета тебя не убьют,
Не начнется завтрашний день.
Алый щуп заката над минувшим простерт -
Сердце настежь распахнув, встань!

Где же нынче Оленька, и Машенька где?
Рюшечки, оборочки, прах...
Новая история промчится по траве,
Пряжку обронивши с ремня.
На семи безудержных, тревожных ветрах,
Не пешком, а вскачь по воде!
Шамкая беззубием, бессилье бубня,
Отойдет вчерашний рассвет.

Спелые колосья так сухи и легки,
Сыплются, лишь пальцами тронь.
Искра багровеет ничтожнее тли,
Медленно по венам шурша.
Наглухо примкнуты к словам штыки.
Утро будет. Ночь хороша.
Встанут миллионы в расцветающий огонь -
В солнечные недра земли!



    * * *
 
Облака на балкон облокачиваются
И, толкаясь локтями, покачиваются.
Свет высок, город мал, вечер юн.
Лесопарково между бетонами
Флора шапками машет зелеными,
Сердечных касается струн.

Люди бродят меж них, непредчувствующие,
Лица гладки и взоры отсутствующие,
Тесен мир, быт суров, денег нет.
На качелях девчушка качается,
И в глазах у нее отражается
Июня сияющий свет.

А пока моя сказочка сказывается,
Чья-то подпись на небе вывязывается:
Зол кармин, четок штрих, холст поет,
Облака к горизонту дрейфуют, и
Чья-то мама неистовей фурии
Ребенка с прогулки зовет.



    * * *

Светлый дым на фоне  
Темного окна,  
В черном небе тонет  
Бледная луна.  
Гавкает собака  
В гулкой тишине.  
Спать пора, однако,  
Городу и мне.  
 
Но ему не спится,  
Нет покоя, нет…  
Вспыхнула зарница,  
Выключили свет,
Пес унялся вроде -
Слушаешь и ждешь.
В мозг привычно входит
Светлый лунный нож.



    DnD

Это просто черта - ни креста, ни песта, это просто полуночный бред,
Но зовет пустота горькой складкой у рта, на изломе растраченных лет.
Всё отправлено в сад, и где мед, а где яд, черта с два разберешь на глазок.
Офигительный вид: этот мир ядовит - и медового сота кусок.
Прорастает осотом отважный герой, а дракону лафа над горой
Ежедневно проветривать свой геморрой... не горюй, ты ведь тоже герой.
Мы не пьянь и не рвань, эта тонкая ткань крепче танковой будет броня,
Адаманта прочней - ты шевелишься в ней, чтобы спрятаться в ней от меня.
Но стареет гранит, и граница горит, и однажды ступивши за грань,
Ты успеешь сказать, закричать, промолчать: не предай, не оставь, не отстань!
И небесной лазурью окрасится плоть, в послеядерном тая огне -
Это просто, как палец иглой уколоть, и банально, как дырка в стене.
Это слово, которое тает в горсти мятным медом, прицельным лучом…
Это просто дежурный, бессмысленный стих - не о том, о тебе, ни о чем.



Аст  Ахэ

Мы плечом к плечу стояли у суровых черных скал.
Мы когда-то клятву дали -  час сдержать ее настал.
В шумном блеске вражье войско, грохот рога все сильней,
И земля рыдает горько под копытами коней.

Кто-то радостью суровой весь светился изнутри,
Хоть и знал уже, что новой не увидеть нам зари.
Кто-то шепотом молился, кто-то тих и мрачен был,
Но никто не усомнился - ни один не отступил.

Не оставили мы дома ни невесты, ни жены -
Лишь оружие знакомо верным данникам войны.
Не за ленные владенья, не за плату, не за страх,
За слова освобожденья - наша кровь на их клинках.

Звездный взгляд и звездный голос, сила правды, Сила Тьмы.
Не отступим ни на волос - нет, покуда живы мы!
Изойдут тела травою, не получат нас гробы...
Только шелк над головою - Черным Знаменем судьбы.



    * * *

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Толкинистической аудитории посвящается

О Фэанор! Твои дерзанья
Пытливый поощряют ум.
Твое чело тревожных дум
Хранит бессчетные лобзанья.
Ты свет Амана покорил,
И он, твоей подвластный воле,
Доступен взору, цел доколе
Волшебный камень Сильмарилл.

Ты жаждал нового, иного -
И породил могучих чад.
Плечом к плечу они стоят,
Внимая клятвенному зову;
Тебе послушливый металл
Чужие отвергал советы
И, жарким пламем разогретый,
Меча обличье принимал.

Рыдала ночь, внимая стоны,
И - чу! - горели корабли,
И волны ряд за рядом шли
На берег мрачный, беззаконный.
Но свет сокрытого огня
Мерцал лишь ярче в полном мраке,
И пели воины, в атаке
Свое бессмертье не храня.

Деянья легендарны эти,
Их все немыслимо воспеть,
Рыбацких слов простая сеть
В блистательном ничтожна свете.
Но вечно наш алкает слух
Над бытом взреявшего слова,
И вот, я начинаю снова.
О Фэанор, могучий дух!..



    * * *

За шагом шаг, за слогом слог и за строкой строка -
Игру не выиграть никак, не пережить века.
Придет серьезный понятой, печать поставит врач,
Нахлынет из окна сквозняк, и будет только так.

Лежи, печальный приговор, на краешке стола.
Не в добрый час тебя душа в страданьях родила,
Да в общем, и не родила, а в полночь, словно вор,
Из мира внешнего взяла, перешагнув забор.

Да в общем, и не из него - из текста рядом с ним,
Что был прекрасен и хорош, но был, увы, чужим.
Пропавший автор не придет, его унес сквозняк,
Но ты не плачь: все ближе врач, и будет только так.

Лежи, бумажка, не дрожи под старым словарем,
Который быть привык чужим в творении чужом.
Всегда чужой в чужой стране, на нижней стороне,
А впрочем, на любой лежит. Вот так уметь бы мне!

Но я лежать на каждый лад не мог и не привык,
И много, много лет подряд показывал язык
Почти что каждому врачу, почти что каждый раз,
И черный пудель не сводил с меня спокойных глаз.

Дремал в подъезде черный кот. Соседи по углам
Сидели тихо или шли по правильным делам,
И, как назло, моя душа в спокойный этот час
Тебя неслышно родила - такие вот дела!

Потом зашел ближайший друг. Потом, за ним, другой.
Неслышно замыкался круг, припахивал тайгой,
И, может, даже был щелчок, а может, легкий стук…
Потом ушел ближайший друг. Другой ближайший друг.

Потом пришел усталый врач, ружье охотник взял -
Домой вернулся он с холмов, но он другим не стал.
И пудель рядом с ним бежал, перешагнув забор,
И удивился понятой картине непростой:

Вот врач стоит, устал и сед. И тот, с ружьем, в тени,
Он кто - охотник, пудель, кот? А может, все они?
Вот недописанный роман - небось, отменный бред -
И кровь, натекшая из ран. А человека нет!

За слогом слог, за шагом шаг и за строкой строка.
Сегодня кончился табак. Не пережить века.
Уже на лестнице шаги, уже приспущен флаг…
…Но им придется написать, что в доме был сквозняк.



    * * *

Жарче пламени Феанора
Этот ветер со склонов Туны,
Но за тучей скроется скоро
Даже месяца серп латунный -
Ибо нам не снести позора,
Ибо Клятвы смертельны руны,
Ибо пламенем Феанора
Веет ветер со склонов Туны.

Мы уйдем в вечерние тени,
Мы легендой бесславной станем,
Имена и обличья сменим,
Снова сами себя обманем,
Только в сердце пожар безумья
Лучше сторожа выдаст вора -
Ибо Чуда острые зубья
Жарче пламени Феанора.

Дух кочует с тех пор по свету -
Оцифрованный, обнаженный.
Хочешь, скинь себе на дискету
Горький пепел сердец сожженных.
Если Сампо украсть не сможем -
Не обжалуем приговора:
Стыд, которым себя тревожим,
Жарче пламени Феанора.
 




    * * *

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В сердце вьюги ты сейчас один...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Даэ

Судороги подступают молча -
Только ветер вдоль по стенам стонет,
Но к стене прижатые ладони
Не согреет ледяная толща.

Не обманет зеркало тумана,
В зимнем сердце не родится скверна:
Без обмана все покажет верно,
Словно вовсе не было обмана.

На полу, среди алмазной пыли,
Миллионы чуть заметных линий,
Словно миллионы ломких лилий
В ледяном безмолвии застыли.

Смерти нет, и нет пути иного,
Слушай - слышишь? - только что, снаружи,
Целый мир застыл под властью стужи -
Вечного, незыблемого Слова.



    * * *

Ах, какой вчера был рассвет, боже мой, ах, какой был вчера рассвет,
Чуть посмотришь в сторону - вот он есть, а вглядишься пристально - нет.
Там кипела жизнь, на плаву шурша в теплой соли небесных вод,
И о прутья ребер билась душа, словно вырвется прочь вот-вот.
Там негласный хор запевал хорал а капелла под звук рожка,
Грету за руку бережно Ганс держал, пробираясь сквозь облака,
Там кораллы Кларе даривший Карл не скрывал набежавших слез
И рогатый Пан на холме играл, но нестрашно и невсерьез,
На сигналы липы гнала пчела, добывая своим пыльцу,
Прошивала пространство ее игла, приближая роман к концу,
Где блестел кольцом бесконечный сад на тарелке Москвы иной,
Где опять воробьями звенел Арбат, и рассвет ли тому виной?
И скользнул приневоленный чудом взгляд, я его удержать не смог -
И прошел рассвет, и настал закат, и печаль подвела итог.



    * * *

Если слова - не о том,
Если молчать - не удел,
Что же ты в ней нашел, мой невозможный брат?
Город рассудка горит,
Горечь рассвета грядет
Кровью на языке, тысячу лет назад.

Было - не в первый раз
Болью сверкал висок.
Преданный снова той, лучшей из палестин,
Дальней из палестин,
Юной, почти святой -
Да, не сложился гимн. Нет, не туда свистим.

Все возможное - прочь,
Нужно лишь то, что нельзя.
Все, что возможно иметь, каждый может иметь.
Видишь, горит вода?
Вверх или никогда.
Жизни не стоит жизнь, если цена не смерть.

Бейся о стену лбом,
Сердцем - о сталь брони.
Выдержит лишь броня? Мало ли было ран...
Небо качнулось вкось.
Глухо молчит толпа.
Мерно - не вам, не нам, - плещется Босеан.

"Я старый солдат, и не знаю"(с), что тут кадаврить технически. Все три стиха хороши, в самый первый я просто влюбился.
Остальные два, ИМХО, менее значительны, ближе к репликам, но никаких технических промахов или неточностей не вижу.
В третьем стихе как-то непонятно, что за полосы. И почему они разноцветные, ведь черно-белое же.
В итоге у меня образ не складывается.

Майк, вот не надо менять на "клубится" - серчает - вполне себе подходит и из стилистики не выбивается. а клубящуюся лаву _лично_мне. с моими познаниями по географии представить трудно: она ведь не дым, а, грубо говоря, жижа...
В общем и целом - стиши хороши как пародии и сами по себе

не, лава клубиться не может! слишком тяжелая. струиться - и то с трудом.
Пародии? Где пародии?? Я не заметил.

Эллариэль,
Цитата:
Ну, "за брата мстят и за отца" одновременно с полями и землей - можно усмотреть и политический. Это из разряда "хотел писать о селедке, но рыба пересилила" :)
Оба стиха, о которых ты говоришь, в упор не помню - только название первого. Щас поищу.

Цитата:
Уй-я, ни за что. В смысле, автор не планировал. Но читатель, конечно, вправе и это там усмотреть: например, что черное и белое - это оба дозора... хм... а интересно!

Цитата:
Ы... тут у меня аргументов, пожалуй, нету. Пока что прибегну к классическому "я так вижу", но обзябзательно еще подумаю.

Про лаву и клубиться - понял, огромное спасибо всем поправившим.
(мрачно) не хочет клубиться - пусть рейвится, что ли...
А еще я понял, чем оно меня царапает: тем, что это та самая злополучная скрытая тавтология - из-за переносного смысла глагола "закипать". Поэтому однозначно фтопку слово "серчает".
Я вот подумал - а _дымиться_ лава, хотя бы в переносно-поэтическом смысле слова, может? Тем более, там и в конце строчки есть "ы", так что по крайней мере звучит.

Сейчас еще в последнем переправлю "басен" на "баек" или "сплетен", потому что басни там тоже как-то торчат из текста, ИМХО.

Upd.: Пушкина прочел. Хорошие стихи ;) но сходства особого не вижу. Может, проглядел.
У Лермонтова сходу нашлось аж три "Молитвы" - все вроде не о том и размер не тот - и одна  "Моя мольба". Оную цитирую ввиду краткости и того, что тред мой собственный:

Цитата:


Это да, пожалуй, похоже ;)))

Лава дымиться может, и не в переносном смысле, а в самом прямом. И бурлить может, и даже кипеть. Наверное, может и рэйвиться, но я не видел.

Про Трассу - это как-то связано с известным пелевинским романом? Там веры в незыблемость Трассы хватает. Хотя вагон стал домом много больше, чем на пару дней.

Майк, насчет лермонтовской "Молитвы" - нет, не та, которую ты процитировал(я же писала про _пародии_на_). В том стихотворении действительно молитва - и уберечь лир.герой просит, и еще что-то, но "фишка" стиша в том, что герой просит не для себя, мол, он и сам  обойдется, и прекрасно проживет, а для знакомой девушки.
Последний стиш - интересный сонет(если сонет, конечно).

*страшным голосом* скажи мне, пожалуйста, Майк, когда это при написании _пародии_ нужно было _обязательно_ соблюдать размер и стилистику оригинала?
А второй не сонет не только из-за логики там в финальном шестистишии в первых четырех строчках тип рифмовки - опоясывающий, в отличие от первого и второго четверостишия с перекрестной рифмовкой. Если б была тоже перекрестная - был бы английский сонет. А по смыслу...Лауры там, конечно, нет, но уже во времена Пушкина от образа прекрасной дамы сделали весьма большое отступление)

Эллариэль, вот пусть мне будет стыдно, но я не вижу, при чем тут Лермонтов. "Молитвы" писало огромное множество разных авторов, и М.Ю. в том чсле, но сходства между Лермонтовскими молитвами и Майковым стихом не вижу.

Крыс, вот пусть мне будет стыдно, но, видимо, я все эти "Молитвы" давно читала, поэтому та самая "Молитва" Лермонтова( +"Храни меня, мой талисман") вспомнилась сразу же, а вот с другими стишами не проассоциировалось
Кстати, Майк, а пародия не обязательно получается смешной...
И опять же кстати и оффтопом - а я не знаю отличий немецкого сонетаТак что это был некоторый ликбез, а не банальности, насчет логической схемы. Я, кстати, подумала о логической схеме итальянского сонета(тезис-антитезис-синтез).

Тэсса,
Цитата:
Здесь позволю себе не согласиться: по контексту там и лава, и земля одушевленные. А вот что "серчает" и "закипает" именно при одушевленном субъекте превращаются в масло масляное - это да. Потому и поменял: надеюсь, не стало хуже, чем было ;)

Насчет "трассы" - во-первых, спасибо на добром. Во-вторых, насчет спотыкающей строчки: можно было бы, конечно, заменить. Например, "лишь к полудню" вместо "только в полдень". Но мне не нравится как раз, что при этом первая строфа становится очень как бы гладкой, скользящей - это уже не поезд по российским путям, а японский монорельс получается. К тому же, там такая же "тяжелая" строчка на том же месте во второй строфе, поэтому если менять - то менять обе, иначе середина перевесит все остальное.
Обязательно еще подумаю.
Может быть, мы по-разному воспринимаем ход поезда? Для меня российский даже скорый - это всегда очень тяжелый ход, он как будто с натугой идет, рывками, дергается...

Касательно пародий и ассоциаций: вторые читатель вообще обосновывать не обязан и не должен. Никому, разве что сам так хочет. Насчет пародии фиксирую расхождение ИМХ и предлагаю продолжить разговор, только если он интересен. С одной оговоркой: читательское восприятие неприкосновенно. Если Эллариэль воспринимает все три стиха как пародийные - значит, они могут быть восприняты _и так тоже_. Повод автору задуматься, а не ломать копья и колотить кулаком по панцирю, доказывая, что "это не пародия, я был серьезен": если стих не говорит сам за себя - значит, он не говорящий :)

Эллариэль и Тэссе касательно сонетов: _насколько я помню_ (т.е. если меня не глючит капитально), приведенная Эллариэль схема является _обязательной_ как раз для т.наз. "немецкого сонета". Собственно (опять-таки, если я не сбрендил) у него и отличительный признак-то уникальный только этот. Но - увы! - была в Сети хорошая статья о классификации сонетов, года четыре назад, а сейчас ее то ли нет, то ли спряталась где-то внутри базы данных и не находится поиском.
Поэтому _пока что_ прошу засчитать сказанное мной за имху, а я еще поищу в Сети и пороюсь в архивах. В случае обнаружения инфы непременно ею поделюсь. Пойдет? : )

Тэсса, я кстати тоже не филолог и _ни разу_ не претендую ни на какую гуманитарную область. Чукча поэт и переводчик и знает только то, что знает. Может знать криво, между прочим. В общем, кавеат слухориум, а также "доверяй но проверяй" :)

Кстати о пародиях: я не воспринимаю три первые стихотворения _исключительно_как пародии, это - один из вариантов восприятия.
А насчет логических схем - оказывается, у нас имеется один, возможно, обоюдный, глюк: я такую схему встречала применительно к итальянскому сонету(или вообще к сонетам?), причем не в сети, а в какой-то учебной литературе.

Экий стих. Кажется, даже поется. Нравится. Как говорят падон.. сорри, экзаменаторы, "тема ночного метро раскрыта".
Есть мелкий погрыз: мне кажется, слово "биосфера" немного неуместно. Оно подразумевает какую-то глобальность, и к одинокому человеку плохо подходит, ИМХО.