* * *

Улыбку винограда
Назови, если хочешь, своею.
Груди ягод тугие - своими,
И кудлатые лохмы-лозы.

Долони листьев - своими,
И кривую косточку - сердце.

И виноградной любови
Причастишься, когда пёсьи зубы
Осени в запястья вопьются,
Виноградаря руки - в лозы.



    * * *

Хочу весну.
Хочу мою весну с полосками на крыльях.
(а перья пахнут непросохнувшим бельём.)
Хочу, как воин - чью-то там жену;
Хочу, как чайка - бриза и порыва,
Чтоб по зеркальным сколам льдин бродить вдвоём.

Раствором солнца в слякоти и соли
Врачую нежно вервие души.
Ты помнишь запах раненого хлеба,
И душу, что из чая улетала с паром в небо,
Холодный отсвет канифоли
И, словно лань, точёные - карандаши.

Ты музыкально-весел, как шкатулка Фаберже.
Топазы голубей роняют звук.
Из лужи пялится шафрановая даль.
И, - через мост, вразлёт, в разбег, - зовут
Чтоб в приоткрытый бегом рот вложить сухую крошку льда -
В лучах дрожащее драже...




    Лёгкое дыхание

Ресницы с запахом крыжовника.
Бамбук и вереск.
Скрепили улицу бесшовно
машинным маслом. Пахуче.
…И лёгкость, лёгкость
лезвием ладони
скользит по горлу, ниже
и ныряет
чайкой в небо-сваи
и крысой - в крыши в люки
канализации.
Маяк. Колюче
угасает
тугого ожидания маяк.
и наливается
(как рябью - до отметок, - шоколадной)
осенней гулкой квинтой
тумана горького и тминного тумана.

Стоит молчанье на часах,
следит, чтобы не прозвонил будильник.
Горбаты мостики, как старые ослы.

А вот мой сумрак ныне плачет по-другому.
(а я смеюсь)
Моя жилплощадь наполняется
тончайшими оттенками:
зари,
и тополиного пера,
и рассекающего
пряного железа.
(ступенью - к заревам?..
символика смертей
и палочек для риса)

…И лёгкость, эта самая
холодная
и тянущая лёгкость
в пальцах,
со вкусом тех
сакраментальных мандаринов,
залитых кровью
(она и правда такова -
на вкус):

литературные цитаты
въедаются под ногти зеленцой
травы (и зеленью тоски, а также - прозеленью
зимнего заката
и спиртовостью зелёнки).

Мне стыдно говорить тебе о жизни -
я менее талантлив…

…но говорю зачем-то.



    Такая осень

Психоделически-осенне,
Солёным рисом в воскресенье

В рубашку мордой ткнулась вечность
Со взором наглым и овечьим.

И dance macabre’вой косою
В наушник взмахнут профиль Цоя.

***

Плетёт косички кренделями
Нагая осень, и земляне,

Вздыхая томно, ноги бреют,
Предчувствуя эпоху бреда -

Она стоит не за порогом
В бикини бархатном и строгом.

***

Черны октябрьские отливки
Разбитых листьев. И скайлинки

Сверчат из всех карманов дружно
О чьей-то поступи надвьюжной.

Стоит былое за спиною,
Очки подернув пеленою.

***

Мой дом начертит вещий ками
С вишнёво-мёрзлыми щеками.

С улыбкой трепетной и душной,
И весь - как хрусткий рис воздушный.

Бежит в бессмертье мой троллейбус,
Предзимно дышит и аллеет.

***

А ками медлил у камина,
Бросая в лед щепотку тмина,

И пах щенком и мятным чаем.
И контур, еле намечаем,

Смешной трамвайности запястья…
И ветер, ждущий на запятках.

***

В дымах, взмерцавши, вырез умер.
Шипит дождя неспящий зуммер,

Все топчет лапой подоконник
И между строк читает сонник.

Такая осень - без окраин, -
Сквозит зрачками из тетрадей.



    Сонет вечера

Сетчатка жалюзи дрожит в офтальмоскоп
Промозглых паданцев - сентябрей привокзальных.
И гулко тонет в запровальности морской
Блестящий Город с лошадиными глазами.

Как вечный номер, что под вечер вечно занят,
Гудит в безночии огней шкалою шкот;
Шипит песком радиовысей, в зубы, вскользь
И сколопендрой из объятий ускользает.

Чем ближе полуночь, тем явственнее скос
Его глазниц сурьмлёных; ветер залил
Их ртутью неба, скользко скатываясь в ком

Газетной вязкости неоновых сказаний.
В зыбучей судороге мышц перед броском
Среди мускусно-прелых далей Город замер…



    Городу

                     

…От верлибра и до сонета,
Растянувшись царственно-зло,
Заплетаешь соборные нефы
Бесконечным морским узлом.

От Венеции до Хоккайдо,
До планетарных чужих систем,
Ты, с улыбкой порочно-покаянной,
Раззмеил пестрокожесть стен.

Я пророс тобой, как грибницей,
И, кривя горделиво рот,
Наблюдал, как валятся ниц и
Пропадают в пастях дворов

Те, кто взглядом с тобой скрестились
И вдохнули мистический лязг
Ледяных твоих нерестилищ
И тяжёлых резных балясин.

Ты пропах янтарём и дымом,
И казённым именем «Игорь»;
Ты прохладе простыней дыбу
Предпочтешь для любовных игр,

Мой игривый больной романтик.
В зудком омуте белоночья
Подметаешь булыжник мантией
С горностаевой оторочкой.

Ты танцуешь, нагой безликий,
Расплескавши ликёр черёмух,
Отливая безумие в слитки
За малейший душевный промах.

Я тебя так светло ненавижу,
Я тебя так братски люблю,
Когда, ящеричьи недвижен,
Ты вдыхаешь блюзовость лютнь.

Ведь с резины твоих сандалий
Сцеловал я навзрыд, навзлом
Запах кухонь, тоски и сандала,
Заплетённый морским узлом.



    пожелание морским романтикам

парус ник
сник
приснился
             себе
приходящим с Нила
(«сникерс» вычеркиваю)
не снискал
капитану знак
полутону таверны снег
в горячих карибских морях
карабинами рек
сопрягая снасть
дегустировать
                       ветр
                              как снедь.

параллели прямятся послушно ложась под киль портовыми шлюхами
меридианы меряют мир от мрака воды до лунного студня
чтоб тебе никогда не швыряться в щепках проклятиями и шлюпками
чтоб не ведало судно посудного гама до грома судного

впрочем нет хотя в корабле-
-крушении кружится лихорадная прелесть -
так терпи его, как терпят горячую пищу боль тугую верёвку словом,
                         как что-то вполне немыслимое
собирается в складочки лаковый лик эмблем
и в шелесте
портупей и прикладов приветливо проступает виселица

веселись выселяясь ударами вёсел из весей в выси
выселяешься по координатам «здесь»? сделка только до воскресения
снасти горло верёвка петля слишком родственны
                                    чтоб разлучаться надолго; и высипом
набегающим «полный вперед!» наглый парусник валко виляет в веселии.



    мой младший

лошадиные лица пахнут счастьем.
длинные лица дождя
в зелёных лужах
акварельное детство в наборе.
слышишь, там, за стеной - лопухи,
за бетонной стеной - лопухи.
там, за вафлебетонной стеной
дождь стоит стеной
и обрывается в лопухи.

откусанный бублик луны
высоко-высоко в светлом не..
..дается в руки с упрёком,
и дышит на ухо мятной жвачкой.

жар-птица трамвая ржавела на рельсах
пржевальские лошади бродят в загонах
очень вкусное какао, попробуй,
а еще можно сушек наломать

а знаешь, как доверчиво тянет лимонным пирогом
свет в окне накануне деньрождения.
валяешься на пузе, по ковру растянувшись
он тёплый от уютных шагов
если сощурить глаз, лежа на боку,
совсем на траву похож.

дай сюда рыжее ухо,
у меня для тебя тайна
есть:
знаешь, за два дома отсюда
живет коричневая собака
с голубыми глазами,
совсем шоколадная
или - это еще даже таинственней, -
в том заросшем дворе,
где мохнатая тарзанка ночью
под фонарем превращается в синее привидение,
ну, помнишь, там еще есть большая
каменная божия коровка.
так вот, в том дворе
в пустынные дни
в два часа пополудни
откуда-то раздается
стеклянное «бомм!»



    о весне

Что толку вспоминать о весне!
Ты просто будешь быть обо мне,
Ты просто будешь пить обо мне,
Ты просто будешь ждать обо мне.
Что толку вспоминать о весне!

Что толку говорить о весне:
Ботинки в хлебе-соли-говне.
За бортом - инсталляция в «не»,
И дворник, как дыра в полотне
Что толку говорить о весне.

(где смысл помечтать о весне?..)
толочет комковатую снедь,
запёкшуюся в мыслях как «снееееее…».
Ты куришь на балконе во сне.
Где смысл помечтать о весне?..

В чём юмор умирать по весне?
Скелетик на безрогом коне.
Пластмассовые нэцкэ в цене,
Акация, пыльца на окне…
В чём юмор умирать по весне?

На кой мне сожалеть о весне?
Трепещет обонятельный нерв,
Влажнеют ветры взорами нерп,
Но в доме из промёрзших фанер
На кой мне сожалеть о весне?

Куда мне прилетать по весне?
Гусь Мартин в казанке на огне,
Нильс делает ребёнка жене.
Мы выросли в счастливой стране,
но
Куда мне прилетать по весне?

Мы все там будем, в этой весне.
Мозоль натёрли дверью-в-стене,
Все ищут, ищут выход вовне,
А он же здесь, на ванновом дне,
И дальше, в каждом выжатом дне.. -
Мы все там будем, в этой весне.

Что толку говорить о весне?
Ботинки в чае-соли-говне.
Ты будешь просто пить в тишине,
Ты будешь просто ждать обо мне.



    растение

иногда - почти до прищура, так маринадно-остро, -
так древо истово чует свою простоту
сырую, под мартом взбухая в темени гибким остовом, -
так я - всей кожей вчуиваюсь, что расту

вытягиваясь, кожи каждым миллиметром на световых тысячи
летней корой ускоряясь покрываясь в глаза и плоть
вдавливая кисло родную маску пустой высоты, сучить
тысяченожками листьев в катушках ветра, и плыть как плот

надевая на верхнюю ветку солнце как валенок
на заборы, это медленное ускорение обмена веществ-
-енными доказательствами собственного существования
типа щелей в столе запёкшихся в запахе кислых борщей

это хорошо невозможностью говорить, одеревенением древнего
инстинкта общения невыдранными из земли ногами в сон
врощением, обрубанием в кучи сучьев ревности
нарастающей потребностью вытягиванья из почвы сока

расправляясь, плечи трещат, кости плывут и плавятся
как сахар на лампе вытягиваясь в иззыблемую высоту
коровато-живого чудовищно терпкого правильно
как под мартом дерево, я, вчуиваясь, расту



    стоило бы

и тащить тяжело, и бросить жалко,
впрочем, будем позитивнее, как всегда:
куча новых стихов, умение брать за жабры
себя; а фига с маслом - тоже, в целом, еда.

и не надо моргать обманутыми глазами:
в жизни всякое случается, не будем и отрицать;
просто я сейчас в состоянии «частично занят» -
наверное, мне стоило бы носить полкольца.



    старшим волком

хотел бы побыть для тебя старшим
волком,
по лужам чавкая чутко, вычуивать
след твой
в бездонных рекламных щитах, раскатавших
"вэлкам"
по окраинам слепым асфальтно вычурным
слепком

жвачки с печаткой зубов не наших не ваших
правда
в хрипатых голосах тяжелых "хёндэев", - на заре
заревели, -
бежит без шерсти голая; пусть дьявол важно
в "Прада".
мы всё в дешёвой джинсе из Назарета,
мы ж звери.

и я так бы рядом с тобой хотел бежать, -
ну же,
быстрее! я бы рядом с тобой хотел лежать, слушать:
дышит!..
твой мокрый нос, и вeтра - мне в шею вжались:
нужен.
обоняю звон браслетов твоей руки в луже
ледышек.

обоняю в, - лучше, -
лодыжек

тонкости тебя, мой рыжий вол-
-чонок.
ляжем; зёв подворотни ветра языком оближет:
обсохнем.
мир не настолько печален - я такой же отчаянный, ты настолько же воль...
чёток
отпечаток твоей руки на остистой шерсти;, и зубы в улыбке
сахарны.

добегу; и ни баба с косой, ни алкоголик с вин-
-товкой
не достанут тебя; из дверей за колючей скатавшейся
проволокой, -
стелемся. будешь расти, как в домах ветрах прогалина,
тоненький,
а я ещё побуду немного тебе твоим старшим
волком.



    знаки

Загибаясь знаками алфавита,
на тупую поверхность валится снег
чистого листа. В действительности
мы - только условные знаки «нас нет»;
по таким раскладам
я говорю «я здесь», но не буду рядом.

Это данность. Тут надо смириться.
Избыться, извыться, закрыть вся
и всё - каналы холодовой аллергии впадают в Море
Изобилия:
метеоритные кратеры улыбок в лицах.
Под левым соском вибрирует сердце мобильника
в кармане -

это счастье.
Оно эфемерно.
В сущности, это только совокупность приятных времяпрепровождений.
Вес дел, объём времени - прочность цементная;
и чем выше плотность, тем тщательнее
тщетно рассчитываешь “x” - деньги:
они нужны для причастия -
десертом, - причастности
к романтике взаимо-действия.

Плоско. Плоско-донная духовность физиологии
(придонная, донниковая) белым мёдом засахаривает
в памяти мушиные следы интернет-логинов,
шоколадом в кафе слепляя их с авторами.
(А потом опять - каждый к клавиатуре, и «было неплохо»,
и про цветущую сакуру).

Между одиночеством и не-одиночеством нет никакой границы.
Ты идёшь рядом, но я далеко отсюда,
или: я бегу в метро, а ты посылаешь мне смс в сутолоке,
в сущности, ничего не разнится,
никакой разницы.
И всё равно ты будешь мне только сниться,
если я закрою глаза, и снег навалится на ресницы.



    наши

…Ах вы, современное поколение,
девочки и мальчики без трупного привкуса Ленина.
Воспетые Пелевиным дети миллениума
растащившие мир, как котят, по коленям.

Тонкопалые, анонимные, андрогинные, лупоглазые;
девственные, зато по Фрейду,
вы - воплощение тоталитарного режима гласности,
нечто среднее между Фредди Меркьюри и Крюггером Фредди.

И я забываю, как быть настолько невинным,
чтоб танцевать от тебя, как от начала начал,
и в зимние ночи за стеклопакетами Windows
светится только «…во всех позах, на столе, при свечах»;

при этом все - птицы высокого полёта,
практикуют герменевтическое идеоложество,
выпрашивая милостыню у детства, слёзно
ладони сложив лодочкой.

Давай, древний ребёнок со взглядом младенца-старухи,
стягивай одежду из знаков пунктуации,
за словами не спрятаться, и от себя не закрыться, даже скрестив руки, и
ведь это нормально, когда и трахаться надо, и драться?

То ли гены шутят, то ли с античной геммы
профиль на фотографии. Отставить ratio!
И щёлкает, щёлкает счётчик геймера
пройденными уровнями последней фантазии папарацци

духовной практики. Мы - такая мутация
чтоб учиться другими быть, и не кровь у нас - амальгама.
И танцами время наше меряют, танцем,
не шагами.

И чтобы каждый шаг - через больно,
и каждый вдох - через пусто!
А дышать вкусно в тесноте подневольных -
чем не искусство.

…А ведь светлее они, дети миллениума,
(без безысходности!) как-то злее, -
апокалиптический припадок у населения.
В прятки пойдут играть в мавзолее.



    алхимик

мне всё время снится как в каком-то
светлом городе с цветущими каштанами
и уличными кафе
в которых подают какао и устриц
ночными, но днём, верней - в ранний вечер
когда пыль обливается светом со вкусом крем-брюле
и пахнет медовой кашкой
мятной цветущей кашкой
с резными стебельками, - и это в городе, -
живёт алхимик.    
                         почти мальчик
вернее, совсем ещё мальчишка
он не бреется, ему не надо бриться
и выйти на улицу ему - натянуть штаны
и рубаху сверху, не застёгивая -
поскольку каштаны, и их нюхать сосками
и золотым пушком полудетского живота, -

и когда из окон так золотеет,
он заканчивает дневные труды
таинственные труды
затыкает реторты, гасит
атанор, поднимается из подвала, снимает
мантию прожжённую как последний пройдоха
и всё чёрное, натягивает
штаны и рубаху - не застёгивая

у него опасная работа,
но нет ни рук железных, ни ног
только живое, только тёплые
человечьи пальцы вымазанные
чернилами

у него опасная работа
и ему хочется расслабиться, он пойдёт
по улицам съесть любого мороженого
или взять стакан вина и быть счастливым
поскольку расстёгнутая рубашка и ветер
в золотой пушок полудетского живота

он идёт по улицам заплёванным
каштановыми лепестками
мерцая усмешкой сопричастности тайне
он алхимик и сегодня
ещё на шаг приблизился к истине
сидеть глазеть на прохожих

а потом уйдёт шататься по нетёмным
пустым переулкам целуясь украдкой
с сопричастностью тайне сухими губами
собирая в них капли с пыльных плющей
и ветер каштановый - следом, путаясь
под худыми ногами, и будет с гудом
кожи шаманского бубна асфальт под
подошвами плавных цыганских ботинок
момент откровения он алхимик
и скоро отыщет свой философский камень
будет вечно молод и вечно счастлив
а пока ему хорошо и так, с каштановым ветром

наверное он это и есть я

P.S. вернее, наверное я это и есть он
а я выводящий каракули
та бабочка, которая видела сон, что она Чжуан Чжоу -

сидит и пишет стишки на каштановом ветру



    петрушка и вьюн

тимофеевка с залива открывает свой рот:
«это всё ничего, - говорит, - это всё еще - ф-ф-ф! - пройдёт.
упадая, будешь падать лицом в траву
ты не бойся снов - они совершаются наяву.

и не бойся трав - они совершаются каждый год
так и ты совершаешься - просто поверь на взгляд.
эта смерть для нас - пф-ф-ф! - ничего, и семена - ничего,
и не длит полёт, сорвавшись, вьюнок-акробат

зрелый плод, срываясь, своё паденье не длит…»
задыхаясь, шуршу в ответ: «но ведь длин
твоих трав-камышей несметных - не сосчитать…»
« - да, но каждая камышинка внутри пуста,

хоть и тянется в венах бледный и сладкий сок»
« - да ведь вы живёте!» « - но только до холодов:
и деревья пулю ветра впускают себе в висок,
и кувшинки мечтают гнилью о дне прудов.

ты не думай, не дёргайся - льном перед ветром встань,
выправь остов, колышься и лейся, а как устал -
в землю ляг прилежно, и всё своё схорони -
и проснёшься, неведом, в весенней зыбкой тени»

« - как же сердце-мясцо человечье клубком травы
обовьётся мягко, и сверх него прорастёт,
если птицей скулящей гнётся по набережным трамвай,
в Петропавловку-камень вплавился львиный зёв?»

« - Пётр - каменный город, петрушка - его цветок;
будь петрушкою сытый и ею же будь пустой
зеленей, врастай и кровь вгоняй в травостой,
преисполнясь этой божественной простотой»

« - из извилин втянулись ростки, я слышу их смех;
и вьюнок, оплетая ребро, из горла ползёт…»
« - ты - смешной цветок, торчишь кореньями вверх,
но и небо тебе жирнеющий чернозём

а когда дорастёшь и разбросишь свои семена,
ты познаешь свой смысл, и свободу свою - сполна.
оборвётся сердце с ветки, как спелый плод;
так тобой прорастёт и тот, кто его найдёт

будет эта смерть и ему - ничего, ничего…
будет травное ложе и для него»



    не сплю

чай с молоком, к нему крупный сахар
ночь в блестящих глазах монитора
читать французов, следующим - сартр?
вчитывать желтизну до закавычки, до точки

стынет, ссутулившись, в окнах подушка,
мокрой улицей пахнет спросонья.
стынет под боком открытое пиво
стынет за форточкой лето босое

до сих пор не ложусь
горячая тяжесть век, и немного знобит
кошка следит из-под стула, мерцая зрачками:
делаю чай, и следы от поздних орбит
ложки и сахарницы напряжённо ловлю уголками

искривлённого шёпотом рта:
стих от бессонности влажный и липнет как глина
к рукам,
             и к кошачьей дрожи хвоста,
выходит сплюснуто, утомлённо -

смять и в комок. в голове песчано.
время глядится в тебя из чая.
сегодня не допишу.
спать.



    предвкусие

смутное предощущение друга
как осени
ты это где там? ты где там? ты где там?
в какой-то туманной такой дали
где смыслы теряются и камертоны
качнув плавником, пропадают вдали

и крошевом дымной подутренней рани
и кожицей мёрзлой пахучей земли
предвкусие сентября
и новых забот
прозрачных водянистых глаз сентября
и ночи за бортом
и аккуратно опять не забыть
акварельных полстрочки

и уток шершавых из пенопласта
и кожи шершавой
и ржавого гула понтона
мостов и окурков, и руки, и рябь
и нового
               чуть затаённо
гнусаво как раненого корабля

камертона



    чешир

люблю
следить по интернету
следы чеширского кота
они выглядят вот так:
))))))))))))))))))))))))

неосязаемы
неуловимы
прекрасны
говорят о самом святом, что может быть -
движении вверх лицевых мышц
будто в зубах особенно вкусная мышь
будто у шляпника особенно вкусный чай
будто алиса сказала тебе: гуд бай, май лав, гуд бай
и отгребла в свой рай
)))

спасибо за отзыв

с "покусами", пожалуй, соглашусь; стихотворение "хочу весну" - вообще достаточно старое, да и на тот момент я просто искал новые пути-дорожки, так что косячок с "банальной" рифмой вполне мог проскочить. хотя, опять же (не в случае этого стихотворения, где, я согласен, это косяк, а вообще) в современной поэзии в какой-то мере принято - в рамках приема упрощения, "аскетизации" текста использовать достаточно простые, глагольные, "детские" рифмы, - если это обосновано замыслом автора.

да, в "такая осень" - карманоВ, прощу прощения за очепятку.

Ren, Вам спасибо за стихи
Следовать или не следовать общепринятым приемам упрощения и аскетизации, естественно, дело авторское, вопрос в том, насколько гармонично это соотнесётся с авторским стилем и авторской мыслью. Следование моде...сами понимаете