www.venec.com 

Лев Аннинский

Дождались младенца, черти!

Я имею ввиду не тех чёртей, из которых любой, по пословице, жаждет связаться с младенцем. И не того младенца, который, на радость всем чертям крикнул, что король голый. Я имею ввиду историка Игоря Шумейко, который в своей книге «Вторая мировая. Перезагрузка» заметил (скорее с сарказмом памфлетиста, чем с невозмутимостью учёного):
«…Это, по сути, преимущество годовалого младенца перед стариком…»

Старики, которые помнят Большую Войну, находятся в плену своей памяти. Они умирают. Младенцы, свободные от такой памяти, вырастают. Они могут вывернуть прошлое как угодно.

Чего ждать от историка, который был годовалым младенцем, когда Держава, освободившаяся от тяжкого страха перед умершим Верховным Главнокомандующим, стала соскальзывать непонятно куда, а понятно это стало, когда младенцы вошли в зрелый возраст и получили в наследство не Державу, а распавшиеся её куски. И вместо Победы – список претензий от малых народов, пострадавших в ходе Большой Войны.

По модели:
- Вы, русские, конечно, выгнали гитлеровцев, но и местных жителей задели, извольте извиниться и заплатить за разбитые горшки. Гражданства в новых независимых государствах не ждите! Вы теперь в меньшинстве!
На защиту прав русского меньшинства встает, как и полагается, американский президент: ущемление меньшинств он не прощает и Гитлеру.

Бывший младенец, на дюжину лет опоздавший родиться к Победе, подхватывает с коварным юмором: а что, смысл Великой Войны и Победы – это всемирное утверждение прав меньшинств? Андерсеновский ребёнок оценил бы такой прикол: нынешние глобалисты именно и видят мир – стадом сообществ (стран, наций, конфессий), которое надо пасти; противники же глобализма готовы спасать от всемирных пастырей именно такой, пёстрый, мир меньшинств.
Но тогда и Большую Войну ничем иным не помянешь, кроме как запоздалыми счётами. Все – малые, и все покалечены, а кого там распотрошили первым – кто упомнит? Американцы, например, (истые «младенцы» Новой Истории), когда их спрашивают, кто воевал во Второй мировой войне, иной раз долго соображают, на чьей же стороне был Гитлер. А мы этого гостя хорошо помним, но и для нас он постепенно сливается с Наполеоном и прочими супостатами отечества. Что делать: и танки Гудериана во мгле времён станут в конце концов чем-то вроде слонов Ганнибала.

Так вот: на этом фоне исследование молодого историка Игоря Шумейко поражает доскональным, скрупулёзным знанием фактов войны, которой он не застал. И вообще фактов Истории. Фигурально говоря, от Горация до Гроция – если о толще времён. А если об истории недавней – то во всю ширь непроходимых завалов, ибо «сказано и написано столько, что если человек среднего возраста сейчас решит бросить  всё и только изучать мемуары и диссертации по этой теме, - чтением он будет обеспечен на две жизни вперёд».

Да. Если читать так, как читает баран надписи на новых воротах. Если же читать, зная, зачем читаешь, можно кое-что понять и за одну жизнь, в «среднем возрасте» коей и пребывает сейчас Игорь Шумейко. Хотя факты и сами по себе – до упрямости интересная вещь. Например, знаменитая речь Черчилля в Фултоне (полный текст которой в свежем переводе с английского приводит Шумейко - впервые в нашей печати). Или – документ иного прицела, из тех, что сначала были вдолблены в наше сознание, а потом выметены новой метлой (ответы Сталина на вопросы «Правды» по поводу речи Черчилля).

Некоторые факты увидены в непривычном для нас ракурсе. Например, количество танков, сделанных на чешских заводах и дошедших до Сталинграда… Знал бы я – нашёлся бы, что ответить в 1988 году чешским изгнанникам, требовавшим у меня ответа, зачем советские танки дошли до Праги в 1968 году.

Некоторые же факты вообще, кажется, впервые введены в наш публицистический оборот. Например, сражение 1940 года у Мерс-эль-Кебиры, когда британцы пустили на дно французский флот (вместе с моряками), дабы эти корабли не захватили побеждавшие французов немцы. Знал бы я – нашёлся бы, что ответить отделявшимся от нас прибалтам, независимость которых была в том же 1940 году пущена на дно Красной Армией, дабы их территория не досталась гитлеровцам.

Впрочем, Игорь Шумейко и сам умеет задавать оппонентам каверзные вопросы, в которых двойные стандарты выворачиваются с изнанки обратно на лицо, и лицо это предстаёт в «первозданности». Это надо уметь, и автор книги «Вторая Мировая. Перезагрузка» это умеет. Он ярок, хлёсток, находчив. Талант полемиста здесь настолько очевиден (и настолько соблазнителен), что автор иногда явно предается соблазну, и тогда, втягиваясь в обмен уколами, успевает шепнуть серьёзным читателям, что это, конечно, памфлет, и он, Шумейко, это понимает.
Ну, например.
 
«...Нам ставят в вину "тот самый Пакт" и изменившийся тон советских газет 1940 года... Это как если бы уцелевшие обитатели Освенцима начали бы пенять открывающим ворота русским солдатам: "Вы-то и под Вязьмой облажались, и под Харьковом — дважды. И в Сталинграде долго тянули, и под Курском. А уж под Ленинградом-то... И пришли-то нас освобождать в результате — гораздо позже, чем должны были... по нашим расчетам... - И уж конечно нельзя было входить в три прибалтийские республики».

Памфлетный яд – от необходимости переводить реалии Большой Войны на язык современного мира – мира меньшинств, гудящего требованиями политкорректности.

Шумейко продолжает:
«…Но чтобы сама международная ситуация стала "современной", "правовой", политкорректной, в общем той, какая она сейчас есть — и требуется победа в Большой войне! Сначала Страсбург (столицу ПАСЕ), Прагу и Вильнюс надо освободить, чтобы там смогли вновь обосноваться те умники, которые расскажут, КАК правильно надо было их освобождать, и какие пени полагаются за нарушение их правил...»
 
Умникам - ещё порция яда:
«…Быть может, Сталину, действительно стоило как-то бы организовать сеанс связи и посоветоваться с Гавелом, Ландсбергисом, Клинтоном и Мадлен Олбрайт: как следовало вести Большую Войну?»

Заставить Вацлава Гавела (лишившегося наследственных заводов в Чехии) или Мадлену Олбрайт (девочкой пережившей в той же Чехии нашествие немцев, а потом русских), или Ландсбергиса (которому ради политики пришлось отвлечься от исследований о Чюрлёнисе) – и уж тем более Клинтона - отвечать за то, что им жалко тех, кто 60 лет назад попал «под руку», - это со стороны Шумейко, конечно, чисто литературный ход: никто из них на такие подначки реагировать не будет. А вот Резун и Буковский, пожалуй, и ответят, причём в таком же памфлетном стиле, и тогда продолжится обмен грубостями, в ходе коего могут оказаться погребены те кардинальные идеи, которые предлагает осмыслить Шумейко.

Отдавая должное информативной плотности и стилистическому блеску его книги, я думаю всё же, что главное в ней – это именно предложенные идеи.

Первая идея: по-новому взглянуть на европейскую карту 1941 года, где «всё замазано в буквальном смысле коричневой краской», - и потому различить в этом тех, кто вошёл с Германией в союз (Италия, Финляндия, Венгрия, Румыния, Болгария), тех, кто был захвачен (Франция, Польша, Чехословакия, Югославия, Греция…). И внутри захваченной Европы – «поляки дрались, оставили немцам руины, чехи передали самих себя в целости…» В Югославии сербы стоят насмерть, хорваты тоже насмерть, но – на немецкой стороне (даже переименовывают себя в «готов», чтобы не оставалось ничего славянского). Можно составить сравнительную таблицу по степени сопротивления Гитлеру… и тогда, вопреки всем этническим раскладам, главными антифашистами окажутся… сами немцы! Разумеется, пробольшевистская «Красная Капелла» и прогенеральская «Черная Капелла» диаметральны по дальним целям, - но по степени урона, нанесённого Гитлеру, они стоят рядом: есть признание Геринга (на Нюрнбергском процессе), что Красная Капелла стоила Германии потери десяти дивизий; и есть признание Черчилля (в мемуарах), что отказ Чехословакии от сопротивления стоил союзникам потери тридцати пяти дивизий. Вполне сопоставимые цифры…

«Норвежцы сопротивлялись гораздо дольше, но им по­могал и ландшафт страны, и английские десанты и флот. Голландцы ближе к датскому варианту. Бельгийцы — бли­же к норвежскому. Люксембург — двое раненных (посколь­знулся наверное кто-то)».

Последнее предположение оставляю на совести не историка, но памфлетиста… а  идея историка по-новому вычертить карту межвоенной Европы так же поразительна по неожиданной проницательности, как крик андерсеновского ребенка. Не оголяется ли тут какая-то неведомая, прикрытая ранее структура реальности?
А если наложить карту 1941 года на карту 1914-го? Там Антанта, тут… тоже Антанта?
А если наложить карту 1941 (Европа Гитлера) на карту 1991 года? Та же Европа и получится, только столицу перенесли из Берлина в Брюссель.

И опять сквозь саркастическую усмешку ловишь зоркий взгляд, и реальность проступает из-под привычных (в том числе и по марксистским учебникам) одежд: там «империалистический блок», тут тоже блок – «реваншистский», и там, и тут народ, единый по языку и этническому происхождению, подверженный давлению разных блоков, распадается с точностью до микрона на те же враждующие части: при каждой новой встряске хорваты и сербы – враги. Можно, конечно, их вражду списать на конфессиональную несходимость католицизма и православия, да только вот католики-поляки костьми легли, борясь против Гитлера, а православные румыны навербовали ему на русский фронт какик-никаких, а солдат. Где логика?

Нет логики. Ни в социальных, ни в конфессиональных схемах. Есть под всеми этими схемами таинственная, не понятая ещё реальность. Разговоры про образ правления и про разные идеалы (демократия, коммунизм, пролетариат, буржуазия) – это всё, как пишет Шумейко, «дымовая завеса», а суть та, что в этих разных системах (блоках) и в 1914-м, и в 1941-м, и в 1991-м живут всё те же люди. То есть народы.

Они-то и решают, куда свалится страна (система) при очередном расколе континента. И долго ли будет страна сопротивляться (если будет). Иногда рядом живущие (а то и родственные) народы оказываются на разных сторонах очередной демаркации. Белоруссия – Украина… Есть отчего охнуть идеологам славянского единства. Армения – Грузия… Да в каком страшном сне мог привидеться антагонизм русских и грузин?

Нет, воистину, никакой привычной логике эти новые линии разделов не поддаются, если мы числим мир ворохом малых народов (неизбывных «меньшинств» по отношению к массе человечества), лишь случайно попадающих (и насильственно загоняемых) в блоки, системы, империи и содружества.

Если же признать эти объединения такой же этнополитической, геополитической и психополитической реальностью, как и тот «ворох», в котором они должны искать себе опору, то надо и линии напряжения между системами счесть базисным законом бытия.

А где Большие конгломераты (армии, союзы, коалиции и т.д.) там, увы, и Большие Войны.
Введя в уравнение категорию Большой Войны, Игорь Шумейко не просто переводит Вторую мировую (и нашу, Великую Отечественную) с языка нынешнего тысячелетия (с теперешними счётами за оккупацию и прочие неудобства военного времени) – на язык военного времени.  Фактически он предлагает новую точку отсчёта – такую, какой не было в схемах 1941 года.

Мировая война, тогда выводилась из теорий империализма, колониализма, из тех или иных «стадий» того или иного «строя», из готовности коммунизма окончательно похоронить капитализм с его войнами… Недаром же советские люди подымались в 1941 году на войну с гитлеризмом, будучи уверены, что война – последняя.
Сказать бы им тогда, что «последней» не будет…

Сказать что-то такое же безысходное их отцам, певшим: «Это есть наш последний…»
А ведь теперь приходится говорить «что-то такое же». Голосом андерсеновского младенца. Почти наобум, наощупь, вслепую, почти с отчаянием признавая, что есть что-то в самой подоснове бытия, под всеми политкорректностями и политагрессивностями, - где-то там, где Тютчев слышал шевеление хаоса, - что-то, что в любой неожиданный момент может огнём, бурей, ужасом вырваться на поверхность исторического действия, разом опрокинув все сдержки.

Большая Война - это нечто, само себе диктующее правила.  Или отсутствие правил. Нечто, живущее по своим законам. И убивающее. Нечто, чем не удаётся командовать, ибо Война сама командует всем. Это никакое не «продолжение политики иными средствами», - это аннулирование всей прежней политики. Это не укладывается в понятия справедливости – несправедливости. Это укладывается разве что в толстовскую дилемму: Война - или Абсурдная, или Народная. То есть гвоздящая дубиной. Но и дубина с точки зрения мирной логики – изрядный абсурд.

Понимая, какого монстра он пускает в дебри и лабиринты Истории, Игорь Шумейко предупреждает, что Большая Война – «главный термин» его книги, что понятие это введено «полуинтуитивно», и единственное, что можно поделать с гигантскими отвалами «неудобоваримых» фактов – это попробовать перезагрузить их в новую систему координат.
ПЕРЕЗАГРУЗКА эта, естественно, требует помимо знания «неудобоваримых» фактов (что я уже отмечал у Шумейко) отчаянного (и чисто художественного) воображения. Куда более впечатляющего чем памфлетный блеск.
Поэтому я предложил бы в завершение – фрагмент из книги Игоря Шумейко, где он представляет известное Мюнхенское «умиротворение» Гитлера в виде… пивной метафоры.

«Пивной бар. Все сидят, смотрят в свои кружки. Вваливается верзила. Куражится. – Выжидают. Верзила хватает за лацкан первого – пана. Тот — пардон! — отдает напавшему кошелек и револьвер, случившийся у него в кармане. Верзила хватает мсье — получает еще кошелек, нож, кас­тет. Последнему - товарищу, решившемуся сопротивляться, — достаются и пулевые и ножевые ранения. Огрубев и озлобясь, он всё же скручивает верзилу и... оставляет его на полу — выхода из этого странного бара почему-то нет. Едва отошедшие от отвратительных сцен насилия пан и мсье требуют вернуть им собственность. "Мы знаем, товарищ, что теперь для защиты против верзилы вам револьвер с ножом не понадобятся". А товарищ, вместо самого простого ответа: "А откуда вы-то можете это знать? ", начинает что-то бормотать про социализм...»

Прокомментирую картинку (вполне, впрочем, ясную).
Кто этот огрубевший и озлобившийся товарищ, что-то бормочущий «про социализм», нам понятно. И кто пан – тоже понятно: это чех, страну которого громила-Гитлер вот-вот располосует и захватит. И кто мсье – понятно.
А где, простите, милорд? Тоже ведь сидел там! Куда он делся с кошельком и револьвером? Как-никак, в Мюнхене не только Даладье решал судьбы Европы, но и Чемберлен. Который полагал, что отдавая Гитлеру Чехословакию, он покупает Европе  мир.
Чемберлен-то полагал, да только Черчилль полагал другое. Большая Война, уже висевшая в воздухе, отменяла все прежние правила игры, и именно Черчилль это чувствовал. Именно он, лютый враг Советского Союза до Войны (и сразу после Войны тоже – с Фултонской речи начиная), в 1940 году объявил Гитлеру такую же войну насмерть, какую Гитлер в 1941 объявил Сталину.

Интересная география: из всех крупных европейских народов только англичане сразу решились на Большую Войну без правил: и именно поэтому, не дожидаясь, пока Петэн отдаст немцам флот, - англичане принялись этот французский флот топить. Да, это было таким же нарушением правил (и чисто-человеческой подлостью), что и захват Красной Армией Прибалтики. А что было делать? Англичанам требовалось для Войны свободное от немцев море, а нам для Войны требовалось свободное от немцев побережье. То есть территория прибалтийских государств. Нам следовало оттянуть смертельную схватку, отодвинуть, сколь можно, будущую линию фронта. А без латышской сметаны и без эстонских сланцев мы бы уж как-нибудь обошлись. Теперь вот вполне обходимся.

Возвращаясь к нынешним суверенным счётам (к правилам нормальной жизни, то есть к отношениям, свободным от военной целесообразности = человеческой подлости), скажу так. От Советской власти прибалты всё-таки получили статус союзных республик (каковым и воспользовались при отделении от распадающегося Союза). А что они получили бы от немцев, окажись они по ходу Большой Войны в составе Третьего Райха – это большой сослагательный вопрос. Боюсь, прав Игорь Шумейко, когда он предполагает, что для господ Розенберга и Риббентропа вся эта «жмудь» была не той «единственной Европой», что для нас (прорубил нам туда окно Пётр, и Советский Союз унаследовал), - а потомственной, с остзейских времён, прислугой при немецких баронах.

Поэтому вполне законен в шумейковской пив-бар-картинке тот самый «зритель-прибалт», который сидит в сторонке на своём стуле, надеясь переждать драку, и очень обижается, когда товарищ выдергивает из-под него этот суверенный стул, чтобы треснуть им по голове герра-агрессора.

Мне остаётся прокомментировать последний штрих в картинке.
«Выхода из этого странного бара почему-то нет».
Это в ситуации 1938 года – нет. А полвека спустя? Что там случилось полвека спустя? В Хельсинки съехались результаты Большой Войны заморозить… А тут в Афгане полыхнуло, на другом от Хельсинки конце Земли.

Европейцы, кровью умывшиеся в двух мировых войнах, на уши встали, чтобы не допустить новой схватки монстров на их континенте. Случись такая жуть в третий раз, - и стратегическая карта 1914 (она же карта 1941 года) опять простёрлась бы от Виши - до Волги, до Кавказа, до Урала.

А если с той стороны: из-за Волги, Урала и Кавказа – попрёт такая сила, что вообще изменит контуры будущей истории? Кроме Гитлера и Наполеона гуляли ведь тут и Аттила, и Чингис, и Тимур… Какие стратегические карты придётся тогда выкладывать на стол, какой краской всё это крыть, каких бесов загонять обратно в бутылки?
Кто будет загонять?
Как кто? Нынешние годовалые младенцы, которые выросши, увидят всех этих чертей.
 

Обсудить на форуме

Опубликовано с согласия автора.

Дата публикации: 2 декабря 2006 года.

(с) Лев Аннинский, 2006

(с) "Венец", 2006