www.venec.com 

Лев Аннинский

Барды. Иваси:"Только не в ногу, а так..."

Иваси появились на свет в ту знаменательную для авторской песни пору, когда один из отцов-основателей, ветрами истории занесенный из солнечного Закавказья на темные ночные московские улицы, спел песенку, сразу признанную образцом жанра: «Полночный троллейбус плывет по Москве…»

Иваси поплыли в указанном направлении.

Когда они обрели голос, Алексей Иващенко от их имени ответил:

«Автобус подберет меня,
в последний ночной маршрут спеша,
и, словно таракан по темной кухне,
по ночной усталой Москве
на четырех колесах проползу я, шурша…»

Таракан, даже если он выходец с интеллигентской кухни, – достаточно неожиданный новосел на романтическом ковчеге  «шестидесятников», подбирающем всех «потерпевших в ночи крушенье». Тогда крушенье висело в воздухе, ключ дрожал в руке Булата, с чемоданом в другой руке покидающего дом и кухню. А теперь крушение позади, ключ знакомый лежит «в углу потаенном, и «замок, тепло руки узнав, открывается мягко, без щелчка».

Мягкому шагу Алексея Иващенко, возвращающегося «на цыпочках» в родной дом, чуть более жестко, но в полном согласии вторит Георгий Васильев, возвращающийся из областей, где происходят крушенья, «в то евклидово пространство, где живет семья».

Иващенко – москвич (хотя фамилия пахнет Украиной). Васильев – запорожец (хотя фамилия великоросская). Иващенко в зрелые годы – профессиональный киноактер. Васильев – ученый, экономист (председатель райисполкома, ставший в  эпоху рынка  продюсером). При некотором желании их поэтические голоса можно различить по тембру: у одного стих взлетает соленой пеной, у другого колется солеными кристаллами. Но эти индивидуальные оттенки растворяются в общем течении мелоса – с того приснопамятного времени, когда в 1975 году два студента географического факультета МГУ аннулировали географическую разницу своих истоков и соединились… даже не в дуэте, а в некоем совместно найденном лирическом герое. Лик этого героя оборачивается то так, то эдак, а имя, склеенное из двух фамилий (и совпавшее с названием японской селедки, перекрещенной впоследствии в Таню), имя это: Иваси – с момента появления вошло в историю бардовской песни

В песенке о желании сбежать в семью сформулировано то, что спаяло эти две души воедино: жажда «оторваться от работы и людей, от безумных демонстраций и неистовых затей»… убежать «от зимней стужи и от желтых фонарей, от всего, что там снаружи навалило у дверей, от дурацких ритуалов и от вычурных одежд, от позорных поражений и несбывшихся надежд».

Разбираясь в этой красноречивой программе, сразу отбросим тот тусовочный смысл слова «оторваться», которым оно пропахло в эпоху рынка и блуда: все-таки в возраст Иисуса Христа Иваси успели войти при Советской власти. Так что следы социалистического воспитания законны в их лирической самоаттестации. И это не только «дурацкие ритуалы». От работы и людей могут сбежать только люди, усвоившие с младых ногтей, что труд – дело чести, славы, доблести и геройства. «Зимнюю скуку» оставим, как петлю поэтического орнамента, а вот «безумные демонстрации» – это уже незабываемый 1991-й; «желтые фонари» – странное соединение желтой прессы и красных фонарей, покрыто же все это «вычурными одеждами», засеченными на подиумах и панелях рыночного рая. «Несбывшиеся надежды» – оттуда же.

Классический случай: душа, угодившая в переменную эпоху, готова раздвоиться, но, имитируя распад, этим же и защищается; два барда, соединившие свои голоса воедино,  всю свою артистическую жизнь озираются в обе стороны: в оставленное «тоталитарное» прошлое и в надвинувшееся «демократическое» настоящее: 

Я был. Я был, я был, я был!
Я буду, буду, буду, буду!
Хоть все, что было, я забыл,
А то, что есть, родившись вновь, забуду. 

Что же «было»? В отличие от сверстников, в 1991 году «выбравших пепси» и постаравшихся все забыть, Иваси все помнят. До мелочей. И что за пятак можно было прокатиться в метро. И что найденная трешка могла осчастливить. Дело не только в масштабе цен, но и в психологической готовности к счастью, валяющемуся под ногами или падающему с неба: «плохо, плохо, плохо – и вдруг хорошо!» В этой ностальгии изрядная толика яду, но от факта ностальгии не уйти. От того, как широка страна родная: на Иссык-Куле дождь, на Печоре комары (географы, однако!). И Аэрофлот мчит «далеко, далеко, далеко», и «человечество… единое одно», и «девятый вал» нипочем, и флаги реют, и «все на цыпочки встают, и салют отдают, все дотронуться хотят, и приветствия летят».

Иваси честно признаются, что в тот минувший праздник им хотелось, чтобы именно их так торжественно встречали: юмор не дает им опьянеть от прекраснодушия, постмодернистская тренированность позволяет снимать мажорное перевозбуждение скрытыми цитатами и трунить над программными лозунгами, вбитыми в подошвы: «То понуро ступая под грузом забот, то едва ль не вприпрыжку от счастья, отирая то брызги, то собственный пот, и в пути закаляясь как сталь, пешеходы идут, пешеходы идут, им не нужен бензин и запчасти, им нужна передышка на пару минут и дорога, зовущая вдаль».

Вообще игра с казенными цитатами – не только знак индивидуального мастерства поэтов Алексея Иващенко и Георгия Васильева, это своеобразная мета общего стиля: барды острее чувствуют себя в контексте, в потоке, в колонне предшественников, с которыми они весело перекликаются, нежели в одиночестве. То «черный ворон» кружится у них над головой, напоминая о Чапаеве (или об Окуджаве?), то «шар голубой» летит, неся привет от Максима (или от Окуджавы?), то лучший и талантливейший поэт нашей советской эпохи шевельнется в стихах о том, как Иваси строят навес на даче у какого-то Евгения Иваныча: «Я знаю – дача будет. Я знаю – саду цвесть. Способны наши люди не спать, не пить, не есть».

Стилистический ключик, открывающий дачные двери и метящий садовые участки, заявлен в одной из песен, прямо выросших из студенческого юмора «шестидесятников»: «лучше быть сытым, чем голодным… лучше быть нужным, чем свободным» (мы говорили так: лучше переспать, чем недоесть… потому что несколько серьезнее относились к подобным вещам: голод помнили с военного детства, недосып – со студенческих авралов).

Иваси смеясь расстаются с наши общим прошлым:  

Мы не были шпаной, мы галстук пионерский
Сжимали в кулаках, от радости смеясь,
И, мыслями чисты и помыслами дерзки,
Мы замыслы свои несли из класса в класс… 

(Тонкая игра терминами: «класс… он тоже выпить не дурак»)  

Мы веру и любовь оттачивали в спорах,
Мы верили, что нам воздается по труду.
Мы родились, когда страна стряхнула порох,
Похоронила прах и выветрила дух. 

(Прах? А если поточнее? Сталин, вынесенный из мавзолея?).

И мы учились вместе с ней не ахать и не охать,
Смотреть вперед и не смотреть на то, что за спиной,
И что такое «хорошо» и что такое «плохо» –
Учили, повернув тетрадь обратной стороной… 

(Блестящий пример озорной тайнописи на обороте маяковских прописей). 

Мы – дети тишины без бурь и катаклизмов,
Историю борьбы мы знаем по кино.
Мы – внуки Октября, мы - правнуки царизма,
Мы – бешеная кровь опричнины шальной! 

(Опричнина – такая же знаковая мифологема, как стрелецкий бунт или взятие Зимнего… Но как тонко передано самоощущение поколения, которое готовили к бурям, а затолкали в «застой»).

Легкий, ироничный арт-рок…

Но вот редкий случай, когда Иваси говорят, не прикрывая патетику веселой игрой:

Так неужели ж боль, что спать мне не давала,
Что мучила меня, стыдом в груди горя, –
Не более чем гром далекого обвала
И еле видный свет ночного фонаря?.. 

Вместо светлого будущего – ночной фонарь?

Вооружившись таким светилом, заглянем вместе с Ивасями в настоящее, распахнувшееся перед ними, когда они достигли возраста Иисуса Христа.

Теперь припев такой: «Под чью-нибудь дуду любую ерунду отплясывать приходится частенько – рукой голосовать, ногой маршировать и головою гвозди забивать».

(Желающие могут сопоставить эти гвозди с теми, какие, по Тихонову, делали «из этих людей»).

Теперь присказка такая: «Демократия лишь укрепляет наш родной крепостнический строй».

(Желающие могут оценить висящий по соседству лозунг: «Дворянство… наш рулевой»).

Теперь вместо светлого будущего – «нас приведет нелегкий путь куда-нибудь когда-нибудь…»

(Желающие могут оценить в рядом стоящих строчках очередной переклик с Окуджавой: «Ругать немодно станет власти, возьмутся за руки друзья, и будут женщины со страстью любить таких, как ты и я»).

А пока что остаются «посреди стихии» две жалкие фигурки: «счастливые, слепые и глухие, такие непохожие на нас».

Из чего следует: мы прозрели, мы все, что надо, расслышали, однако счастливее не стали. Даже совсем наоборот.

Счастье –  категория настолько тонкая, что вряд ли стоит употреблять ее в однозначных конструкциях. Если мелодический строй что-то значит в бардовской песне, то Ивасей отнюдь не назовешь несчастными, - даже там, где они расписывают дурь и бестолочь родимой современности. У них шаг веселый, ритм мажорный, гитарное сопровождение ликующее и заразительное.

Может быть, это черта их времени – когда на обочинах официальной советской эстрады зазвучали в 70-е годы вокально-инструментальные ансамбли, и молодые «подворотные» певцы, уменьшив струнность с семи до шести, стали стремительно овладевать ладами.

Мечталось о славной четверке: соло, ритм, бас, а на пределе мечтания – большая ударная установка. Когда от мечтаемой четверки будущие барды вернулись к двойке, то уже несли инструментальную виртуозность в кончиках пальцев. В 80-е годы их расслышали.

Провиденциальным образом забористая, задиристая, занозистая манера их пения состыковалась с ностальгической памятью – по все той же матрице  прописей, повернутых «обратной стороной».

Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Мы с детства знаем назубок,
Как в битве нового со старым
Погиб отважный Колобок. 

(На пушку берут! Колобок интересен не тем, что погиб, а тем, как ото всех ушел).

Скажи-ка, дядя, ведь не зря же
Зашито в юные мозги:
Быть начеку, стоять на страже
И помнить, что кругом враги. 

(Юные мозги не подвели: прописи виртуозно собраны в абсурдный клубок).

Скажи-ка, дядя, отчего же
Не начеку мы всякий раз,
Когда придет денек погожий
И что-то встрепенется в нас. 

Все! Конец света. Тютчев-то уж вовсе не причем. Однако и он идет в дело… А нечего было «веять весною», когда нам вшивали под корку «весну человечества»!

Однако на самом деле никакого конца света в этой фантасмагории не предвидится. Главный перегляд тут уже не с Тютчевым, влюбившимся на старости лет, а с Державиным, за два дня до смерти написавшим: «Река времен в своем теченье уносит все дела людей и топит в пропасти забвенья народы, царства и царей. А если что и остается чрез звуки лиры и трубы, то вечности жерлом пожрется и общей не уйдет судьбы».

Иваси отвечают: да, все, что сегодня цветет, обречено на смерть. И очень даже скорую. Но:

...А зелень зелена, сильна, жива, здорова,
И даже если вновь все сжечь и растоптать,
Когда-нибудь она зазеленеет снова,
Хоть, может, нам того уже не увидать. 

Самое же интересное – когда ныряют Иваси не в «реку времен», а в «океан», по которому плавает та самая селедка, с которой они чувствуют номинальное родство и которую они влюбленно зовут Таней.

Уйти от общей судьбы Тане не удается, ее отлавливают, обезглавливают и пускают в бочку с рассолом, где она благополучно доживает до «тухлой старости», видя «сны об океане» и «по утрам пия рассол».  

Как удается в бочке вредной
Прожить так много светлых дней,
Дожить до старости безбедно,
Протухнуть смертию своей? 

 – спрашивают Иваси, проникаясь сочувствием к этой жертве тоталитаризма, и делают вид, что не знают ответа: 

Про то мы думали, гадали,
Но так понять и не смогли –
Ведь рыба тухнет с той детали,
Что у Танюши отсекли... 

В пересчете на  общественное бытие выражение «рыба гниет с головы»  означает дурную власть.

Однако надо отдать Ивасям должное: они нигде не опускаются до плебейского тираногавчества, соблазн какового витает над нами со времен упавшей на нас Гласности.

Иваси легким шагом идут рядом с согражданами, облегчая им движение своими шуточками:

Но шагать по земле не устанете вы,
Дорогие мои пешеходы,
Исполняя причуды дурной головы,
Что покоя ногам не дает.

Покой им, разумеется, только снится. И они шагают… 

…в маршевом ритме печатая шаг,
Только не в ногу, а так…

  
  


Обсудить на форуме

Опубликовано с согласия автора.

Дата публикации: 27 октября 2005 года.