Хвощу казалось, что сегодня отбой  все никак не мог наступить. Вообще-то в школе режим соблюдался довольно последовательно, но ей просто было ощутимо не по себе. Хотелось побыть одной; потом, подумав, она наметила встречу еще кое с кем. Увидеться в обычное время было совсем нереально – все, и ученики, и учителя были основательно заняты на протяжении всего дня. Кроме того, свойственная оркам практичность в школе развилась дополнительно; начав что-то делать и улучшая при этом и саму работу и ее итог, увлеченные орки  останавливались с трудом.
Прихватив пачку дощечек с диктантом (праздные беседы не пресекались, но и не поощрялись), Хвощ медленно прошла весь коридор, поднялась по лестнице и подошла к полукруглой двери  в конце коридора. Коротко постучала и услыхав “да”, вошла. В комнате стоял небольшой прочный стол, приземистая кровать и сундук для незатейливого скарба. Сидевшая у окна перебирала ученические заготовки лекарственных растений, сравнивая их с образцом перед собой. Хозяйка комнаты указала на свободный табурет напротив. Это была преподавательница травознатства, Белый Дурман. (Ее и забрали именно из-за этих знаний.) Коренастая, мощная, облаченная в просторный, ярко-оранжевый балахон  цвета осенних листьев, она постоянно оставалась невозмутимой до равнодушия. Казалось, ее не раздражали крики малышни, тяжкая возня подростков, не интересовали маневры горцев на плацу; поговаривали, что даже гнев Самой ей не страшен. Ходили слухи, что ее происхождение не обошлось без горных орков, так она была смугла и сильна; отца же своего она не знала. Их клан иногда отклонялся от маршрута кочевий племени Хвоща, забираясь вплоть до самых предгорий.
–Завтра день испытаний, Дурман, – проговорила Хвощ, присаживаясь на скамью.
– Знаю. Что тебя беспокоит?
– Возьмут двоих – Хорька и Ежа; мне неспокойно, хоть они из лучших. И хоть они вдвоем, но –
Густые брови орки еле заметно шевельнулись.
– Договаривай.
– Никогда не знаешь, что ждет  в пещере – это Морок или Правда?
– Кому это важно, Хвощ? Тебе или им? Уверяю тебя, им или еще все равно, поскольку ничего не происходит, или будет уже без толку.
(Последние слова Дурман произнесла с еле заметной насмешкой.) 
– Они…они не вернутся…тогда…
– Вспомни, много ли орчат из  Трав (осенних –прим. авт.)
и из числа Зверьков (Зимние –тож) переживали зимовье? И весенний Голод? Гибли многие и уж куда больше орчат в пещерах.
Немного помолчав, она продолжила.
– Благодаря Большим Хозяевам, мы стали жить лучше и гибель единиц для нас, стало быть, заметнее. И все-таки, в чем дело?
– Мы…я…сможем не увидеться…так каждый раз…я не знаю…переживу ли еще одно….испытание.
Глаза Хвощ как-то очень ярко сверкали и ресницы пушились еще гуще. Дурман лишь усмехнулась. Но руки ее перестали перебирать коренья.
– Если они не вернутся, это значит, что Большие нашли им лучшее применение. И что они не такие сильные, как нам казалось – ведь мы можем и ошибиться. Они дадут им все, что им недоставало здесь. И им будет лучше, как нам стало лучше после того, как мы появились в Доме.
– Ты хочешь сказать, что Хозяева…?
– Да. Это так.
Слезы как-то высохли сами собой; такое делать Дурман умела.
Блик лег на волосы травницы, отливавшие черной медью. Хвощ молчала.
– Ты…хочешь сказать, – она склонилась над столом, ближе к собеседнице и перешла на шепот, –они не Ясномордые?
(Казалось, что от одного этого слова как-то дернулось привычное небо, мир тяжко вздохнул и дерево неприятно царапнуло стекло. Но это только показалось.)
–Что ты. Они просто похожи, да и то не очень. Вспомни Встречи в Пути: Красномордые куда слабей и ростом ниже, а уж высокомерней! Да и похожи-тоотносительно, если же присмотреться…. Видела б ты их…– Тут Дурман осеклась. Хвощ впервые заметила, что ее белые клыки немножко, еле заметно, спускаются на нижнюю губу. Как у некоторых горцев.
Она продолжала:
– Мы пришли сюда, когда все уже было тут. Большие иногда как? Молчат, молчат, а потом и рраз, рукой или иначе: что-то да появилось. Хотя раньше не было. А что, и не всегда объяснишь, хоть бывают и понятные предметы. И кто с ними якшается, давно уже не те. Вспомни Лисицу и ее волчонку? Какая она пришла и какая она стала? Не говорит, а уж знает, что ты сделаешь. Или того хлеще. А что говорить о Хозяйке? Ей нельзя врать; все знают. Мало того, когда нас привели, никто сам не назвался, так дня не прошло, она нас всех знала по именам.
Глаза ее стали вовсе как майские жуки, с изумрудно-лиловым отливом; Хвощ вдруг осознала, что глаза Дурман совсем звериные, враскос и почти без зрачка.
– Я не знаю, кто они и, признаться, знать совсем не хочу. Никто до Них и не думал о нашем бедном народе. Мы были пылью степи, листьями леса, снегом в горах. Кому было дело, если и погибнет все Племя? Под их рукой мы не гибнем, а множимся – хоть в Крепости, хоть в степи, хоть в горах.
Дурман переложила несколько букетов и некоторое время помолчала.
– Они взяли нас под свою руку, а теперь берут от нас наших детенышей в школу, а потом и туда, куда сочтут нужным. Зачем, им виднее, но от их действий не было плохо по-настоящему. Наверное, не будет хуже и малышне. По меньшей мере. Кроме того, сами по себе дети это небольшая потеря. Это не воины, не матери, не мастера. Не понимаю, что ты так беспокоишься.
В ее словах был свой резон. (Говорят, есть такая Праматерь орков. Стоит посмотреть на нее, и станет легче – понятнее, проще и сил прибавится.) Именно так и чувствовала себя Хвощ во время беседы с Дурманом. 
– Вообще, хочешь помочь своим, иди спи. Говорят, будешь думать о них во время Испытания, уже поможешь. Им нужна твоя сила. Иди спи.  Что проку от растерянности или скорби, тем более заведомо , да и повода нет. И – помни этот разговор.
Хвощ была и ошарашена и успокоена одновременно. Надо было идти спать, кто знает, что свершится завтра.