РИНГИЛЬ
Нолофинвэ не очень любил брать в руки молот. Зачем? Среди нолдор было довольно мастеров, творения которых и сравнить было нельзя с его добротными, но совершенно обыкновенными изделиями. И впереди всех—брат. Куруфинвэ Феанаро.
Принц поморщился при одном воспоминании о том, с кем, по воле судьбы, связан был родственными узами. О том, из-за кого и пришел он теперь в кузницу, вместо того чтобы слушать пение ваниар на празднике, куда так настойчиво звала его мать.
Словно порванная ткань были его отношения с братом. Дальше и дальше расходились края прорехи, и не было в мире силы, что смогла бы восстановить рвущиеся нити или хотя бы не дать им рваться дальше. Никогда Феанаро не любил старшего сына Индис. Но сейчас, кажется, он начал его по-настоящему ненавидеть…
Принц нолдор почувствовал, как кровь в его жалах закипела от гнева. «Ты мне заплатишь за все, братец… Заплатишь… Я не отдам своих нолдор на поживу твоему пламенному сердцу и духу. Я сделаю все, чтобы отнять у тебя даже само право призывать их к нелепым и ненужным поступкам, будто бы наш король—ты, а не Финвэ. И мне все равно, как назовут меня после—мудрым правителем или восставшим против брата…»
Нолофинвэ пришел туда, где хранились инструменты. Сегодня здесь никого не было. Это и к лучшему. Слухи о том, что в доме Феанора хранятся ныне мечи, готовые отведать сражений и крови, вполне могли быть только слухами. Но Аракано это не заботило. С тех пор, как услышал он однажды рассказ Черного об оружии, меч стал его мечтой. Нолофинвэ – пока – даже не знал, ЗАЧЕМ он ему нужен. Но знал, что ковать его будет он сам. Чтобы оружие стало частью его души и его песни.
Внезапно нолдо рассмеялся, поймав себя на том, что давно уже неподвижно стоит на месте, погруженный в смутные и невеселые думы вместо того, чтобы заняться, наконец, делом. «Ну, куда такому мастером быть», – усмехнулся он про себя. Дурная ваниарская привычка—делать все в уме, забывая о том, что полезны бывают и искусные руки.
Он начал медленно раздувать мехи, одновременно сосредотачиваясь на грядущем ТВОРЕНИИ, гоня прочь посторонние мысли и чувства, продумывая каждый изгиб металла, каждый извив мелодии, что сплетет будущий меч с ним самим…
Пламя разгоралось медленно, слишком медленно — и вдруг взвилось вверх, едва не опалив волосы Нолофинвэ. Тот, казалось, даже не заметил этого.
Там, в пламени, серебром и железом наливалось сердце будущего меча. Нолофинвэ еще не знал, как назовет его — не мог знать. Ибо замысел его, смутный и неясный, должен был сам собою стать Замыслом, а потом и Воплощением. Впервые рассудок принца нолдор отступил перед чем-то, чему не было названия, но что захватило его целиком.
Почувствовав, что металл достиг нужной степени слияния с пламенем, принц взял щипцы и осторожно положил бесформенный, но живой уже сплав железа и серебра на наковальню. Взял в руки молот, примерился. И замер. Нужна была песня. Хотя бы самая простая.
Серебро—к свету
пламя – к железу
душа – к творению
жизнь – к смерти…
Словно ветер поднялся вдруг в кузнице. В размеренную, грозную мелодию, столь не похожую на дивные напевы ваниар, вплелись звонкие удары молота. Полоса металла стала обретать форму, вытягивалась, превращаясь в клинок—длинный, плоский, заостренный на конце.
И вдруг ворвалась новая мелодия.
Рассказывали… Там, на севере… Лед.
Сверкающая равнина, холмистая, холодная…Жестокая…
ЗАЧЕМ? – мысль. Словно не его.
Нолофинвэ осторожно нанес на готовое лезвие руны. Рука двигалась быстро, но руны выглядели четкими и ясными.
Серебро—к свету
пламя—к железу
душа—к творению
лед—к силе
жизнь—к смерти…
«Теперь—вода».
…Над чаном поднялся пар. Но был он не жарким, а леденящим.
Принц взял в руки клинок и вдруг почувствовал, как он устал… Словно вся его сила и сама жизнь перешла в это творение….
– Я назову тебя… – затылка вдруг коснулось дыхание судьбы. Ледяное.
(нет, зачем, я не хочу, не надо)
... Рингиль.