* * *

Ассонансы и рифмы, встречаясь на службе,
Не желают любви, не нуждаются в дружбе.
Но в соседстве таком постоянно зверея,
Мирно пашут под строгим начальством хорея.

Что до ямба - известно, он мягок чрезмерно.
Скоро должность свою потеряет, наверно,
Если только директору, то есть Поэту
Не положит к ногам в день рожденья планету.

А планете плевать на подобные вещи,
Ведь она насмотрелась событий похлеще.
День рождения новы - вот это тусовка,
А поэта? Да бросьте вы, даже неловко.

Хоть построчно их сравнивай, хоть постранично,
Но выходит, опять же, совсем неприлично:
Гениальный ли он, или там вдохновенный,
Ваш поэт - только прыщик на попе Вселенной.

Этот маленький чирей, мечтая о славе,
Посягать на планету, конечно, не вправе.
Почему же к нему снисходительны боги?
Очень просто: ведь им он и платит налоги,

Сочиняя поэмы, сонеты, романсы,
Рифмы эксплуатируя и ассонансы,
Урезая хорею и ямбу зарплату...
Кстати, музу он взял в секретарши - по блату!

Эй, народ! Ты слышешь голос мой?
Давайте восхвалять себя, своих друзей
И недругов. Всех, кто поэзией пленен,
Кто полон всяких гениальнейших идей! 

***
Друг мой славный, ты меня послушай,
Ты умеешь и рифмуешь строчки
Ищешь даже что из них получше
(Где не можешь, то поставишь точки).
Чем тебя так обижал Всевышний
И каким он наградил запретом?
Ты решил, что ты на свете лишний?
Для чего решил ты стать поэтом?!

     * * *

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Степь да степь кругом...

Солнце по небу плывет - как хорошо!
Верблюд колючку жует - как хорошо!
Звенит у юрты комуз - акын песню поет:

О солнце, о небе, о старом верблюде,
О жирном плове на треснувшем блюде,
О добрых гостях и араке в пиалах,
О желтой степи и коричневых скалах...
Что видит старик - о том и поет,
И песне его внимает народ....

А я запрягаю верблюда - пора за дровами.

* * *

Под незабудочным небом в агонии бьется рассвет,
Под управлением смерти играет оркестр похоронный,
Туба охрипла совсем, под сурдинку гундосит кларнет,
Под фонарем на скамейке сидит одинокий, влюбленный,
Под впечатлением встречи последней, безумный поэт.

Подпись, под нею - печать канцелярии Внутренних Дел
Подлая лапа судьбы обеспечила: в сферах небесных
Поднял немалую смуту поэт, хоть совсем не хотел.
Видно, в порыве любви, под влиянием чувств неуместных,
Под оболочкой реальности что-то не то углядел.

Под неустойчивой крышкой ревет и хрипит водосток,
Подиум, сцена, оркестр; слабый крик заглушат духовые.
Под моросящим дождем растворяется в луже листок.
"Подано кушать, Мессир. Все читаете строки кривые?"
Видно, под мухой был Мастер - вот сказки печальный итог.

Наверное, уже чего-то стою
Я, автор многочисленных стихов,
Хотя дряхлею, как пристало Ною
И ною, как Георгий Иванов,

Но в сумерках культуры среднетленной,
Среди чужих пиратских сундуков
Нащупываю чашечкой коленной
Сухие капли будущих стихов.

Глаза мои пусты, и руки чисты,
На чувства понавешано собак.
Меня не вдохновили символисты,
Но соблазнили ринуться во мрак

Подтекстов, парафразов, оппозиций
И прочих слов - ни сердцу, ни уму.
Возреять в небеса наивной птицей -
Но я не сокол. Знать бы, почему...

Как лепестки увядшей маргаритки
Летят слова, сорвавшиеся с нитки.
Порвались бусы, кончилась строка,
На высохшем цветке - ни лепестка.

Я отправляюсь пьянствовать в притон.
Там хрип и вопли, и кошмарный сон,
Там нищие, шпана и матросня,
Игра картежная и черные проклятья.
В залог там принимают крест и платье,
Там самое местечко для меня.
Там, за стаканом скверного вина,
Матрос божится, что проплыл пол-света,
Злодей из краж не делает секрета,
Бродяга спит с сумою у окна.
Моряк, проспавшись, уберется в порт,
Похмельный вор на промысел пойдет,
Не взявши ни отмычки, ни стилета,
Трактирщик, в знак того, что кончен бал,
Зовет из задних комнат вышибал -
Они за двери вышвырнут поэта.

Стихи выходят из-под контроля
И алчут хлеба, и жаждут соли.
Смотрю, рукам не давая воли,
Как неуклюже, не зная роли,
Стихи выходят из-под контроля
И ковыляют, хрипя от боли.
Они страдают и мрут, бедняги,
Но и в посмертии льнут к бумаге,
В нее вцепляются мертвой хваткой,
А дальше ни топором, ни ваткой:
Гореть обидно, топиться стыдно,
А что за кадром - того не видно.

В душе пустота. Мы пишем стихи про шута,
Которому все бы хихи. Мы пишем стихи.
Нам тоже смешно и, в общем, почти все равно.
На белую плоскость листа легла пустота.

Листаю листы. Вот буквы, их знаки просты:
Здесь черточка, палочка там. Судьба по пятам.
Ошибочный знак добавит какой-нибудь враг -
Заплачем ли я или ты? Нет, мы же шуты!

А шут не умрет, и даже, пожалуй, не врет.
Сегодняшним днем он живет, и смотрит вперед.
И прошлого власть шута не заставит упасть,
Ведь тот, кто однажды упал - однажды умрет.

Сплин

Свет из пасти камина лежит на полу,
На лице – дальних стен не достал.
Захотелось вина, но разбился бокал.
Темно-красный ручей - по столу.

Танец рыжих огней со сноровкой лисы
Прожигает записок листки;
Роза в вазе роняет свои лепестки
Каждый час, заменяя часы. 

Я от мира далек, отдан в власть полумглы,
Огражден запотевшим стеклом,
Что могло быть моим неизбежно ушло,
Мне оставлена кучка золы.

Затупилось перо - обжигая ладонь 
Положу на дымящийся тлен.
Вспыхни яркой звездой и моих темных стен
И ушей моих скрипом не тронь!

Заточить ножи о рифмы удается мне едва ли –
Я совсем не кровожадна. Я до паники боюсь
Взглядов наглых, слов занудных, переполненных трамваев
И геройским испытаньям я в лицо не засмеюсь.

Рифмы – странные зверушки, повторюшки – хохотушки.
Но зато умеют ушком осторожно шевелить.
Мне мечи, ножи, проводку электрической катушки
И другие железяки будет жаль об них точить.