Посвящается Натали, Одной Змее и
Кеменкири
Спасибо всем, кто ждал и верил, что я это – хоть когда-то! – допишу.
Автор прeдупреждает: этого – не было! Страшный сон, дурная
игра ума – и не более того!!!
...Это было похоже на бред, даже не свой, родной и знакомый,
а – чей-то чужой, странный, страшный, в котором тщетно искать даже
намек на логику и связность. Смерч, водоворот, тошнотворая
судорога – невесть почему глухого серого цвета. Если где-то в
теле еще и оставалась боль, то значения она уже не имела: то, что
досталось разуму и душе, перешибало все ощущения тела, так же
легко, как топор ветку. Потом, с разрывающим уши скрежетом, все
оборвалось – слишком быстро, чтобы успеть удержать собственное
тело от позорного падения. Каменные плиты пола больно ударили по
рукам. Ладно. Не страшно. Зато уже – всё... ну, или – почти всё.
- До чего же вы, вторые, нежный материал... Одно удовольствие иметь
с вами дело: чуть прижать, и готово – был воин, стала мокрица!
«Зря ты так, Вражина, ой, зря...» - подумал Хурин. «Ну, ласковый, сам
напросился», и высказал все, что только мог придумать, касательно
Врага и его удовольствий, с подробным перечислением всех
действующих лиц, мест и положений. Получилось душевно, но Враг
то ли привык, то ли в силу блаженной своей валарской природы
просто не понял. Ну и ладно, надо будет, пусть тогда Моргот сам за
разьяснениями приходит, хоть бы и прямо на Тангородрим... Что??
- Надо же, Вражина, какой ты добренький-то! Мало, что не убил, так
еще и над собой вознес! Ведь придет день, пожалеешь об этом!
- День придет, говоришь? – небрежно переспросил Моргот. – Тут ты
прав, день придет, и не один, можешь не сомневаться.
Орки утащили Хурина прежде, чем тот ответил.
Да, каменное кресло, можно даже сказать – трон, впрочем, как ни
назови, а все одно выходит: та же тюрьма, только что на вольном
воздухе. Странно, но ни холода, ни ветра Хурин не чувствовал
напрочь. Ни холода, ни голода (хоть и сам уже не помнил, когда ел в
последний раз), ни жажды... Даже камня своего «трона», даже
ледяного железа оков – ничего. Будто бы сам стал камнем. Жаль
только, что – не полностью, не до дна души, где змеями свивались
гнев и тоска. Враг отнял у пленника последнюю возможность бежать
– в смерть. Шагах в десяти впереди был обрыв, но эти десять шагов
не одолеть вовеки: дважды скованный – цепью и заклятьем – Хурин и
руки поднять не мог, что уж говорить о том, чтобы встать! Одна
сомнительная радость – с каменного трона было удивительно
хорошо видно. Похоже, что Вражина как-то подправил несовершенное
человеческое зрение Хурина – так далеко, наверное, даже эльфы не
видят! И, кажется, что-то он со слухом сделал тоже: вот, чей-то голос
звучит от края обрыва, тихий, но явственный... правда, не вполне
понятный, словно кто-то невидимый спрашивает на полузнаком языке:
«Кто здесь?»...
- Кто здесь? Кто... кто это?
Хурин тряхнул головой, но наваждение не ушло, он по-прежнему
слышал голос и понимал это странное наречие, сходное с языком
эльфов, но неуловимо отличавшееся от привычного:
- Пожалуйста... Отзовись... я же чувствую...
Ледяной ветер не пробирал так, как этот тихий голос – столько в
нем было привычного отчаянья. Даже если это – не более, чем
наваждение, все равно не отозваться было нельзя! И Хурин ответил:
- Я... Я тебя слышу, - ничего умнее в голову просто не пришло.
- Кто ты? – крикнул невидимый. – Ты... Ты – иркх? Или... или ты
тоже пойманный?
- Пойманный?... – переспросил Хурин, но тут же понял: - А, пленник? Да,
пленник, а как ты до этого меня обозвал?
- Не чувствую? – встревоженно откликнулся невидимый. «О чем это он?»
- мельком подумал Хурин, но на всякий случай решил переспросить:
- Ты сказал «иркх», что это? – и сам ответил: - Орк, да? Нет, я не орк,
я... – Хурин умолк, не зная, что сказать. Спросил: - А ты-то кто? И –
где ты? а то я тебя не вижу...
Но странный собеседник, похоже, вопроса не расслышал, переспросил:
- Ты не иркх... орк? Но и не эльда, верно? Голос... Так кто ты? –
задыхаясь, словно от ветра.
«Ну и что я ему скажу?» - Хурин готов был разозлиться, только не
знал, на кого. «Он-то меня поймет? Надо же знать, с кем говорю! Морок
какой-то, а не человек... Или не-человек? Вроде бы не орк, но мало ли,
какие твари здесь водятся... Стоит ли с ним вообще разговаривать?»
Хурин вспомнил, как звучал голос этого «кого-то», и решил, что
– стоит. Морготова тварь наверняка стала бы насмехаться, да и
вряд ли говорила бы на таком языке.
- Я – человек... Адан, понимаешь?
- Адан... Атан? – невидимка фыркнул, словно попытался рассмеяться.
– А я – Нельо... Я не правильно... Не правильно понимаю, так? Адан,
это имя?
Хурин опять тряхнул головой: «Так, теперь еще объяснять, кто такие
люди, этому... как он сказал? «нельо»? И что же это значит, если он –
третий?»
- Эдайн – не имя, это... Ну, вот есть эльфы, и есть люди. Эльфы –
первые, а люди – вторые, Эдайн... Ну, народ мой так называется! Ты-то
кто, скажешь ты, или нет?!
Но невидимому собеседнику, кажется, было не до того. В хриплом
голосе, который равно мог принадлежать и человеку, и кому-нибудь
из наугрим, прорезалось такое любопытство, словно Хурин открыл
ему самые заветные тайны Валар:
- Люди?! Это – второй народ? Эрухини? – далее была какая-то
восторженная фраза, из которй Хурин не понял ни слова, зато узнал
язык – Квенья, Высокая речь. «Балгор меня побери, это что – эльф,
что ли?» Он представить себе не мог, до чего надо довести эльфа,
чтобы его голос превратился в такое...
- Ответь мне, кто ты и где?! – «Пусть он уже скажет! А то бред какой-то,
а не разговор...»
С минуту длилось молчание, потом голос от обрыва произнес чуть
запинаясь:
- Я... пленник... Эльда. Я здесь, на... на краю горы, так?
Вместо ород прозвучало орон, впрочем, где бы еще быть
этому пленнику, как не на горе?
- На краю? – переспросил Хурин. – На обрыве? Но я тебя не вижу...
- Я на... стене?... Край горы, как стена, сверху вниз – как сказать?
- Обрыв... – отозвался Хурин потрясенно. Похоже, Эльда, вернее –
эльф, не на, а под обрывом. – Эй, как тебя туда занесло?!
- Не понимаю! – в севшем голосе – то ли боль, то ли нетерпение. –
Адан, скажи, как твое имя?
- Хурин, - и уточнил, не вполне понимая, зачем: - Хурин Талион. А твое?
Сквозь прорывающийся стон пришел ответ – ясный и невероятный:
- Нелья...финвэ Майтимо... Феа...нарион... – И следом: - Хурин, через
время!
Похоже, имелось в виду «подожди», или что-то подобное, но Хурину
было не до уточнений формулировок. «Феанарион» - то есть, сын
Феанора. Стало быть – один из шести (а может, уже и пяти, если
вастаки-предатели преуспели, и лорд Келегорм разделил судьбу
своего несчастного отряда) братьев... Но – Майтимо? Хурин
перебирал овеянные легендами и проклятиями имена: лорд Маглор,
владетель Таргелиона, Куруфин и Келегорм, державшие Аглон и
соседние земли, Карнистир на севере, и младшие, лорды Амрод и
Амрос. «Майтимо... Может, это – имя лорда Маглора на Высокой речи?...
Да нет, что за чушь! Маглор, забывший язык эльфов, Маглор, не
знающий, кто такие Эдайн?! Бред, быть того не может. Майтимо,
Майтимо... Да кто же это?!... Ох, Великие Валар!...» Беспощадная память
вернула – судорогой в позвоночнике - слышанную когда-то в
молодости историю о самом старшем сыне Феанора, сгинувшем в
Ангбанде еще до рождения Солнца... Сыне по имени... нет, в той
легенде имен не было, лорд Тургон Феанорингов не жалует, не может
простить гибели жены и брата... «Стало быть, вот это кто... Да,
наверное, наверняка... Языка толком не знает, о людях не слышал...
Сгинувший безвозвратно... сгинувший... Врагу не пожелаю такой
судьбы! Майтимо... бедный парень, Валар, за что его так?!» Горного
холода Хурин не чувствовал, но от мысли о том, что вот здесь, где-то
под обрывом, находится признанный мертвым еще до первого восхода
пленник, Хурина просто трясло. «И – ничем не помочь... Моргот, будь
ты проклят, я же даже подойти к нему не могу! Ни-че-го не могу...
Разве что разговаривать, наверняка я за все эти годы – первый его
собеседник... Ну, хоть поговорим, все легче... Как он сказал, «через
время»? знать бы, через какое...
Прошло больше часа. Хурин искал в памяти все, что только знал о
сыновьях Феанора, когда тихий голос позвал от края обрыва:
- Хурин... Ты здесь?
- Куда ж я денусь, – фыркнул Хурин. – Я же прикован!
- И ты... – отозвался Майтимо с тоской в голосе. Потом произнес что-то
еще, невнятно, словно самому себе. Осторожно спросил: - Тебе больно?
Ты... можешь сказать... говорить?
- Говорить-то я могу, да толку от этого мало! – ответил Хурин.
Добавил: - Ты не беспокойся, мне не больно... – понял, почти крикнул:
- А тебе?! Ты где там сидишь?
В ответ Хурин услышал смех – тихий и как-то... странный, что ли? Или
просто сам смех был настолько невозможен здесь, что не мог не
казаться странным? Потом Майтимо спросил:
- Хурин, а ты... Сколько времени ты... в мире?
«Лучшего способа уйти от ответа он просто не мог придумать... Вот,
что ему надо? Сколько мне лет или что?»
- 31 год... Или 32 уже... Ты об этом?
- Не понимаю? – голос от края обрыва звучал встревожено. – 31 год большого
света?
«Эт-то еще что? Большого света – это он про солнце, что ли?... так
что ж за «год»? а, обычный!»
- Да, конечно, 31 солнечный год. А что?
- Ты... Ты такой маленький? – потрясенно спросил невидимый пленник.
– Враг и детей берет в плен?!
«Так... И чего я жду от того, кто о людях и не слышал?» Хурин тяжело
вздохнул: пожалуй, пленник его и не поймет... «Ладно, хоть что-нибудь
можно рассказать, не поймет – так спросит. Лишь бы я его понял!»
- Майтимо... Эдайн в 30 лет уже давно не дети. Адан или аданет и в 18
лет взрослые... – «Фу, да как же сказать!» - Ну... Хозяева... Взрослые,
понимаешь?
- Так быстро? – удивился собеседник Хурина. – Это... жалко? нет, не
так... Печально. Я правильно... Правильно сказал?
- Правильно-то правильно, - проворчал Хурин. – Только если бы это
было самым печальным, мы бы горя не знали!
- Опять не понимаю, - не спросил, а словно пожаловался Майтимо. –
Хурин, скажи по-другому!
«Знать бы, что по-другому тебе будет понятней...» Не хотелось
говорить о смертной доле людей – не то место, честное слово! Но –
было бы смешно, если бы не было так горько! – никакого другого
места для беседы с Майтимо Враг не оставил... «Ладно, попробуем...» -
Хурин глубоко вздохнул, предчувствуя долгий разговор, и
ответил:
- Мы не просто взрослеем рано, мы вообще живем мало... Люди –
смертны, Майтимо. Понимаешь? Люди умирают.
- Эльдар тоже умирают, если убить... – с горечью произнес Майтимо.
Осторожно спросил: - Людей... легче убить? Люди более... слабые?
- И это тоже. И раны у нас тяжелее... Страшнее, - Хурин чувстовал, что
говорит непонятно для пленника, но других слов подобрать не мог: -
Мы болеем. Эльфы, ты зовешь их эльдар, не поддаются мору, а мы –
запросто... то есть – легко.
- Мору? Что это значит? – голос эльфа дернулся. – Мор – это то, что
от Врага?
- Может, и от Врага... – растерялся Хурин. Вот об этом он как-то не
думал: а кто, собственно, насылает мор? Эльф, похоже, выругался,
по крайней мере Вражье имя, которому и Высокая речь не помогла,
прозвучало вполне ясно. Потом Майтимо неуверенно спросил:
- Самое печальное – это? У... у людей нет истари? Тех, кто знает о...
о заклятиях?
- При чем тут заклятия? – удивился Хурин. – Мор – это не чары, это...
Словом, не помогут твои... старые... – Чужое слово как-то не
удержалось в памяти.(*)
- Истари, - исправил невидимый, похоже – с некоторым раздражением.
- Ладно, пусть так, - согласился Хурин. – Только, Майтимо, даже если
человек не раненый ни разу, и никогда не болел, все равно... –
Договорить не получалось, не было ни слов, ни сил. Хурин тяжело
вздохнул. «Раз уж начал, надо рассказывать всё, на сколько хватит
слов... силы-то найдутся – как-нибудь». – Понимаешь, мы все равно
умираем. Сами.
- Все? – почти крикнул эльф. – Но... Но так нельзя!Как это может быть?!
- Так. Просто. Просто – жизнь заканчивается, вот и все.
- Что значит – жизнь заканчивается? – в голосе невидимого
пленника были недоумение и... страх, что ли? «Ты, наверное, такого и
представить не можешь,» - с долей сочувствия подумал Хурин и
попытался объяснить, впрочем, не особо надеясь на успех:
- У эльфов срок жизни, как у земли, верно?
- Так говорят, - отозвался Майтимо.
- Ну вот. А у людей – меньше века. Солнечного, - поспешил добавить
Хурин, вспомнив, с чего начался этот разговор. – Лет 70, хорошо,
если больше, но не на много.
- Кто... кто отмерил этот срок?! – крикнул невидимка.
- Единый. Илуватар, - Хурин надеялся, что хоть одно из имен Майтимо
узнает: мало ли, как называли Единого – в Валиноре? Получилось
хуже: пленник понял, но не поверил.
- Нет, - и в голосе не было даже намека на сомнение. – Нет, конечно
же. Этого не может быть!
- Как же не может, когда есть! – возмутился Хурин за весь род
людской.
- Ты ошибаешься, - с той же убежденностью ответил пленник. – Единый
не мог отмерить вам такой короткий срок жизни!
«А ты-то откуда знешь, что Единый мог, а что – не мог!» - Хурин едва
удержался, чтобы не спросить этого вслух. Но не хотелось обижать
пленника, ведь тот действительно ничего не знал о людях, никогда
не слышал ни споров о них, ни людских легенд... «До чего же легче
было Андрет! Та хоть видела, с кем говорит, да и Король Финрод знал,
что такое – люди...»
- Говорят, изначально люди жили много дольше. А потом связались с
Врагом, на свою голову... То есть – зря, напрасно, - «перевел» Хурин,
сообразив, что такой оборот речи пленник точно не поймет... или так
поймет, что потом замучаешься объяснять, при чем здесь голова, чья
она и откуда взялась. – Ну и стали жить совсем мало, меньше даже,
чем теперь... А потом им было пророчество, что нужно идти через
горы, сюда, в Белерианд, и только так можно избавиться от власти
Врага. Многие послушались пророчества, так что люди здесь уже
полторы сотни лет обитают, а то и больше.
- Так, может быть то, что вы так... мало живете, - осторожно
проговорил пленник, - может, это... наказание? Вы же... связалсь с
Врагом, может, за это?
И тут Хурин разозлился. Ведь, казалось бы, ну, ничего о людях не
знает, впервые с человеком говорит, а судит! Да еще с какой
легкостью! Наказание, мол! Сам полтыщи лет проторчал на этой, так
ее, горе, но вот сам-то он – благой, не хуже Единого, а людям, стало
быть, смертный приговор в наказание!
- А тебе-то много ли радости от бессмертия этого?! Был бы
нормальный человек, уж сто лет, как помер бы, и был бы свободен!
Наказание, да? А по мне, так бессмертие твое – наказание! – Хурин
не сразу понял, что невидимому пленнику кричит все это, а может,
что и похуже. Но, в запале злости, еще успел съязвить: - Небось и
разговаривать со мной теперь не захочешь, а?
- Не злись, - попросил пленник еле слышно. – Я буду... говорить, но
только... через время...
- Подождать? – уточнил Хурин.
- Да! По... подожди...
- А куда ты пропадаешь-то? – но ответа уже не было, только ветер
стонал среди камней, словно раненый.
До захода солнца пленник молчал, а Хурин ругал себя за глупость.
Сначала – себя, потом – Майтимо, а потом уж и понимать перестал,
кого именно. Впрочем, в одном Хурин был уверен: пленник больше не
отзовется. Вообще. С чего бы ему с таким дураком беседовать? Тоже
мне, утешение! Обругал по всем статьям, обвинил балрог знает в чем,
да еще и не извинился! А надо было, эльфы – они ранимые, нежные
души, это об людей им можно ноги вытирать, люди им изначально –
твари порченные, второй сорт, да? А этот-то, конечно, себя выше всех
ставит, мало что – эльф, так ведь еще и самого Феанора сынок, ему,
небось, что люди, что гномы, что сам лорд Тургон – одна грязь под
ногами, пройдет и не заметит!... Ага, пройдет, было бы куда! Вот же,
Моргот, одно слово – Вражина! Интересно, он это сам придумал, или
подсказал кто? Хотя такое подсказать... Словом, в итоге досталось
именно тому, кому надо – Морготу. Правда, ему от этого было ни
жарко, ни холодно.
Закат просиял на пол-неба, отгорел, подернулся пеплом. Тихий голос,
на который Хурин и не надеялся, окликнул:
- Ты... Ты слышишь? Хурин, ты меня слышишь?
- Майтимо! Извини меня, а? – получилось довольно нелепо. Хурин
терпеть не мог просить прощения, да к тому же не видел, перед кем
извиняется.
- Не нужно, - отозвался Майтимо, за что Хурин был ему особенно
благодарен. – Скажи, ты знаешь всех, кто живет в Эндорэ... в...
Белерианде, так?
- Правильно, - Хурин не удержался от смеха, – Да только как же я
могу знать – всех? Тут одних людей прорва, а еще эльфы, а гномы! Что
ты!
- Гномы? Это кто?
- Это... Их создал Ауле, - «уж Ауле-то он знает, может, и объяснять
дальше не понадобиться....» Вряд ли кто мог с уверенностью сказать,
что знает гномов, Хурин, так точно не мог. Но и не пришлось,
Майтимо сказал: - Понятно, - и спросил:
- Ты знаешь кого-нибудь из... из эльфов? – замявшись перед словом,
которое прежде произносил иначе. И, до того, как Хурин ответил,
спросил чуть дрогнувшим голосом: - Кого-нибудь из... из сыновей
Феанаро?
- Знаю, то есть... – Хурин опять замялся. Получалось почти как с
гномами: лично Хурин знал лорда Маглора, да и то не очень.
Остальных видел пару раз, а про лорда Карантира вообще только
слышал. «Ну и как мне отвечать?». Хурин вздохнул и начал: - Ты пойми,
я их мало знаю, ну, близко не знаком... Шестеро братьев...
- Спасибо! – перебил его Майтимо. – Это самое... нужное? Нет,
главное... Так?
- Важное, - улыбнулся Хурин. Конечно же, именно это было самым
важным для старшего брата: просто узнать, что младшие – живы.
- А кто еще есть? Не... гномы, а эльфы? Их тоже... прорва? – похоже,
пленнику понравилось это новое словечко: Майтимо рассмеялся, но
тут же переспросил: – Прорва – это много? Я правильно понял?
- Правильно. Насчет прорвы – не скажу, но, да, много. Нолдор,
пришедшие, потом – синдар Дориата, нандор, фалатрим... Много! Тебе
про кого рассказывать сначала?
- Дориат – это имя... правителя? Или места?
- Места. Это королевство Элу Тингола, - голос Хурина против воли
дернулся: только бы Морвэн удалось... Они договорились, что, если
Хурин погибнет, Морвэн попросит приюта в Дориате для себя и сына...
может, уже не сына, а детей? Пожалуй, теперь-то именно – детей...
Но кто мог знать, что все так обернется? что – словно в насмешку! –
он останется жив, а война будет проиграна... «Ну почему не наоборот?!»
Хурин сжал зубы. Без толку мечтать, что было бы, если бы. Прошлого
не изменить даже Валар, даже Единому, а Хурин что? просто человек...
«А все ж-таки не просто!» - Хурин не сдержал улыбки, правда, вышла
она нерадостная, «Моргота достать не каждый сумеет!... Хотя,
Майтимо, похоже, сумел... Что ж, раз уж мы оба тут такие герои,
продолжим нашу интересную беседу...» Хурин припомнил, что он
вообще слышал о Дориате и его правителях, сказал:
- У Короля Тингола брат в Валиноре живет, может, знаешь его? Тоже
Король, только у телери... – и пожалел, что не прикусил вовремя
язык. Лучше просто не придумаешь: Феанорова сына спрашивать про
телери и их короля! И, хоть Майтимо и ответил: - Знаю. Ольвэ, - но
голос пленника ясно подтвердил: тему надо срочно менять. И, по
счастью, нашлось, на что:
- Так вот, а Королевой в Дориате – Мелиан из рода Майар. Но даже это
еще не саме удивительное, - Хурин не заметил, что заговорил как
настоящий сказитель: «в одном королевстве, у высоких гор, у синего
моря жили-были...». – Дочь их, Короля Элу и Королевы Мелиан,
полюбила смертного, моего родича Берена...
- Разве это возможно? – перебил Майтимо.
- Было бы невозможно, не было бы, о чем рассказывать! – улыбнулся
Хурин. Вот ведь, похоже, получается настоящая сказка, в которую он
сам тоже попал... «Старнное дело! Жил себе, жил, ни сном, ни духом –
и вдруг попал-таки в сказку! Словно какой эльф бессмертный...» - Так
мне рассказывать, Майтимо? Это долгая история!
- Но у нас есть... – Майтимо фыркнул, - прорва времени, так?
- Так, - отозвался Хурин. Улыбнулся и заговорил.
...То была воистину долгая история. Небо стало серым, синим,
черным. В разрывы туч проглядывала молодая Луна, словно сам
Тилион с любпытством прислушивался: кто и кому на склонах
проклятой горы рассказывает прекрасную сказку о любви, что
поднялась выше жизни и смерти?... Кто знает, может, заоблачный
странник даже разглядел две смутные фигуры, впрочем, им не было до
того никакого дела. Хурин говорил, не заботясь о словах, они
приходили сами, так, будто не он вел рассказ, а рассказ вел его.
Майтимо не переспрашивал почти, только, когда Хурин звал (мало ли?
вдруг опять куда-то исчезнет по странной своей привычке?) отвечал:
«Я слушаю, говори, пожалуйста». Небо стало синим, серым, прозрачно-пепельным.
Хурин произнес: «С тех пор больше никто не видел их...» и умолк.
- Спасибо, - голос Майтимо не спугнул хрупкой предрассветной
тишины. – Спасибо тебе...
- Да не за что, - Хурин сообразил, что же, нет, не смутило, но как-то
царапнуло его в им самим рассказанной истории: - Майтимо, а как же...
Камень-то? Вы ведь эти Камни клялись отнять у кого угодно?...
- Верно. Только, Хурин, мне этой Клятвы все равно не выполнить, так
что... Хорошо хоть, что не у этого... Моргота. И потом...
- Что?
- Я видел их, - Хурину показалось, что Майтимо улыбался, говоря это.
– Лютиэн и твоего родича. Их несли орлы, огромные, как тот, что
унес Нолофинвэ... И волка я тоже видел, только не знал, что это –
волк. Как ты сказал – Кархарот? подходящее имя для такой твари... И
в нем я видел... Камень... Не видел, а... чувствовал... – голос Майтимо,
прежде ровный, словно таял, казалось, каждое слово пленника лежит
внутри тишины, как семечко в ягоде.
- Эй, Майтимо, что с тобой? – забеспокоился Хурин.
- Подожди... пожалуйста... я... мне надо... немного вре...времени...
- Да что же с тобой?! Что происходит? – Забыв о заклятии, Хурин
попытался вскочить, но не смог даже поднять руки. Голос Майтимо
уходил в тишину:
- ...Надо... перетерпеть... это просто... это пройдет... не умру... не... не
бойся... – и угас в шорoхе предрассветного ветра.
Утро, день, вечер – Майтимо не отзывался. Словно и не было его
никогда. «Может, мне просто приснилось? Приснился странный голос,
все эти разговоры... А солнце взошло – и сон исчез. Как им, снам, и
полагается...» Ну, а жизнь, как ей и полагалось, оказалась
пострашнее сна. Занятый разговорами и своими мыслями, Хурин до
сего дня толком и не обращал внимание на то, что видит, но –
пришлось, волей-неволей. Выдержать это было, пожалуй, тяжелее
всего, что доводилось прежде. Война затопила Белерианд. Хитлум,
Химлад, Таргелион, Дор-Ломин – невозможно же увидеть! но как не
видеть? И даже с закрытыми глазами все тоже: кровь, огонь, гибель...
«Мы проиграли... Мы всё проиграли...Мы всё приграли! Да что же
это?!» Утро, день и вечер – огонь, кровь, смерти, неисчислимые
орочьи полчища, горящие людские поселения... Последняя отчаянная
попытка, на которую возлагали столько надежд, обернулась
сокрушительным поражением. Хурин плакал, не замечая слез, под
сомкнутыми веками полыхали пожары. «Верно, они проклинают нас
сейчас... Те, что внизу... Проклинают безумцев, решивших бросить
вызов могуществу Севера... Как мы могли пойти на это, если мы
бессильны?... Как вы могли пойти на это, бессмертные?! Лорд
Тургон, зачем ты послушал одержимого?!... может, отчаянье не
достойно воина, но что делать, раз это все, что мне осталось...»
Хурин задохнулся, словно со стороны себя услышал. «Что я несу?!
Лорд-то здесь при чем? нашел же самого виноватого... Мои ли это
слова? Или я даже над собой не властен?... Но что же мне делать, если
я это – вижу?!» Солнце уходило на закат, а Хурниу казалось – вся
кровь, пролитая на земле, вливается в небо...
Но и темнота не принесла желанного облегчения: охваченная огнем
земля казалась жутким повторением Дагор Браголлах. «Весь мир
горит... Это мой мир горит!...Лорд мой, я знаю, ты не хотел этого,
да и никто не хотел, но мы просто поверили в чудо – и вот она, плата
за нашу веру!... я тоже плачу, и готов заплатить стократ, но за что
это – Морвэн? Сыну моему – за что?! Он же маленький...»
Сна не было, и не было забытья – хоть какого-то освобождения. Над
головой пленника медленно плыли звезды – им выкрикивал он свое
отчаянье, и они слушали его мольбы, перемешанные с поклятьями.
Хурин взывал к Валар – всесильным, всевидящим, далеким – и
проклинал их безучастность. Он кричал, плакал, ругал Моргота,
самого себя ругал – за слабость, за слезы, за бессилие свое...
Жуткая ночь тянулась бесконечно. «День придет», - уговаривал себя
пленник, сам не понимая, на что надеется, чего ждет от нового дня. «День
придет снова... вот, придет день...» Слова стирались до полной
бессмыслицы, но эта невесть откуда взявшаяся фраза – «день
придет» - почему-то помогала отогнать отчаянье, пусть и не
надолго.
Самое удивительное, что день-таки пришел. И принес тихий голос от
края обрыва:
- Хурин! Ты... Ты звал меня? Перед рассветом, верно? Ты прости, я не
смог ответить...
- Майтимо... – «Не сон... надо же! Настоящий живой эльф! Значит, я не
один здесь....». – Майтимо! – Хурин засмеялся: - Ты-то что
извиняешься? Я, вот, Валар всю ночь звал – так хоть бы кто ответил!
Думаешь, они придут сказать мне «прости»?! – и добавил тихо: - Май,
как я рад тебя слышать...
- Я тоже, - отозвался эльф. – Так давно не слышал живого голоса...
Хурин, а почему – Май? Это что-то значит?
- Ох, нет! Это я имя твое так укоротил... – Хурин смутился: он вовсе
не хотел обидеть сына Феанора. – Я знаю, эльфы такого не любят...
- Я не в обиде, Хурин! Так тоже... Словом, называй, как тебе легче. Я
спросить хотел... про ту твою историю, о Берене и Лютиэн...
- Спрашивай! – «Что хочешь спрашивай! Хоть ругай, хоть суди –
только не пропадай больше... не становись сном, Майтимо...»
- Орлы, Хурин. Те, что спасли твоего родича и аранэль Лютиэн –
Свидетели Манвэ, они ведь и здесь не редкие гости, верно?
- Ну... Как сказать-то... Наблюдатели они, так что – да, их часто
видят.
- Тогда скажи... почему они не унесут – тебя? ведь люди ни в чем не
виноваты...
Хурин был готов к чему угодно, но Майтимо умудрился задать такой
вопрос, что человек просто растерялся: «Сколько времени прошло с
трех пор, как ты – но ведь и осторожно! да, осторожно, надо отдать
тебе должное – предполагал, что короткий срок жизни дан людям не
иначе, как в наказание?! Когда ты успел передумать?» Между тем
Майтимо продолжил:
- Я хочу сказать... Ведь вы не виноваты перед Валар, перед Единым...
Может, перед своим соседом ты и виноват, я не знаю, но ведь наше
Проклятье не должно было вас коснуться! Или... Или коснулось, Хурин?!
«Спрашиваешь же ты... Я-то откуда знаю?»
- Так... А в чем оно, проклятье это? Домой не вернуться? Мы, вроде бы,
и так – дома... – начал было Хурин, но осекся. Человеческая память
– забавная штука, всегда у нее наготове какие-то неожиданности!
Вот Хурин и вспомнил – как водится, неожиданно – то светлое,
безмятежное время, когда они с братом гостили в потаенном
королевстве Тургона. То время, те разговоры, что он слышал и в
которых участвовал. О людях и эльфах, о мире и его устройстве... О
загадке Младших Детей, что приходят в мир на короткое время и
уходят неизвестно куда. «Так дома ли мы?...Может, он подскажет?»
Хурин задумался – с чего бы начать, и спросил:
- Майтимо... Верно ли, что эльфы – истинные дети этого мира? А люди
– вроде как гости... или пасынки?
- Хурин, ты – первый человек, которого я слышу... Что я могу тебе
сказать?
- Жаль... – «И вправду – на что я надеялся? Он же сам меня про людей
распрашивал...»
- Лучше ты мне расскажи. Пожалуйста!
«Ох ты!... В жизни бы не подумал, что придется учить – эльфа!
Кому сказать – не поверят... хотя, кому сказать-то?...». Хурин
поежился – что-то в этом было смутно неправильным, словно верную
мелодию вел не тот голос. И не в том дело, что людям не должно
учить эльфов – просто Хурин не считал себя тем человеком, кто
может и в праве. Но кроме него больше никого не было – здесь. И
Хурин смирился с не тем своим голосом:
- Ну... Вот так говорят: эльфы, Перворожденные, накрепко связаны с
этим миром, так крепко, что даже после смерти не покидают его...
Потому говорят, что ваша смерть – ну... как бы и не смерть вовсе...
Только, вот поверь мне, не могу я этого понять! Ни понять, ни
принять – как смерть может быть не настоящей? что я, мертвых
эльфов не видел, что ли?... А что они в Чертоги уходят, а потом
оживают – так это же к нолдор-то не относится, им-то в Мандосе до
конца времен быть, как Владыка Судеб сказал им... то есть – вам... –
Хурин сообразил, что рассказывает не о том, что Майтимо это
Пророчество своими ушами слышал, и уж наверняка у Хурина
получилось много хуже, чем у Намо. Стало стыдно, расхотелось не то,
что – продолжать, но и просто говорить. «Небось смеешься надо
мной...» - подумал один пленник, а другой позвал встревоженно:
- Почему ты молчишь? Ты не хочешь рассказывать?
- А то ты сам этого не знаешь! – огрызнулся Хурин. – Я ж тебе ничего
нового не сказал!
- Сказал... К сожалению... Только это не твоя... не твоя вина, Хурин,
что эльдар погибают... Это битва, правильно?
- Война, - Хурин исправил оговорку, чувствуя, что от такого
утешения ему, нет, не легче, но... Но как-то спокойнее стало: не
собирался эльф смеяться над человеком, который решил его учить.
Да и то сказать – не до смеха было, что одному пленнику, что
другому. «Ну и что, что он – эльф? если мы оба пленники, и всей
разницы – что я над обрывом сижу, а он – под обрывом!.. Ладно, буду
рассказывать, что ж еще делать-то?»
- Это – про эльфов, это ты и сам лучше меня знаешь. А про людей
говорят иное. Мы и в мире этом - не надолго, да и уходим, говорят,
неизвестно куда... Жаль, я Берена спросить не успел, он-то, наверное,
знает... Вот и получается, что эльфы в мире, как... ну, не знаю, как
меч в ножнах, что ли... крепко, прочно, так, что одно по мерке
другого сделано... А люди – как топор за поясом...
- Хорошо сказал! – Майтимо коротко рассмеялся, потом спросил: - Но,
Хурин, если этот прекрасный мир – не родной вам, каков же тогда
родной?
Хурин оторопел. «Ты проторчал на этой скале дольше, чем Анар ходит
по небу – как же ты заметил?! Что такого прекрасного ты увидел с
этих проклятых скал?...»
- Где ты нашел красоту, Майтимо? Где ты нашел красоту – здесь?!
Разве что пожары в темноте красиво светятся?! – Ночной ужас
подступил к горлу, сдавил, как тисками. – Нет его уже, этого мира
прекрасного, нет, понимаешь! Все погибло...
- Откуда ты знаешь?! Что ты видишь? Я видел войны, видел победу и
поражения, но даже сейчас я не вижу гибели мира. Небо за тучами
светло по-прежнему, и Золотая звезда так же сменяет Белого
странника...
- Так что мне до того, что Солнце сменяет Луну?! Что мне до светлого
неба, если под ним я вижу десяток пожаров на месте одного дома?!
Майтимо, я вижу то, что вижу – сможешь ли ты заставить меня
смотреть иначе?!
- Я... попробую... – отозвался Майтимо, и тут же его голос
переменился, словно по волшебству: казалось, он звучал
одновременно отовсюду – чистый и ясный, настоящий голос эльфа,
каким он и должен быть. – Хурин! Ответь мне, Хурин! Ты слышишь?
Ответь мне!
...Хурин закрыл глаза. Это уже было – давно, далеко, не здесь. Точно
так же изменился, рассыпался голос... как же его звали, того парня?
а прозвище смешное – Листопад, Ласселанта... единственный, с кем у
Хурина получилось говорить вот так, без слов... Госану, осанвэ –
самое странное из всех эльфийских умений и, пожалуй, самое
непостижимое. Но Ласселанта – «У него был черный шлем, черный,
покрытый кротовой шкурой! Вот же, вспомнил...» - Ласселанта видел
Хурина, стоял рядом с ним, да и дозваться сумел далеко не с первого
раза... «Как у тебя получилось?!» - изумился Хурин и услышал: «Не
важно как, важно, что получилось... Очень нужно было, наверное...
Хурин, ты сейчас не думай ни о чем... и ни о ком, хорошо? Просто –
посмотри вперед...»
Хурин так и сделал – посмотрел. Потом поморгал и прищурился – не
помогло: видно было так, словно крепко выпил или хорошенько
получил по голове. На уже привычно-четкую, но безрадостную
картину накладывалась другая, менее ясная, но... Но – почти мирная,
если сравнивать. Не множество дымов к югу, но – только один в том
же месте, не толпы орков, а один небольшой отряд, правда,
относительно близко... «Да что же это такое?» - хотел было спросить
Хурин, но правая рука, о которой пленник в своей неподвижности
почти и забыл, вдруг заболела – сильно, резко, но, по счастью не
долго. Однако боль вернула ясность зрению, а голос Майтимо словно
отбросила обратно, за край обрыва:
- Хурин, извини...
- Да было бы за что! – отозвался человек, поняв, что осанвэ уже
оборвано. Оно и к лучшему: сорванный голос невидимого пленника и
без того был не самым благозвучным, но разница между ним и тем, настоящим,
делала голос совсем жутким. Хурин не хотел, чтобы Майтимо
догадался об этом по мыслям – или по молчанию. Потому и спросил
торопливо: - Так что же ты сделал? Показал то, что ты видишь, верно?
- Верно. И увидел, что видишь ты. Ты извини, я спрошу... Будет тяжело,
но ответь, это важно, - Майтимо помолчал, словно собираясь с
мыслями или переводя дыхание, потом сказал, может, чуть громче,
чем хотелось бы Хурину: - Враг говорил с тобой?
Хурин сжал зубы, но ответил:
- Говорил.
- Как это было?
Хурин от возмущения не сразу нашел, что сказать, кроме:
- Да ты что, издеваешься, сын Феанора?! Что значит – как?!
- Мне нужно понять, - медленно, будто преодолевая что-то,
проговорил невидимка. – На тебе лежит заклятье, мне нужно понять
– какое.
- Такое, что двинуться не могу, - гнев на Майтимо утих так же быстро,
как и вспыхнул. – Мало, что цепью скован, так еще и эта мерзость на
мне! Одно хорошо, Май, – не чувствую я ничего, ни жажды, ни голода,
ни тела даже. Скоро уж забуду, что у меня руки-ноги есть! – о той
боли, что прервала осанвэ, Хурин решил не говорить, мол, было бы о
чем! так, кольнуло да и отпустило... Воину ли на этакую мелочь
жаловаться?!
- Ни холода, ни ветра? – уточнил пленник. Пробормотал: - Похоже, -
сказал, не то спрашивая, не то утверждая: - Он шел к тебе и вдруг
вырос, так?
- Точно, - выдохнул Хурин сквозь зубы. – Вырос. Жуть такая, веришь
ли... словно от меня самого ничегошеньки не осталось...
- Хурин! – Крик был такой, словно невидимку кто ударил.
- Что такое, что с тобой?
- Нет... ничего... Не страшно, я справлюсь... – Но голос срывался, то
ли от ветра, то ли... от боли?!
- Майтимо, да что же с тобой?!
- Это не важно, важно то, что с тобой. – и, не дав возразить,
заговорил, осторожно подбирая слова: - Я понял.... кажется – понял,
как ты заклят... Он, Враг, пытался и меня... Он говорил – подправить,
но... не вышло... А с тобой, похоже, получилось... Ты только себя не
вини! это не для Воплощенных, поверь... Он мне сказал: «Раз ты не
хочешь смотреть моими глазами...»... Так вот – ты, Хурин, ты видишь
то, что он заставляет тебя видеть.
Хурину стало холодно, но холод этот шел изнутри, холодом было понимание
– Майтимо прав, страшно, безжалостно прав, ведь и Враг говорил,
мол, как же легко со Вторыми иметь дело... «Вражина... Что ж ты еще со
мной сделал, сволочь такая?!»
- Майтимо... А снять это никак нельзя? – «Ты же эльф... и – ты понял,
что это за мерзость на мне – кроме прочей... Может быть...?»
- Я – не смогу, Хурин, - голос дрогнул, сорвался. Выровнялся –
хрипом: - Ты просто помни – там не так,... нет гибели... мира...
Хурин... Подожди!
День, ночь, рассвет,... и новый день, и новая ночь – сколько их
прошло мимо? Именно – мимо, пока пытался отстоять возможность
смотреть самому – пусть и по-человечески близоруко, но –
самому; пока срывался в отчаянье, горшее, чем прежде, понимая, что
хоть вырви он свои глаза, все равно, от такого зрения не
избавиться...
...Пока не пришел тихий голос от края обрыва.
- Хурин! Ты... ты слышишь меня?
Он даже обрадоваться не смог – до того устал. Попросил только:
- Майтимо, покажи мне, что видишь ты... Сил моих больше нет...
- Только не долго, хорошо? Мне трудно – долго...
Но он уже отозвался, слово «долго» прозвенело настоящим
голосом, мир дрогнул и поплыл, вновь став реальностью, а не
наваждением... Да, видно было, что война по-прежнему тлеет, но – не
полыхает пожарами на весь мир... И отчаянье растворилось,
затянутое туманом, разжало ледяные когти... Потом видение ушло.
Но голос остался – пусть иной, но знакомый и близкий:
- Дольше не могу, извини...
«Разве – жуткий? Голос, как голос... хороший...» - Хурин
почувствовал, что плачет, но эти слезы были легки, они были –
освобождением, хоть и временным. И сил противостоять прибыло,
даже хватило на благодарность:
- Спасибо тебе, Майтимо! Может, я могу что-нибудь сделать для тебя?
- Расскажи... – попросил невидимый пленник, - Хурин, расскажи... кто
из моих здесь, в Белерианде? Кто из них – где?
- Май, но я же почти ничего не знаю о твоих братьях! – «Вот же... и
отблагодарить не могу! Что за невезение!»
- О родных? Хорошо, но – а другие мои родичи? Хоть о ком-то тебе
известно? Я понял, что было с... с Финдарато, ты называл его –
Финрод... И... я видел... я видел ту битву, когда... Нолофинвэ...
- Финголфин? – переспросил Хурин, сообразив, что Майтимо называет
прежние имена, те, что на Высокой речи, что – под запретом едва ли
не по всему Белерианду. – Король Финголфин сражался с Морготом –
ты это видел?
- Да. Он сражался и ранил Врага, но сам – погиб... Как бы я хотел себе
такой же смерти! Но... а – дети... Финголфина? Может быть, ты хоть что-то
знаешь о них?
Хурин еле успел прикусить язык – а то так бы и ляпнул, мол, конечно
же, лорда Тургона я знаю! «Ага, еще и направление сказать, там, мол,
Потаенное Королевство! Кто знает, что еще за твари могут тут быть,
а? Да и то – раз я его глазами смотрю, может, он моими ушами
слушать будет?! Нет уж! Я – клялся, так что, прости, Май, даже тебе –
не скажу.»
- Майтимо, прости – не могу. Про Аредэль расскажу, хоть это и
горестно, а про лорда Тургона – нет. Не могу. Я клялся хранить его
тайну.
- Тогда не говори и, если можешь – не думай, - попросил Майтимо. – Я
не знаю, одни ли мы – здесь, так что – не говори... Но... Но, Хурин, я,
похоже, не успеваю за тобой... Скажи, может быть, у... у лорда Тургона
есть... еще какое-то имя?
- ...кано... Турукано, вот, вспомнил!
- Как... как это?.. а – его брат?! Его старший брат?!
- Старший? – переспросил Хурин удивленно. «Это-то еще кто?.. А!» -
Так его здесь нет, Май...
- Что значит – нет?
На миг Хурину показалось – с ним говорит мертвый. «Но Май-то –
живой... с мертвецами госану не бывает... может, устал просто?..»
Хурин тряхнул головой, отгоняя дурную мысль, и заговорил,
невольно запинаясь, но – а что было делать?
- Ну... так. Слушай, ты прости, но это... Словом, когда феаноринги, ну,
вы, то есть... Когда вы корабли пожгли... Остальные тогда пошли по
льду, через Хелкараксэ... У лорда Тургона там жена погибла, и
вообще – много кого... Ну, и он... вот... Май!!
...До этого Хурин только раз слышал, чтобы кто-то живой кричал – так.
Когда орки Моргота пытались выманить войско лорда Тургона
броситься в атаку, пока к нему не пришло подкрепление. Они тогда,
на глазах у всех, изувечили и убили пленника, Гельмира, ослепили
его, отрубили руки, ноги, голову... Гвиндор, брат Гельмира, тогда
кричал точно так – словно и его самого убивали тоже. Но Гвиндор
мог хотя бы что-то сделать – пусть это «что-то» было
несвоевременной атакой, правда, такой, что еще бы малость – и
Моргота ухватили бы за глотку... А Майтимо – мог только кричать...
Хурин понял, что сейчас и сам заорет, только бы не слышать! Но крик
оборвался, словно пленнику заткнули рот. Оборвался – надолго.
Хурин звал, пока не охрип. Майтимо не откликался. Словно вправду –
умер. «Великие Валар, что ж я ему сказал-то такого? Или – он сам не
знал?.. а ведь не знал, точно, откуда бы ему – знать?.. раз он в плен до
первого восхода попал... Что я наделал.... Отблагодарил, называется!
Май, Майтимо, прости меня, а? Ну, я же не знал... Кто он тебе, кроме
как родич?.. да и то сказать – мало ли этого? если столько родных
погибло – из-за тебя... Майтимо...» Хурин снова звал, и опять –
безответно. «Нужно вспомнить... Вспомнить, ведь говорили же при
мне!.. что-то про... что – не надо, мол, мне этих друзей...»
- Майтимо!! Отзовись, Май, слышишь меня, отзовись! Я же не знал,
поверь, я же – не знал!!
«...Друзьями они были, вот как все просто... И старший брат моего
лорда именно ради друга ушел из Благославенной Земли... ради –
этого друга... А они потом корабли сожгли... Дорого стоит
дружить с сыновьями Феанора! даже и жизнью платить приходится...»
- Майтимо! Балрог тебя побери, отзовешься ты, или нет?! Да где тебя
орки носят, отзовись, Май!!
«...Почти пятьсот лет ты платишь за свое преступление, Майтимо... Я
не Намо Судия, но по мне – так стократ ты расплатился... Почему
никто не подумал, что ты можешь быть жив?! Почему никто не спас
тебя, даже и не пытался?.. Потому, что этот твой друг не выжил на
пути через Хелкараксэ? И как же я тебе об этом скажу?..»
- Майтимо, пожалуйста, если ты жив, ну, хоть одним словом – ответь!
Хурин не считал, сколько времени прошло до того, как от края
обрыва позвал мертвый голос невидимого пленника:
- Хурин, расскажи мне, как он погиб...
«Не скажу! Хоть на месте сдохну, а не скажу! В жизни своей эльфов не
убивал, и сейчас не стану... а ты не выдержишь, если я скажу... может,
тебе оно и к лучшему было бы, но – не могу...» Хурин глубоко
вздохнул и крикнул:
- Майтимо! Великие Валар, как же ты меня напугал тогда! Ты чего так
орал, я же не сказал, что его в живых нет, я сказал, что здесь
его нет, здесь, в Белерианде!
- А... а где он? – Это только мертвым не больно, а оживший голос,
казалось, кровоточил, как открытая рана... Лгать было жестоко, но
сказать правду – немыслимо! Хурин прикусил губу и – будто в омут
головой:
- В Валинор он вернулся. Вместе с младшим братом Феанора,
Финарфином, и еще многими из нолдор, кто раскаялся, или испугался
пути, или устал слишком... Сам-то он не хотел возвращаться, но
Король Финголфин велел, мол, раз ты старший, будешь моему брату в
помощь... – Больше ничего не придумывалось, да впрочем, и не надо:
откуда человеку знать доподлинно, что там происходило, во Льдах? «Спросит
– скажу, что ничего другого не слышал. Дело-то давнее, еще до
пробуждения людей было... Майтимо, что ж ты молчишь? или - не
поверил?»
- Будь ты благославен, человек... Хурин, спасибо, ты слышишь,
спасибо тебе! – Он поверил, невидимый пленник, поверил безоглядно
и искренне, словно в исполнение самого заветного своего желания
– поверил.
Хурин закрыл глаза. «Прав ли я?... Но, даже если и нет – никогда я не
скажу тебе иного. Как решил, так и будет.» Он заставил себя
спросить – только затем, чтобы не молчать:
- Майтимо, а почему – именно он? Кто он тебе, старший брат лорда
Тургона? кроме, как родич...
Вопрос оказался не просто глупым, а еще и жестоким. И в ответ Хурин
ожидал чего угодно, только не этого слова на Высоком Наречии,
прозвеневшего нездешней музыкой:
- Lairinya.
- Это что значит?
- Друг,... которого... нет... дороже... – отозвался Майтимо так
осторожно, будто хрустальные бусины нанизывал на серебряную нить,
а не слова подбирал. Повторил: - Тот, дороже которого нет. Lairinya.
«Что ж ты его не уберег-то?» - подумал Хурин, сам себя устыдился и
спросил:
- А как его имя? Я-то не слышал, только и знаю, что – старший сын
Короля Финголфина, - поспешил он добавить.
- ...Финдекано, - словно ветер прошелестел.
- Майтимо... – еле выговорил Хурин перехваченным горлом. – Если я
когда-нибудь выберусь отсюда... Я расскажу о тебе всем. По всему
Белерианду пройду! Клянусь, я братьев твоих сюда за шкирку
приволоку!
- Не клянись! – крикнул Майтимо. – Не клянись, хорошо? Даже в таком.
И... не надо обо мне говорить...
- Почему?! Как они все могли забыть о тебе? Это же братья твои!
- Потому и не говори... Моргота не одолеть... силой, ты же видел... А
они пойдут – силой, сколько ее найдут... Я не хочу их гибели, Хурин!
«Да, тут ты прав, пожалуй... если только мне поверят, то – не смогут
не пойти... И погибнут почти наверняка... » - решил Хурин, но все же
сказал:
- Ну... может, чудо какое случится, а? Вот, как с Береном и Лютиэн...
- Уже случилось, Хурин, - улыбнулся невидимый пленник. – По слову
твоему, уже случилось. Мне – так никакого иного не надо. Он жив
– это лучшее чудо.
- ...Майтимо... – Хурин зажмурился до радужных кругов под веками.
Жуткую точность нечаянной оговорки – по слову твоему вместо по
твоим словам – надо было стерпеть, просто молча стерпеть. «И –
даже в мыслях другого не держать. Потому что, если он узнает
теперь, после, так это будет хуже, чем убить. Хуже, чем предать.
Хуже, чем я даже не знаю, что!» - Прости меня, Майтимо...
- За что?! – в голосе был страх, и Хурин сам испугался, сообразив,
что прощения попросил вслух. Сказал, не особо задумываясь:
- Что братьев твоих задел, - добавил: - Да и то – когда я отсюда
выберусь! Сдохну скорее, я-то не эльф бессмертный...
- Тогда это, и верно, от Эру... – тихо проговорил Майтимо. – Хурин, я
могу тебе чем-то помочь?
- Расскажи о Валиноре, - попросил человек. Было ли это зря, или –
абсолютно правильно, он даже не задумался. А настоящий голос
просиял серебром и золотом:
- Посмотри!...
... – Спасибо тебе, Майтимо... – прошептал Хурин вслед расстаявшему
видению.
...Чужое сияние, незаслуженно-щедрый подарок за человеческую ложь
во спасение – видение Валинора хранило Хурина долгое время,
особенно – когда не отзывался Майтимо. Эти исчезновения
становились все чаще, так что однажды Хурин не выдержал и спросил:
- Слушай, что с тобой происходит? Куда ты пропадаешь? Или это –
тайна какая?
- Да нет, что ты. Просто заклятие стареет, кажется. В смертных
землях все подвержено увяданию, наверное, здесь и заклятья
смертны...
- Радует, что и говорить! – Хурин усмехнулся: - Только меня мое
заклятие всяко переживет... – Потом сообразил: - Подожди, так что
же – ты тоже заклят?
- Верно. Я иначе не прожил бы столько.
Хурин вспомнил жуткое «подправить», сказанное пленником:
- Так ты же говорил, что у Врага, мол, не получилось... Как же...?
- Похоже, я не так сказал... Заклятье не на мне,... оно на...
...Нет, слово-то он произнес, так спокойно, будто речь шла не о нем
самом, а о ком-то постороннем. Он произнес, но Хурин не смог это
принять. Просто – не вязалось одно с другим: легкий голос Майтимо
и это слово. Пришлось переспрашивать:
- На... чем?
- Опять я не так? А как... правильно? Короткая цепь, с одним кольцом...
на руку... Как это назвать?
Все еще не веря, Хурин ответил:
- Да нет, сказал-то ты правильно, только... Почему – на руку?
- Я так прикован, - вновь, как о чем-то неважном, о ком-то чужом. И
вновь – невозможно принять.
- За руку?!
- Да... Хурин ты... Что с тобой, Хурин? Хурин!
«Хурин, ага... Это я... а что ж – со мной?... Со мной что-то...» В
ушах – комариный гул, словно кругом вечный проклятый Серех, но
только в этот раз не повезло, и мутная болотная вода уже у рта, и
вот-вот захлебнешься ею, и трясина над головой сомкнется – навеки...
- Хурин!
...и – хорошо, пусть, только бы не знать, потому что это –
невозможно, потому что если он столько лет на обрыве за руку
прикован, то – что же это получается?!
- Хурин!
...это получается – он на этой своей руке – висит?!... а ему,
стало быть, сказки рассказывают... сверху... а он в благодарность
Блаженный Валинор вспоминает... по осанвэ...
- Хурин, ответь!
- Майтимо... – сказать получилось не сразу, словно и впрямь
болотной воды нахлебался. – Майтимо, ты прости, я спрошу...
- Спрашивай.
- Говорят, эльфы своей волей умереть могут, верно?
- Можем, - отозвался Майтимо.
- Так что же... – человек перевел дыхание, крикнул: - Так что ж ты-то
жив до сих пор?!
- Не понимаю...
- Что тебя держит?! Если ты можешь – сам, своей волей, почему –
до сих пор?!...
- А ты?
- Людям такого не дано. А то сидел бы я здесь!
- А я просто не желаю.
- Но почему? Ты что, железный? Тебе не больно?
- ...Больно, - прошелестел голос от края обрыва. – Только это не
важно...
- Что ж тебе важно-то тогда?! – Хурин представить себе не мог, что
может быть важнее, чем избавиться от такой боли.
- То, что он не победит меня. – Сказано было так, что на свой
вопрос:
- Кто – он? – Хурин заранее знал ответ. И все же Майтимо сказал:
- Моргот, - с такой спокойной ненавистью, что и за пятьсот лет не
остынет.
Хурин уже и не спорил, да и – как спорить? Хотел было что-то
сказать – просто так, лишь бы молчание разбить! но не успел,
Майтимо заговорил сам:
- Ты, наверное,... думаешь, что это – упрямство... если не… глупее,
правильно? Но это не так... Если я... своей волей... умру, то это будет...
окончательная его победа, понимаешь?... Полная.
Хурин тряхнул головой:
- Нет, я не понимаю! Если твоей волей, то при чем здесь Моргот?
- При том, что жизнь – это Дар. И отнюдь не Морготов. Если Единый
так судил, что мне – жить, то я не стану отрекаться от этого Дара.
- Но ведь... – Хурин сжал зубы, чтобы не допустить в голос
предательскую дрожь. «От моих слез ему легче не станет, так что –
нечего!...» Но, слезами или нет, а боль за друга (а кем еще мог
стать для Хурина невидимый пленник?) вырвалась: - Ну, не может, не
может Единый быть так жесток к тебе!
А в ответ – тихий смех от края обрыва, смех, от которого впору
кричать. И – голос:
- Хочешь, я верну тебе твои же слова? Откуда ты знаешь, что Единый
может, а чего не может? Я вот – не знаю.
- Но должен же быть какой-то предел! – человек все-таки закричал,
не выдержал.
- Предел – чего?
- Предел тебя!
- Наверное, я еще не дошел до него? – и легкая улыбка в голосе
невидимки, такая драгоценная прежде – и такая страшная теперь...
- Да ты уже – за этим пределом! Ты что, не понимаешь, что ли?
- Нет, Хурин. Нет, поверь мне.
«...Поверю. Что еще остается? только поверить... Я же иначе говорить
с ним не смогу, голос его слышать... А я ему нужен, хоть бы и
разговорами своими...»
- Я попробую поверить, Майтимо.
- Попробуй.
- Я попробую...
...Шло ли время над Черной горой, или тоже было заклято, как порой
казалось Хурину? Майтимо уверял, что время никому не подвластно, и
смертного это странным образом обнадеживало. Не всегда, но часто,
и тогда можно было решить, что во всем мире нет более никого,
только он сам, человек Хурин, и невидимка-Майтимо – тихий голос от
края обрыва, голос, прикованный за руку... Да, это страшно, но
куда страшнее – смотреть чужими глазами. Эльф-пленник тоже не
всегда мог помочь, да и просить его лишний раз бывало совестно.
Все, что оставалось, это – рассказать после, вот, мол, можешь
себе представить?...
- ...Можешь себе представить – сын мой уже с орками сражается...
Сколько ж лет-то прошло? Когда я уходил, так Турину еще мой нож
охотничий был как меч, а теперь...
- Почему ты уверен, что это – именно твой сын?
- Майтимо, а у тебя дети есть?
- Нет...
- Тогда я и не объясню... Ты поверь, я просто – знаю, Май. И это – мое
знание, отец никогда не ошибется, даже если сына в последний раз
видел семилетним мальчишкой... А теперь он сражается. Он сражается,
а я здесь сижу! Хороший отец, а?! что скажешь?
- Скажу, что – хороший, Хурин.
- Добрый ты, Майтимо... – человек вздохнул и – едва ли не против
воли своей: - За что только ты такой добрый?!
- А... разве доброта имеет цену?... Я не понимаю, почему ты так
спрашиваешь?
- Да потому, что я сделать ничего для тебя не могу!
- Но ты – делаешь. Ты... спасаешь меня от... одинокости?
- Одиночества...
- Спасибо, - ответил Майтимо, то ли за исправленную оговорку
благодаря, то ли – за Хуринову защиту. – Просто очень... страшно –
так...
Он не догворил, а Хурин не стал и переспрашивать – зачем? Ведь все
же ясно: страшно так быть. Так жить. Так отчаянно не сдаваться
смерти. Так – одному – сражаться, то ли с Морготом, то ли с самим
собой, то ли – с Судьбою... Так – страшно, а иначе – не дано. Просто
потому, что другому – тоже одному, но до крика необходимому! –
не хватило сил... или ловкости... или удачи... Тогда, на Льду, кто
знает, как оно было? просто – не повезло. Просто... А теперь хоть
сто лет кричи – до него не дозовешься... И без толку в который раз
спрашивать: «Майтимо, что я могу сделать для тебя?», потому что –
ничего не сделать! Потому, что не повернуть время вспять, не
погасить пламя, сожравшее корабли, не протянуть руки уходящему
под лед... Потому, что уже – ничего. Потому что все – поздно. И
вражду не вырвать с корнем – так глубоко она проросла... Король
Финголфин, хоть и принял от лорда Маглора верховную власть, как
плату за погибших, но простить ничего не простил, да и – какой
отец простил бы?..
- ...Майтимо...
- Не надо, Хурин. Не... оплакивай меня... прежде моей... смерти... Мы до
этого еще... о многом... поговорить успеем...
***
И они говорили. Легенды Хурина для Майтимо были новостями,
воспоминания эльфа – прекрасными или страшными сказками для
человека... Время застывало на краю обрыва – отрешенно, беззвучно
– но его не хватило для Хурина, обреченного видеть гибель дочери
и сына. Не хватило, чтобы принять, чтобы понять, даже на то, чтобы
другу об этом сказать – не хватило. Впрочем, тот словно и сам
догадался, а может – и увидел что, мало ли?.. Об этом невидимый
пленник ни слова не говорил, но от самого его голоса оставалось у
Хурина странное чувство, физическое почти ощущение – теплой
руки на плече, и – за каждым сказанным словом – молчаливой
поддержки. Не утешения, нет, но вот – какого-то тепла. Не-одиночества.
Так что целый год еще удалось – выдержать, не дойти до края
отчаянья, не сорваться с этого края.
Но вряд ли даже и эльф-Майтимо мог догадаться, что год этот у них
двоих – последний.
Да, ровно год... ну, или – почти, да только в сравнении со всем
прошедшим временем день-два никакого значения не имеют, а имеет
то, что живых в мире – гораздо больше, чем двое, и живые эти – как-то
чересчур уж близко. За 28 лет Хурин не больно-то соскучился по
орочьим мордам в полушаге от себя, а уж про Моргота и говорить
нечего! Однако ж, вот, сам явился. Как тут и был. Вслушиваться в его
голос Хурину ну, никак не хотелось, потому не сразу и дошло, что
Моргот, оказывается, собрался пленника – освободить. Что такое «свобода
по-Морготовски», человек себе более-менее представлял:
окончательная свобода, от всего разом. Впрочем, какая разница,
главное – закончится все это, а там – как будет. Если правы эльфы,
так уйдет человек-Хурин куда-нибудь... неведомыми путями... и не
увидит никогда больше ни войны, ни горестей... ни – Майтимо. Тошно
стало – хуже смерти: да как же так?! «Как же он тут – опять один?
Хоть бы проститься с ним... да что ж ты молчишь, Май?» На осанвэ
Хурин научился отзываться, а вот сам звать – ни разу еще не
пробовал. Времени не оставалось вовсе, Моргот уже махнул оркам (те
– почему-то! – скованного заклятьем пленника отчетливо
опасались, даже в лицо старались не смотреть), а Хурин все пытался
мыслью дотянуться – туда, за край обрыва, к тому, кого никогда в
жизни не видел, но кто – в этой вот жизни – стал для человека
самым близким... Но ответа, настоящего голоса, так и не
дождался. Только в последний миг, когда уже подняли, когда голова
закружилась от неожиданной высоты – тогда будто
почувствовал что-то в ответ. Не словом, но – теплом, вот, как
ребенок, не проснувшись еще, улыбается матери... Или –
померещилось? может, и так...
А вот то, что было – после, мороком точно не было. Ни мороком, ни
чарами Вражьими, а было – именно ответом, на который уж и не
надеялся. Ответом Майтимо, ничьим иным. Вражина ведь, и вправду,
освободил, не убил, нет – расковал и выпроводил, даже «свитой»
наделил: отрядил орков, чтоб проводили через Анфауглит, со всем
возможным удобством. Орки, кстати, держались до странности
почтительно, словно не старика безоружного вели, а – эльфийского
лорда в полном доспехе... Хурину до них, впрочем, дела особого не
было, шел себе и шел, удивляясь, как за время плена вообще не отвык
ноги передвигать. О Майтимо старался не думать, да вот – само
пришло. Зовом. Вновь – без голоса, да только – от него это было.
Прикосновение это теплое, и – следом – наполнившее весь мир
серебряное и золотое сияние... «Майтимо!» - всей душой рванулся в
ответ, еще малость, кажется – побежал бы, туда, назад, к горам тем
проклятым, где единственный друг остался, но – словно удержало
что-то. Как теплой руки прикосновение: не надо, мол, не нужно
ничего, все – правильно, все так, как должно... И сияние
пригасло, а вернее – будто бы извне влилось вовнутрь, в
саму душу Хурина, заполнило ее, согрело, вымыло отстатки Вражьего
заклятия... «Спасибо тебе, Майтимо», - произнес Хурин, не вслух, но
так, что – точно знал: будет услышано, он услышит, Майтимо -
услышит, где бы он ни был... «Спасибо тебе. Ты теперь – поистине в
сердце моем... здесь тебе не будет больно... И, знаешь, что еще? Я
придумаю о тебе легенду. О тебе и том твоем друге, о Финдекано.
Прекрасную сказку о вашей любви, что сильнее самого Врага, о
нечаянном предательстве и чудесном спасении, что исцелило вражду
в сердцах Нолдор... Я пройду по всем землям, Майтимо, и каждому, кто
сможет услышать, я - расскажу. Обещаю тебе.»
***
...Вместе с ожерельем Финрода он оставил в Дориате и свое имя. Кто
– безымянный – шел по землям Белерианда? – кто-то. Просто – некий
сказитель, у кого в запасе лишь одна история, но такая
странная! Такая, что и против очевидного, - верится. Пусть не была
эта история - бывшей, но была она – настоящей. Истинной. Потому
как, разве под силу такое – выдумать? А может, дело было еще и в
самом сказителе: вроде бы – человек, а говорит так, как эльфы одни
умеют, так, словно не слушаешь его, а – вместе с ним видишь.
Видишь и – веришь.
- Хорошая у тебя история, старик, да только – разве ж это было?
- А ты поверь. Если поверишь, то для тебя оно и будет – именно так.
Так и будет.
Сколько он странствовал, безымянный сказитель? Верно, как в
сказках: «долго ли, коротко», да и – не важно это. Дорога привела
его к Морю, и там, на побережье, окончательно затерялись следы
того, кто когда-то был – Хурином Талионом из Дор-Ломина. А история
продолжала жить, уже словно бы сама по себе.
- Ты рассказал мне прекрасную сказку, человек... Но – что же мне с
ней делать?
- Попробуй просто поверить в нее, Корабел. Попробуй – поверить.
