Библиотека портала "Венец"
www.venec.com
Фред
Забытая мелодия для ветра
"Останется одно
последнее «а вдруг?»…"
(Иващенко, Васильев «Погиб ли тот фрегат…»)
"Death, the lover
Death, the lover
Come, embrace me
Till the very end…"
(Alphaville «The End»)
Она пришла вместе с ветром. Это то, что мне доподлинно известно. Она пришла вместе с ветром. Это то, что я всё еще помню. Остальное же… Все остальное… Оно звучит во мне оборвавшейся мелодией, изводящей от невозможности услышать ее снова. Вот уже тридцать с лишним лет.
Мы встретились за день до весны. Сильный и теплый, влажный ветер – с юга, с недальнего моря, ветер, предвещающий скорое начало ледохода – вот почти все, что я помню. Знаю я больше, но между моим «помню» и моим же «знаю» разница куда большая, чем между классическим студенческим «учил» и «забыл». Не только потому, что я уже не студент, да и тогда им не был, а потому… Хотя бы потому, что это вовсе не смешно. Скорее больно. Я знаю цвет ее волос и глаз – они темные, знаю, что у нее тихий мягкий голос… Но я не помню этого! Мое знание – пустое и плоское, как выключенный экран телевизора: я не вижу того, что знаю. Но я узнаю ее, как только увижу. Если увижу.
Мы встретились. Наверное, иначе и быть не могло. Мы встретились, как два одиночества из песни. Мы были одни, мы стали вдвоем… Одиночество вдвоем? Пожалуй, это лучше назвать уединением. Или – отделенностью от всех. Любовь окружала нас, словно хрустальная стена, все то время, пока мы были вдвоем. Долгое время потом от других меня отделяли лишь воспоминания о ней. И – о моей Реке.
Так она представилась мне. Странное это имя – да и имя ли вообще? – удивительно подходило ей. Позже, в одном из своих ежедневников я наткнулся на запись: «Девушка по имени Река», – и уверился в том, что хотя бы это не было бредом. Я тогда пытался вести дневник… Безуспешно, правда, и, по-моему, без толку. Разве что для того, чтобы когда-нибудь вспомнить? Если бы можно было вспомнить!… Или хотя бы – окончательно забыть…
Мы встретились 28-го февраля, а в последнюю неделю ноября того же года она исчезла. Ни объяснений, ни следов, даже записки не оставила. Я не мог ее найти – знал я тогда о ней столько же, сколько и сейчас. Я как-то пережил ту долгую зиму – надеясь на чудо и каждый день ожидая возвращения моей любимой. Закованная в лед наша река разделяла мою тоску: каждый раз, выходя из дома, я неизбежно оказывался на берегу. В один из дней, в самом конце зимы, я – словно в приступе лунатизма! – спустился с берега на лед и добрел почти до середины реки. Там меня и подобрали какие-то добрые люди и доставили в больницу. Я был без сознания и сколько провалялся на льду – понятия не имею. В больнице же пролежал почти два месяца – переохлаждение, потом – воспаление легких, да к тому же у меня были здорово обморожены руки: левая еще более-менее, а правую удалось сохранить буквально чудом. До сего дня мне приходится носить перчатки чуть ли не с октября по апрель, хотя это и мало помогает. Однако, руки мне спасли. А сам я каким-то образом потерял семь лет жизни.
Потерял? Или приобрел? Или в тогдашнем моем состоянии этот изощренный вариант бреда – вполне в порядке вещей? Ответа я не знаю до сих пор. Дело в том, что…
Я не знаю, можно ли рассказать об этом. «Можно» не в значении «стоит» или «разрешено», а в значении «возможно ли». Я не знаю, получится ли у меня, нет, не припомнить – через тридцать-то лет! – все подробности своих бредовых видений, а объяснить, пусть даже только себе самому, что именно заставляет меня до сих пор сомневаться. Смешно! до сих пор я стараюсь не слишком задумываться – а могло ли все это произойти на самом деле? Очень уж сильны аргументы «против»: во-первых, рук у меня до сих пор две, а во-вторых – железобетонное «так-не-бывает-потому-что-так-не-бывает». «За»?… Пожалуй, по количеству аргументов и больше, но по убедительности… Да, я никогда не интересовался фантастикой, а «сюжет» моего видения (пусть будет так, слово «бред» все-таки чересчур однозначно) вполне подошел бы к сериалу «Скользящие» – все эти множественные параллельные миры, альтернативная история и прочая мистика. Ну и что? Подсознание и не на такие шутки способно! Да, воспоминания о том, что я видел, долгое время оставались очень четкими и связными, но – опять-таки! – ну и что? Многие люди десятилетиями помнят свои сны! А я, к тому же, забыл самое важное для меня… Я забыл лицо Реки. Все, что мне осталось – лишь набор данностей: темные волосы, темные глаза, тихий мягкий голос. И еще – запись в ежедневнике, единственное подтверждение тому, что она, девушка по имени Река, всё же существовала.
«За» есть еще кое-что. Достаточно убедительное «кое-что», но – даже это можно объяснить относительно реалистически. Дело в том, что семь лет – были ли они или только казались – не прошли для меня бесследно: я и сейчас выгляжу лет на пять (по лестным оценкам) или даже десять старше того возраста, что записан в паспорте. Хотя, наверное, для ровесников моего младшего сына нет особой разницы между шестьюдесятью двумя и семидесятью, но… А впрочем… Впрочем, даже это обстоятельство не делает мои видения более реальными. Даже для меня самого – что уж говорить о других людях! Вот я и не говорю – никому. Тридцать с лишним лет. То, что было – в бреду или наяву – принадлежит только мне. Может быть, еще и ей. Реке.
Тогда, в последнюю неделю самой долгой зимы моей жизни, тогда я встретил ее. Существо не вполне человеческое, она была способна «проходить сквозь миры», и вместе мы покинули этот мир ради какого-то иного… Искали ли мы «лучшую долю», пресловутый «потерянный Рай»? Каким был смысл нашего путешествия? Не знаю. Она была рядом, мы были вместе – что еще нужно? Может, я, подобно всем старикам, идеализирую прошлое? А может, таково свойство всех видений, что посещают замерзающих? Но, так или иначе, те семь лет были словно медовый месяц… Хотя и закончилось все вынесением нам обоим (Реке и мне) смертного приговора. Вина тогда была только моя – я нарушил запрет… на изображение, что ли? Помню, нарисовал кого-то, но… Впрочем, это не важно. В итоге приговор изменили, ограничившись тем, что лишили меня правой руки. Вот так. Последнее, что я помню из своего видения – Переход, место вне времени и пространства, своего рода промежуток, «тамбур» между мирами, где нет ничего, кроме серебристого света. Мы вошли туда вдвоем,… а очнулся я в палате реанимации городской больницы.
С тех пор прошло тридцать лет. И все эти годы я – что? Жду? Надеюсь? Люблю? Ищу ее?… Нет, нет и нет, все эти годы, точнее, большую часть «всех этих лет» я живу совершенно обычной жизнью, как все. Моя жена ничуть не похожа на Реку, по крайней мере то, что я знаю о Реке, не совпадает: у моей жены серо-зеленые глаза, пепельно-русые волосы, яркий сильный голос. В этом году была наша серебряная свадьба… У нас двое детей – дочь и сын, ей 23, ему 19. В целом, моя жизнь вполне хороша – настолько, насколько может быть хороша обыкновенная жизнь обыкновенного человека. И только вёсны…
Да, только вёсны, только две или три недели в конце февраля – начале марта, когда от дельты реки приходит теплый сильный ветер, пахнущий морем, только тогда – каждый год, словно впервые – приходит вместе с ветром безумная надежда, бессмысленная, изводящая и – не отпускающая. Для нее не нужны никакие основания, кроме короткого как вскрик «а вдруг?!». А вдруг - что? Время повернется вспять? Вдруг судьба снова подарит мне встречу? Вдруг в толпе спешащих по своим делам людей я вновь увижу одинокую фигуру, отделенную от всех крылом весеннего ветра? Я не знаю. Я не знаю! Но знаю, что ничего не могу изменить. Вот уже тридцать лет.
Было время, когда я пытался бороться с этим наваждением, как с дурной привычкой. Я говорил себе, что мои поиски заведомо обречены на неудачу: ведь Река, если и младше меня, то всего на пару лет, а время не стоит на месте, и Река, конечно же, выглядит сейчас совершенно иначе – я просто не пойму, что это и есть она! Я говорил себе, что прошлое невозможно вернуть, тем более – такое прошлое, которое то ли было, то ли нет! Я говорил себе, что, даже если мы и встретимся, то уже все равно – мы так много времени провели порознь, что и говорить-то нам будет не о чем; что у меня налаженная жизнь, а встреча, если она и состоится, может только испортить все; что ничего, кроме разочарования меня не ждет, что… Я говорил, и говорил, и говорил, и убеждал себя, но все эти логические построения неизбежно смывало весенним ветром. И я, опять, как впервые, надеясь, уходил бродить по городу. Жена с этим мирится, как с безобидным чудачеством – ведь бывают всякие любители то в проруби плавать, то какие-то проросшие зерна есть, то что-то еще… Наверное, к этому же разряду она относит и мои ежевесенние прогулки…. Наверное. Мы как-то не обсуждали эту тему. А дети… Им-то какое дело? У них своя жизнь, в которой нет места чужим призрачным надеждам. Пусть даже и моим. Раньше я звал ее. Но этой весной неожиданно поймал себя на том, что, меряя шагами улицы своего родного города, я прошу не «Появись!»,а «Отпусти меня…». Наверное, именно это и нужно мне – чтобы появилась и освободила меня, отняла или вернула те семь лет, то «небывшее былое»… Все, что нужно – вновь, хоть и через тридцать лет, но увидеть, просто увидеть Реку, чтобы наконец вспомнить и затем – забыть. Ну, пусть не забыть, но сделать наваждение – воспоминанием. Хоть чем-то реальным! Кто-то из моих детей однажды сказал, что лучший способ избавиться от вертящейся в голове навязчивой мелодии – прослушать ее от начала до конца. Жаль, я не могу воспользоваться этим советом! Или – не хочу? Впрочем, какая разница? Я знаю, почему сейчас рассуждаю так легко и логично вместо того, чтобы в очередной раз сорваться и убежать на поиски. И вовсе не из-за того, что для человека после шестидесяти «сорваться» и «убежать» уже сложно. Во-первых, не так уж и сложно, а во-вторых… Во-вторых, сейчас – осень. Вот и все причины.
Осень… Как странно приходит она в мой город!
Стучит в дверь дождем в самом начале сентября, а потом, словно робкий гость,
топчется у порога, не решаясь зайти. Стоит, накручивая на палец золотой локон, и
вдруг оказывается, что она уже исподволь заполнила весь город без остатка. И
небо уже не по летнему высоко, и золотистое свечение, что пронизывает листья,
уже идет не только от солнца, и воздух пахнет иначе, особенно перед закатом –
тогда яснее всего в нем чувствуешь горький пепел ноября, в который неизбежно
превратится сияющая, будто костры, октябрьская листва… Осень. У нее даже имя –
сладкое, терпкое, словно привядшее яблоко – ОСЕНЬ. В нее ушла моя Река.
Навсегда? Не знаю. Как много я не знаю! Самый частый мой ответ на те вопросы,
что я задаю самому себе. Осень… Двадцать пять дней до ноября – своеобразный
отчет, но – что делать? я не люблю этот месяц. Вернее, не «не люблю», но… Не
знаю. Словно не могу простить ему чего-то. Нет, даже не исчезновения Реки –
точно так же я относился к нему и до этого. Правда, моя дочка родилась как раз в
ноябре, но – в начале… В начале ноября мне еще верится в то, что весна будет.
Позже, когда серое небо опускается на черные ветки, когда бесконечный дождь
привязывает его к земле, а следом приходят ледяной ветер и мороз, еще
бесснежный, еще не-живой, тогда я перестаю верить в весну. Тогда мне кажется,
что весны больше не будет никогда. Никогда больше не будет весны для меня. Дочь
говорит, что на ноябрь приходится больше всего смертей.
Не удивляюсь.
Нет, я пока ничем серьезным не болен. Вроде
бы. Ну, кашляю, легкие надо бы проверить – с моим стажем курения хронический
бронхит, конечно же, есть, но ведь он на то и хронический, чтобы обостряться
время от времени. И все же, нет, нет никаких причин думать о смерти. Просто –
двадцать пять дней до ноября… А, ладно! Завтра этим займусь. А сейчас я спать
хочу.
* * *
Вот и опять – я не знаю. Не знаю, сплю ли я сейчас или нет. Скорее всего это – все-таки сон, иначе мне просто было бы не разглядеть: деревья в нашем дворе разрослись за те двадцать лет, что я живу здесь, и качели загораживает старая ива. Но сейчас я вижу – и мне все равно, вижу ли я то, что есть на самом деле, или просто смотрю сон. Мне все равно, потому что я вижу…
Река сидит на качелях. Моя Река, не постаревшая ни на день. Я узнал ее как только увидел и за секунду до того, как разглядел. Я вижу, и теперь я знаю, что такое – темный цвет ее волос. Это тени на песке в сияющий полдень, это капли дождя на ночном окне, это свет фонарей в тумане и ветка дерева, согретая солнцем… Я знаю, что темный цвет ее глаз неуловимо-переменчив, и не памятью, а чем-то иным узнаю в нем оттенки воды и ветра, отражение живого огня и матовые краски сумерек… И мелодия, оборвавшаяся тридцать лет назад, вновь звучит во мне.
– Я знал, что ты придешь, Река. Я все-таки
знал, что ты – придешь.
В молчании ее улыбки я слышу ответ:
«Знать – мало, правда?»
– Да, конечно! Нужно верить, надеяться, так?
Или просто - помнить?
Она опускает ресницы, разглядывает сухую
ветку, что вертит в руках. Возвращая мне свой взгляд, Река откликается без слов:
«Вот теперь ты помнишь. И уже завтра я стану
воспоминанием. Без горечи, без сожалений – просто нежным воспоминанием. Я, и
все, что было.»
– Значит, это все-таки было, Река? Было – на
самом деле?!
Она кивает и одновременно пожимает плечами:
«Было. И что с того?» Прядь волос закрывает
ее лицо, она поправляет их правой рукой. Слишком широкий рукав стекает к локтю,
и я вижу на тонком предплечье длинный шрам – бледный, давний, но для меня новый.
– Что это? Этого не было!
«Не было. А теперь стало. Но не думай о нем,
пусть это останется единственным отличием, хорошо? Я ведь по-прежнему люблю…»
– Кошек? И розы и сирень?
«И ветер, и тепло, и солнечную погоду…»
– …Грозу и туман…
«…смотреть в небо и танцевать в одиночестве…»
– …мосты и вокзалы…
«Тебя…»
– Не надо!
Я хочу сказать, что это было так давно, что
наши жизни уже не могут, не должны соединяться, что она молода, а я почти
старик, что я не в состоянии бросить всё и всех и уйти, что это будет не
перемена, а измена, а я не хочу… Но Река, улыбаясь, прижимает палец к губам, и
мои слова так и остаются несказанными. Не сказанными, но понятыми – потому что
Река договаривает начатую фразу:
– Тебя я отпускаю.
Тихий мягкий голос. Тепло и прохлада,
нежность, понимание, улыбка, прощение, прощанье – все это вместе и что-то еще
живет в нем, в удивительном голосе Реки, и я чувствую слезы – ее? свои? какая
разница… На мгновение дрожащая зыбкая пелена застилает мои глаза, а когда
уходит, соленой капелькой скатываясь по щеке, я уже ничего не вижу. Только
привычный двор, еще пустой в этот ранний час, и желто-зеленый водопад ивы, как
прежде, скрывает старые качели. Я не вижу, но знаю – Реки уже нет там. Она
пришла и ушла, во сне ли, наяву, но – она пришла и ушла. И – отпустила меня.
Осторожно, стараясь не шуметь, я выхожу из
квартиры и спускаюсь во двор. Интересно, я что, надеюсь найти какие-то
подтверждения, следы того, что Река на самом деле приходила?… Вряд ли. Зачем? Я
помню – какие еще следы мне нужны? Но, тем не менее, я пересекаю двор и прохожу
сквозь ветви ивы. Вот и качели – пустые и неподвижные. Ни следов на земле, ни
даже оброненной ветки, что держала Река – ничего. Ну, ничего, ничего страшного,
главное, что я увидел ее, и… И всё же…
И все же что-то осталось здесь, запутавшись в
осенней листве, задержалось на некоторое время – словно прощальный подарок.
Запах, явственный запах весеннего ветра. Того самого, что пришел от дельты реки,
от недальнего моря – тридцать лет назад, за день до весны.
…Она пришла вместе с ветром.
конец октября – 20.11 2000
* * *
Возьми на память боль,
Возьми на память встречу,
Как тот последний вечер,
Идущий за тобой
Возьми моей души
Невидимое бремя,
Возьми на память время –
Не дай ему спешить
Но ты, за чей-то взгляд,
Не проданный, но – данный,
За тень улыбки странной –
Ты проклянешь стократ
Меня, а вслед за мной
Небывшее былое –
И доброе, и злое –
И заметешь золой…
(MFreddie, Волгоград, другая жизнь, 1998 год)
Опубликовано с согласия автора.
Дата публикации: 16 ноября 2005 года.
|
|
|