Библиотека портала "Венец"

www.venec.com 

Фред

Дойти до моря

"…Веруй! Пусть вырвана воля из вен…"
(С.Калугин, «Луна над Кармелем»)

"…Heal yourself!"
(A.L.Webber)

"Дар – бескорыстно отданное что-то…
Даром – просто так, что ли?..
Обладает Даром… Обладает зря?"
(Вл.Дворжецкий, Дневники)

Кто ты?

Многие ли могут – легко, «навскидку» – ответить на этот вопрос? Возможно… но, возможно, и нет. Большинство, пожалуй, назовет свое имя – рефлекторно, не отдавая себе отчета в том, что этот набор звуков имеет какое-то значение только для тех, кто их знает… ну, и для специалистов по ономастике. Другие – их меньше, но они, наверное, счастливей – назовут свою профессию; третьи – половую или возрастную принадлежность: «я – женщина», «я – мужчина», «я – ребенок». Кто-то ответит, определив свой социальный статус, национальность, веру, гражданство… Для того же, кому больше ничего не остается или не приходит в голову, всегда есть универсальный вариант: «я – человек». Но что делать, если и этот ответ не вполне подходит?

* * *

Река шла через миры. Ее путь был осмыслен, и смыслом его был поиск. Наверное, это не слишком оригинально, ведь многие всю жизнь что-то ищут: себя, друзей, дом, смысл жизни, славу, деньги, еду – продолжать перечисление можно долго – истинную веру, НЛО, снежного человека, пропавших родственников, доказательство теоремы Ферма или супружеской измены… Река искала Исток и берега. Так она определила цели своего продвижения.

Река шла через миры. Двигаясь согласно течению реки (то по, то против), она пересекала границы пространств с той же легкостью, с какой скользит по волнам пущенный умелой рукой камешек. Впрочем, она была и волной, и камешком, и тем, кто его бросил – одновременно всем… и ничем. Никем. Точнее – неким существом, созданием, для которого не было ответа на вопрос «кто ты?». Или нет, не так. Само ее имя – Река – и было ответом. Слово было именем, расой, принадлежностью… Разве что только не работой.

Река шла через миры, то лишь вскользь касаясь края, то – по воле собственной прихоти, обстоятельств или надежды – задерживаясь в каком-то из миров на год или несколько… порой на срок в несколько человеческих жизней – не старясь, не меняясь, и не прекращая поиска. Пусть со стороны это казалось временем безделья, в лучшем случае, отдыхом – все равно. Реке было все равно, так как на нее некому было посмотреть со стороны. С той самой стороны, с которой старшие смотря на младших, а Кто-то Всевышний – по людским представлениям – на все наше племя. У Реки не было племени. Она была Река. Вот и всё.

В каждом из миров Река искала Исток и берега. Искала, изводясь от неизвестности и – благословляя ее: благодаря этому поиск не был окончательно безнадежен. Истоком могло оказаться любое место в любом из миров, а берегами – вообще, что или кто угодно. Иногда Реке казалось, что из-за незнания, из-за той самой благословенной неизвестности она могла уже пройти мимо своих целей – пройти, не заметив, не поняв, что перед ней. Но миров – великое множество, а жизнь Реки – точно и безусловно – могла оборваться лишь в единственном мире. В мире, в котором нет реки. В мире Моря. За долгие годы странствий Река убедилась: мир может быть без воды (попадались ей и такие), но мир без реки возможен только один – мир Моря. Свою реку, словно компас – магнитный полюс – Река безошибочно находила в любом из миров. Даже там, где вода раз в году выпадала росой на камнях, Река увидела русло, текущее песком. Но и в этом мире не было Истока. И берегом стать было некому.

…Возможно, Реке просто хотелось избавиться от одиночества?

* * *

Город охватило безумие. Эпидемия забирала всё новые и новые жизни. Люди уже были готовы на все, что угодно – вплоть до ритуальных человеческих жертвоприношений – лишь бы… Лишь бы появилась хоть какая-то надежда. Лаборатории клиник и университетов работали 26 часов в сутки, но об эффективном, по-настоящему эффективном лекарстве еще не было и речи. Даже возбудителя болезни толком выявить не удалось – вирус, и все. А какой? А как его нейтрализовать? Хоть действует он как? Впрочем, как, это было видно – убивает. Без разбору и жалости. Два случая спонтанного выздоровления единогласно признали чудом. Этих двоих могли бы объявить наместниками Бога на Земле или даже богами – или обвинить в наведении порчи. Двоих – женщину, чья семья погибла вся и которой ее выздоровление казалось самой жестокой шуткой, и мальчика двух с половиной лет с явными признаками врожденного порока сердца – по решению экстренной комиссии изолировали. Что делать? Это действительно было в их интересах… Если только у них остались хоть какие-то интересы. 

Болезнь назвали «фиолетовой чумой» из-за первого, бесспорного, но трудноуловимого ее признака: у зараженного человека на короткий срок – от нескольких минут до получаса – радужка глаз становилась фиолетовой. Или сиреневой – у очень светлоглазых людей, но в этом южном городе таких было меньшинство. После болезнь ничем клинически себя не проявляла – полдня или двое-трое суток. К сожалению, выявить вирус в современных условиях можно было только за эти самые двое суток, и обычно результаты анализов были готовы к тому времени, когда толку от них не было никакого. Люди задыхались или истекали кровью – два варианта фиолетовой чумы одинаково издевательски сопротивлялись любым видам терапии.

Откуда он взялся, этот вирус? На этот вопрос тоже не было ответа. Предполагали мутацию одного из штаммов гриппа или еще какой-то, вполне безобидной, болезни. Кое-кто – явно не слишком компетентный, – пленившись наукообразностью терминов, высказал мысль, что мутация связана с рекой, точнее – с водой, загрязненной отходами химических производств. Чушь, конечно, хотя определенный смысл в этих словах был: они давали слабую иллюзию того, что люди всё еще живут в веке прогресса и цивилизации… Хотя большинство населения неотвратимо сползало в мрачное средневековье, в эпоху чумных пандемий – грозной кары Всевышнего за грехи человеческие.

Для исследований, для возможного – только возможного, не более! – получения лекарства нужно было то, чего хронически не хватало. Нужно было время, а тем временем фиолетовая смерть выглядывала из глаз все большего числа людей. Никто не чувствовал себя в безопасности, кроме тех двоих – женщины и ребенка, – которые каким-то чудом умудрились выздороветь. У них остался устойчивый иммунитет, но кроме этого – что еще было у них общего? Хоть что-то! Должно же было быть хоть что-то?!

Да, оно было. Нечто общее. Но ни один из анализов не мог это общее обнаружить. Просто потому, что общее было не состоянием крови или костного мозга, не хромосомным набором, не анамнезом предыдущих болезней. Общее было событием незначительным, по сути дела – пустяком, о котором едва ли и вспомнишь, особенно после перенесенных ужасов. И все-таки женщина вспомнила о нем – вспомнила от нечего делать и сказала, лишь бы от нее хоть ненадолго отвязались.

– Может, начиналось у тебя не так, как у других? Ну, подумай, подумай!

– Не знаю я… Началось…Как у всех. Я ведь не смотрела, какого у меня цвета глаза!

– Тогда откуда ты знаешь, что как у всех? Может, у тебя…голова заболела? Или – температура поднялась?

– Ничего у меня не поднималось. Я бы и не узнала, да баба та сказала, мол, какие у меня глаза необыкновенные…

– Какая баба? – «Боже, зачем я это спрашиваю? Вот уж точно – ум за разум зашел.»

– Баба как баба. Молодая. Комнату у нас хотела снять. То есть – в доме, не у нас лично. Так, поболтали, а когда прощались, вот, руки уже друг другу пожимали, она и сказала… Померла она, наверное, уже… А я, вот, живу. Ни доченьки, ни мужа, ни братика нет, а я все живу!

«У нее, кажется, истерика. Опять. Ох, да хватит тебе! Бабу еще какую-то приплела, молодую… Померла, наверное… Ну, конечно, померла, что же еще…»

Но «баба» не померла. По крайней мере через день она была еще жива – тогда, когда, увидев на улице плачущего малыша, ласково вытерла ладонью его мокрые щеки и, видя, что мальчик явно не здоров, отвела его в ближайший врачебный пункт, каких тогда по городу было довольно много, но которые уже не справлялись с бесконечным потоком заболевших. Еще через неделю трупы стали складывать просто на тротуарах. Но и тогда неизвестная баба все еще была жива.

* * *

Каждый раз, приходя в новый мир, Река автоматически получала определенный набор знаний о нем: язык, на котором говорят в том месте, где она очутилась, и то, что Река называла «физиологией мира» – сведения о продолжительности суток, длине года, количестве месяцев в нем, календарные данные… Словом, этакий наборчик для первичной мимикрии. Иногда Реке казалось, что это не новые знания, а просто – оживают подходящие воспоминания. В этом мире, где в сутках было 24 часа, в году – 12 месяцев, где люди в большинстве своем жили в городах-мегаполисах, а научно-техническая революция шла полным ходом, Река выбрала один из городов, через который протекала река. Так она поступала почти всегда, так ей было легче и проще, привычнее, спокойней. Роднее. Хотя река и была здорово загрязнена, всё же это была река – огромная, полноводная, по-прежнему могучая. Река знала, что город, который она выбрала, находится недалеко от устья, что по соседству с этим городом есть еще два: меньший, курортный, и – чуть дальше, на берегу моря – огромный портовый город, столица. Вот и всё, что Река узнала в первый день, пока искала себе жилье. На следующий день она узнала и еще кое-что. Река узнала о фиолетовой чуме. И только через две недели она узнала, что у нее есть средство против смертельной болезни. В прямом смысле этого слова – спасение было у нее в руках.

* * *

– Люди, слушайте… Вы не поверите, но… Слушайте, у нас тут еще пять чудес… – Глаза у ординатора были круглыми. Казалось, он сам не знал, как реагировать на свое сообщение.
– В каком смысле – пять чудес? Ты что, не выспался? – заведующий больницей покосился на вошедшего. «Господи, ну что взять с этого… Этого. Институт не закончил, мальчишка. Впрочем…» Он окинул взглядом коллег – тех, кто пока оставался жив. Врачи. Лучшие силы!… Одному – 86 лет, другая в нормальное время проходила интернатуру, третий, вообще, кажется, фельдшер… Да и сам он стал заведующим только из-за того, что три года успел поработать. А что делать? В других больницах еще хуже, а на врачебных пунктах работают разве что добровольцы да монахини. Люди умирают – какая простая система! Умер инфекционист – его работу будет делать акушер, умер он – на его место встанет стоматолог… девочка-интерн… медсестра… санитар… и так далее, вплоть до монахини какого-то Ордена Блаженных. Не мудрено, что заговорили о чудесах! Чудом будет, если эта команда продержится в том же составе… хоть до рассвета следующего дня.
– Я-то не выспался, – отозвался ординатор, – но… Короче говоря, во врачебном пункте на Кленовой выздоровели трое, на Центральном шоссе – один, и еще одна – у нас.
Парень развел руками. У него странно вздрагивали губы, словно он пытался улыбнуться, но забыл, как это делается.
Первым, как ни странно, дошло до старика:
– У нас? Выздоро… Кто? Где она?

Команда моментально сорвалась с мест. Натянув кто что из средств индивидуальной защиты (у ординатора, например, был древний противогаз, у заведующего – маска от противочумного костюма, у инфекционистки – респиратор… У старика-кардиолога – простая марлевая маска: дедушка решил, что в его возрасте уже все равно.), четверо врачей ворвались в центральный зал. Он, по сути дела, залом и был – спортивным залом школы, в которой разместили больницу, когда основное помещение заняла центральная лаборатория Института Инфекционных болезней. Спортзал, где на стенах по-прежнему висели баскетбольные кольца, а побелка потолка хранила отпечатки мячей, можно было назвать палатой – палатой умирающих. Не хватало оборудования, персонала, белья – почти всего. Зато койки и маты, лежавшие в проходах, освобождались с ужасающей быстротой – к сожалению, отнюдь не из-за того, что больные выздоравливали. Только одно место, недалеко от входа, должно было освободиться по причине совершенно чудесной в этом аду. Женщина, сидевшая на матрасе, выглядела совершенно здоровой, только очень растерянной. Казалось, она сама не понимала, что спаслась. Ее моментально окружили, вывели из палаты – женщина не сопротивлялась, только оглядывалась, словно всё еще ждала чего-то.
Она все еще ждала смерти, до сих пор не веря, что та отстала от нее всерьез и надолго.
– Немедленно! – заведующий даже заикался от волнения, – кровь на… На всё! На белок, антиген… Что еще? Слюну? Спинномозговую жидкость? Всё! И немедленно сообщите в центр, слышите? – последняя фраза была обращена к фельдшеру, сжимавшему в руке телефонную трубку.
– Сообщил… – пустым голосом отозвался тот. Для него всё уже потеряло смысл: когда врачи еще бежали по коридору из учительской к спортзалу, фельдшер случайно столкнулся взглядом с собственным отражением в зеркале у двери. Прежде светло-серые, «северные» глаза фельдшера заливало неумолимое сиреневое сияние. Это было даже красиво. До смерти красиво.
«Ну, до смерти у меня есть еще несколько дней», – решил фельдшер. Но он ошибся.

Чудом выздоровевшую женщину отвезли в Центр. Еще троих доставили через полчаса, и – в конце дня – пришла девочка из врачебного пункта на Центральном шоссе. Именно она принесла весть о спасительнице. Конечно, ей не поверили. Но все же городу повезло: всех выздоровевших поместили вместе, и сначала старик с Кленовой, затем –женщина, поступившая первой в тот день, потом – остальные вспомнили, что, да, действительно, все они видели…

– …ну, хорошо, хорошо! Только теперь еще раз спокойно расскажи…

– Да я же говорю! То есть, я спокойно говорю…– мужчине пришлось собрать разбегающиеся мысли. И – постараться обойтись без привычных выражений. – Баба. Молодая. Темненькая такая, с рыжинкой. Кажись, привела она кого-то, или… Короче, монашка ее сразу запрягла, типа, дочь моя, помогла бы ты… А у меня как раз кровь опять горлом пошла, – мужик передернул плечами и непроизвольно потер рукой шею. – Вот. Ну, она и это… Умыла. Тряпочкой. А потом так, знаешь, ласково так по щеке меня погладила… И всё, слышь, док, вот, как Бог свят – всё! Я же подыхал, ну, ты подумай – кровь горлом идет, это же… Сам знаешь. А она – только погладила. И всё. Как рукой сняло!

Тот, кого называли «доком», и который на самом деле к медицине имел отношение весьма косвенное, вздохнул. «Это – как с первой. Баба молодая… Темненькая… И остальные – то же самое: молодая, темненькая. Сколько их тут таких! Боже ты мой, где же ее в этом сумасшедшем доме найти?!… Так. Стоп. Я что – поверил?! Во что я поверил?! Точно – сумасшедший дом…»

И все же он поверил. Окончательно поверил – в тот момент, когда по телефону сообщили, что карантин, в который загнали город, не оправдал себя, и фиолетовая чума пожирает столицу, как лесной пожар. В этот момент в его кабинет ворвался, едва не задев головой верхний край дверного проема, парень в криво застегнутом зеленом медицинском халате. Светло-серые глаза сияли потрясенно и радостно. Следом за ним на пороге появилась какая-то молодая женщина, чье лицо никакой радости не выражало – вероятно, из-за того, что парень, сам не замечая, изо всех сил сдавливал ее руку. Не дав хозяину кабинета даже рта раскрыть, парень – почему-то шепотом – произнес:

– Я нашел ее. – Тут голос вернулся, и вошедший заорал: – Вот эта! Вот она! Она всех лечит!!!

* * *

Река бродила по умирающему городу. Эпидемия не тронула ее – то ли пока, то ли вообще – но зрелище мертвых тел повергало в ужас. Однако хуже всего было видеть еще живых, но уже обреченных. За нее цеплялись – помоги! – и она пыталась что-то сделать. В основном – помогала ослабевшим людям добираться до врачебных пунктов. В одну из больниц, точнее – в школу, превращенную в больницу, Река принесла на руках старушку. На входе от Реки только отмахнулись, мол, неси туда-то – и все. Река передала бабушку с рук на руки, а уже выходя, чуть не упала, зацепившись за ножку кровати. Женщина, лежавшая на ней, поддержала Реку; та сказала «спасибо», улыбнулась (хоть это далось ей с трудом – лицо женщины было изуродовано болезнью), пожала восковую холодную ладонь. И ушла. Еще покрутилась по городу – бесцельно, без всякой системы. Здравый смысл подсказывал ей, что из этого города, вернее – из всего этого мира, надо уходить как можно быстрей, но… Что-то удерживало Реку. Она не понимала – что, но привыкла доверять таким интуитивным желаниям. И поэтому неприкаянно бродила по городу.

Ноги вновь занесли ее в ту школу, где теперь была больница. Там еще сохранилось подобие какой-то упорядоченности – всё же это было лучше, чем то, что происходило вне больничных стен. «Может, им тоже нужны добровольцы?» – думала Река, поднимаясь по ступенькам, – «То есть, может, я им подойду? Ну, конечно, подойду, им наверняка любые люди нужны, лишь бы хоть чуть-чуть здоровые…». К кому обратиться, Река не знала, поэтому просто прошла в зал и сказала первой попавшейся фигуре в зеленом халате и с респиратором:

– Вам нужны помощники?

«Фигура» оказалась женщиной лет сорока на первый взгляд – и 25-ти на самом деле.

– Нужны, – отозвалась она, едва взглянув на Реку. – Давай, два ряда вдоль окон – посмотри, кто уже умер, потом скажешь… – Она внезапно замолчала и несколько секунд глядела куда-то «в никуда», словно спала с открытыми глазами. Очнулась: – …скажешь мне, сколько.

И ушла в дальний угол зала, откуда слышались голоса и тяжелый, на одной ноте, стон. Там кто-то умирал – как и везде. Река судорожно сглотнула. «Так. И кто меня гнал? Никто. Сама взялась. Вот и иди – левой-правой. Два ряда вдоль окон…»

Умерших было семеро. Всего семеро из… скольки? Сорока? Пятидесяти? Река не запомнила числа, но точно, без сомнения, умерших было семеро. Остальные живы, и еще двое – то ли живы, то ли нет. Девочка лет 10-12-ти и какой-то неопределенного возраста мужчина. Река подходила к ним, уходила, опять возвращалась – и все не могла решиться, не могла заставить себя дотронуться до них. Ей было страшно. Просто – страшно. Очень.

Нет, Река не боялась заразиться и умереть – такой страх, она знала, если и придет, то только тогда, когда все уже закончится. Мертвые тоже не пугали Реку – она достаточно насмотрелась. Но умирающие… Этого Река боялась: боялась, что человек умрет ровно в тот самый миг, когда Река дотронется до него – проверить пульс, например. Возьмет за руку – и пульс исчезнет из-под ее пальцев, убежит, утечет, как струйка песка… Река передернула плечами и – едва ли не впервые – пожалела о том, что от Дара всегда остаются только воспоминания.

* * *

Дар.
Некая данность, просто величина, без плюса или минуса. Говорят, будто бы какой-то Дар есть у каждого – большой или малый, явный ли, тайный, полезный или бестолковый, но – есть у каждого из нас. С рождения, неотъемлемый, данный – кем? зачем? кто знает…– Дар есть у каждого, но воспользоваться им сумеет один из… Из многих. Понять, поверить, принять свой Дар, дать величине знак «+» или «-» – это удается крайне редко. Но все же: Дар есть у каждого из нас.

Иногда даже не один.

Попробуйте в это поверить – и сразу возникнут вопросы. «Что за Дар у меня?»– многим этот вопрос кажется самым главным. Но – нет, он просто первый, следом неизбежно возникнут и другие: практичный «как им пользоваться?», моральный «делить ли Дар с другими?», мучительный «велик ли мой Дар?»… Счастлив тот, кто смог найти ответы на эти вопросы – и примириться с ними.

Но один вопрос все же лучше не задавать. Лучше не спрашивать: «Кто вложил в меня этот Дар?». Кто знает, каким окажется ответ?

Лучше принять Дар как некую данность и просто сказать: «Спасибо». Кому-то.

Иногда, не так уж редко, но и не слишком часто, приходя в новый мир, Река получала Дар. Порой безобидный, порой – бестолковый, порой – довольно полезный… В одном из миров ее Даром стало умение превращать песок в воду, а воду – в вино. В другом ей достался Дар оборотничества: Река могла превращаться в кошку. Однажды получила способность видеть сквозь стены, доставался ей и Дар полета, и Дар приманивать животных… Но – ни один из этих Даров Река не могла назвать своим. Ни один из этих Даров не пересекал границу мира, в котором появился.

Поняв это, Река в скором времени перестала воспринимать Дары всерьез и перестала жалеть о Дарах, которых лишалась. Поверх привычных, самой странной ее природой обусловленных умений эти Дары выглядели чем-то вроде украшений на повседневной одежде. Порой же Дар был таков, что Река торопилась покинуть мир, чтобы избавиться от Дара. Например, умение видеть в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазонах – бестолковый этот Дар довел Реку за несколько часов, и на Переход она ушла (чуть ли не убежала!) с жуткой головной болью. Или Дар чтения мыслей. О, это было, пожалуй, даже хуже.

Мир, в котором проявился этот Дар, был прекрасен, словно картинка в детской книжке. Тем разительней оказался контраст. Река почти всегда умела чувствовать эмоциональный настрой собеседников, или просто – людей, что находились поблизости от нее. Но в том очаровательном мире, ярком и изящном, словно лаковая миниатюра, Реке достался Дар полностью воспринимать мысли. Любые мысли любых людей: слова, образы, неосознанные желания, сны спящих, видения Последнего Перехода умирающих – словом, всё. Тогда Реке едва удалось сохранить рассудок. Позже, приходя в себя уже в другом мире, Река признала, что, да, там, откуда она сбежала, жили не одни только преступники и мерзавцы: как и в любом другом мире люди там жили разные – и плохие, и хорошие, и не-плохие, средние, но… Река понимала одно: даже если бы в этом мире и оказалась какая-то из ее целей, все равно, Река не смогла бы принять ее. То ли контраст был слишком ярок, то ли Дар не по силам, но так или иначе – от того мира Река не смогла бы принять ни единого подарка.

* * *

И вот теперь, стоя в проходе между кроватями в спортивном зале школы, ставшей больницей, Река впервые пожалела, что тот тягостный Дар исчез бесследно. Останься он – и Реке не надо было бы сомневаться, живой ли перед ней человек или мертвый. «Впрочем, если бы этот Дар сейчас проявил себя, я, наверное, сбежала бы без оглядки из этого мира. Или – с ума сошла бы…»– Река опять поежилась, вздохнула: «Ладно! Не могу же я весь день здесь простоять! Пойду, скажу… кому-нибудь. Хоть про этих семерых.»

Выходя, Река столкнулась в дверях с высоким человеком в зеленом медицинском халате. Этот врач выглядел еще более вымотанным, чем та женщина, с которой Река говорила первой. Реке показалось, что у него, кроме общей, есть еще какая-то своя, собственная беда, заслоняющая озабоченность и усталость. Но Реку он заметил:

– Ты кто? Что ты здесь бегаешь?

– Я?… Вроде помогаю…– Река показала на ряды кроватей: – Семеро умерших… и еще…

Она замялась. Как же сказать?

Врач нахмурился:

– Что – еще?

Река пожала плечами:

– Я не понимаю. Еще двое, но… Но я не понимаю, если они живы…

– Живы ли они, – машинально поправил врач. – Так, а что ты не понимаешь? пульс есть? дышат?

– Я не знаю! – голос Реки сорвался, но врач этого не заметил:

– Не знаешь, как проверить? – «Боже ты мой… Помогает она! Одно хорошо, что живая – скоро тут никого не останется… кроме трупов.» – Пошли, покажу, как это делается. – Он обошел Реку и направился к ближайшей кровати. Река, помедлив, шагнула следом. «Покажу ему этих двоих,» – решила она, – «пусть сам проверяет». Но ее хитрость не сработала.

Врач наклонился над больным, привычным жестом взял его за запястье, на мгновение замер, потом позвал:

– Иди сюда, – и, когда Река подошла, велел: – Дай-ка руку. Река прикусила губу. Пальцы у нее дрожали, но врач уверенно прижал ее ладонь к руке больного, спросил:

– Ну? Чувствуешь что-нибудь?

– Нет, – откликнулась Река. Она чувствовала только, что пол уходит у нее из-под ног, а сердце бьется где-то в горле.

– Расслабь руку, не сжимай так, – посоветовал врач. – Ну, теперь что?

Пульс был. Неровный, слабый, словно дальнее эхо, – но был. Река улыбнулась:

– Жив!

– Ага… – врач явно не разделял ее радости: – Жив пока… Да толку-то!

Он коротко вздохнул, словно хотел сказать еще что-то, но передумал. Река этого не заметила. Под ее пальцами пульс постепенно выравнивался, становился четче… Река осторожно отпустила руку больного и следом за врачом поспешила к другой кровати, где умирала – или уже умерла – девочка лет 10-ти – 12-ти.

На тоненькой руке пульс почти не прощупывался, и Река в отчаянии обратилась к врачу:

– Помоги, я не понимаю!… – и прикусила язык, почувствовав безымянным пальцем сильный и резкий толчок. Следом еще один, еще – и меньше, чем через полминуты пульс девочки бился ровно, словно у здоровой.

Врач переводил ошарашенный взгляд с лица девочки на лицо Реки. Он мог бы поклясться чем угодно, что девочка была безнадежна, что ей оставалось от силы час-полтора… До тех пор, пока эта «помощница» не взяла ее за руку. Теперь же дыхание девочки выровнялось, восковая бледность сменилась легким румянцем… Девочка открыла глаза – Река выпустила ее кисть – и села на кровати. Врач сделал шаг назад, покачнулся и упал бы, не подхвати его Река. Ладонь у врача была ледяная.

– Ты… ты…– Врач тряхнул головой и вновь повторил, обращаясь к девочке: – Ты как себя… Как ты себя чувствуешь?

Та пожала плечом:

– Нормально. Есть хочу, – добавила она, подумав.

– Ага… Это хорошо, – врач с трудом заставил себя отвести взгляд от девочки, которая на его глазах едва ли не с того света вернулась. Посмотрел на давешнего мужчину. Тот сидел, поджав ноги, и протирал глаза.

– Так не бывает, – пробормотал врач.

Мужчина обернулся на голос:

– Извините, а где тут туалет?

* * *

– В каком смысле – всех лечит?
– В прямом! – сероглазый парень сиял как новенькая монетка. – Десять из десяти, двадцать из двадцати!
– А из ста?
– Да я же говорю! – парень встряхнул руку женщины, которую так и не выпустил. – Я же проверял, что я, дурак, что ли? Из ста будет сто, из тысячи – тысяча! Ну, давай, я покажу, если не веришь!

Хозяин кабинета потер подбородок и – в первый и едва ли не в последний раз – внимательно оглядел женщину. Он ждал, подтвердит ли она сказанные слова.

Но Река молчала. Она не любила лишний раз говорить об очевидном, да к тому же молодой врач (он действительно оказался очень молод и был, кстати, вовсе не врачом, а фельдшером, впрочем, Река не разбиралась в этой иерархии) и вправду проверил. Точнее не проверил – поверил в то, что странная женщина «всех лечит», стоит ей только коснуться. Река же как раз проверила и выяснила, что Дар, проявившись, действует, во-первых, только если Река сама коснется больного, а не наоборот; во-вторых, что дотрагиваться необходимо до рук не выше локтя или до лиц – остальные части тела к Дару не восприимчивы. Кроме того, Дар, кажется, набирал силу, а может, все зависело от стадии болезни – так или иначе излечение приходило почти мгновенно. Но еще об одной особенности своего (своего ли?) Дара Река пока не знала. Узнать ей предстояло в самое ближайшее время.

И все же молчала Река не только и не столько из-за этого. Были еще как минимум две причины, но назвать их Река не могла даже себе самой. Пока – не могла.

Поэтому хозяин кабинета не добился от Реки ничего более вразумительного, чем легкое движение плеча, которое могло означать все, что угодно. «Доку» было угодно подтверждение. Он кивнул:

– Так. Времени у нас, конечно, никакого, но – пойдем. Проверим, как ты говоришь.

Река разлепила губы: – Пойдемте. – Но слово будто бы в пустоту ушло. Река сама по себе, кажется, перестала кого-либо интересовать.

* * *

То, что в середине дня было вспышкой чуда, сбывшейся надеждой, Божьей милостью – к рассвету следующего стало методичной изматывающей работой. Первое потрясенное недоумение – «Я могу? Я спасу?» – лишь ненадолго сменилось ликующей радостью «Я могу! Я спасу!» Позже Река уже заставляла себя радоваться, но к исходу ночи внезапно поняла: Дар ее абсолютно от нее независим. Дар, казалось, жил собственной жизнью – как некое существо (может быть, тоже – вирус…), поселившееся под кожей ладоней. Когда Река осознала это, то радость, даже искусственно вызванная, сменилась растерянностью. Кто – может? Кто – спасает? У Реки уже не получалось ответить на этот вопрос.
          Краем сознания Река замечала, что ее спутники меняются: вот, ушел тот молодой сероглазый фельдшер, а ему на смену появился совсем незнакомый человек, в таком же костюме, что и у «Дока». (Вероятно, это была какая-то униформа, но единственным знаком отличия была вышитая на нагрудном кармане пиджака змейка.) К утру таких сопровождающих стало уже четверо – и Река перестала их различать. Правда, первый так и остался возле Реки. «Док» или еще как-то… «Странно… Никто из нас не спросил, как кого зовут… Впрочем, важно ли это?»

Нет, важным это не было. Важны были люди. Больные люди, обреченные, получившие внезапное избавление от неминуемой смерти. Но их было слишком много. Слишком много для одной Реки.

* * *

– Слушайте, такими темпами мы и за год все не обойдем!

– Люди…

– Что – «люди»?

– Нет, ну не можем же мы по домам таскаться!

– Хорошо бы этакий конвейер…

– Совсем дурак?

– Не понимаю, что это за работа – рукой дотронуться!…

– …И конечно, вы ничего не исследовали…

– Конечно! Как вы себе это представляете, а? Люди умирают, а мы – исследования проводим?! Интересно, а по каким критериям?

– А если возможны какие-то отдаленные последствия?

– Отдаленные последствия чего

– Н-да… Тут, пожалуй…

– Надо будет просто выработать ресурс до конца…

– А вот мне интересно… То есть, ну не ангел же она?

– А ты спроси!

– Эй! Эй… ты… Как там тебя?

– Да ну ее…

Последние фразы относились к Реке, с безучастным видом сидевшей в кресле в глубине кабинета. Слова сейчас не трогали ее, став просто шумовым фоном, до которого Реке не было ни малейшего дела. Шли, кажется, третьи сутки… или четвертые? Река перестала замечать время, все происходящее слилось для нее в бесконечную цепь не людей даже, а только их рук, лиц, лиц и рук, до которых ей нужно было дотрагиваться – не больше. Ничего больше – Дар действовал совершенно независимо от состояния, как Реки, так и больных, не требуя никакого душевного усилия. Только физическое – взять за руку, коснуться щеки… Так просто! И поначалу это действительно было просто – пока никто толком не знал, что к чему. Но шила в мешке не утаишь – последствия этой пословицы Река испытала на себе: разорванные рукава, синяки на запястьях – и если бы только это! Она не помнила, ела ли она в течение этих бесконечных дней и ночей. Она была выжата – выжата, как тряпка. Впрочем, физическую усталость ей было бы легко преодолеть, если бы не… Да, если бы не.

* * *

Каких только определений не придумывали для человека! И «высший примат», и «существо верящее», и «двуногое, лишенное перьев», и «животное, умеющее смеяться»… Есть еще одно, также начинающееся с «животное», но ключевое слово в этом определении таково, что не каждый захочет его вспоминать. Животное, способное чувствовать вину – да, это тоже человек, и вина – чувство, знакомое если не всем, то многим. Разве что младенцы, безгрешные по сути своей, лишены его, но, вырастая, и они подставляют плечи под этот груз. Порой – неотвязный, порой – лишь чуть беспокоящий, порой – почти невыносимый.

Такой человеческий.

Они вернулись в Центр – Река и ее… Сопровождающие? охранники? стражи? Да, пожалуй последнее было вернее всего – если рассматривать «стража» и как телохранителя, и как конвоира. Впрочем, Реке было не до этих тонкостей – она хотела только отдохнуть. Хоть недолго! Просто – посидеть, а лучше – лечь, закрыть глаза… Не шевелиться и, главное – не двигать руками, каждая клетка которых ныла как больной зуб. И – никого не видеть. Никого.

«Я отдохну – и все станет на свои места. Ведь все хорошо, хорошо, просто я устала… Отдохну – и все будет в порядке…» Так Река уговаривала себя, пока навстречу ей торопилась какая-то женщина, показавшаяся смутно знакомой. Та Реку, конечно же, знала.

– Это ведь ты всех лечишь? – в голосе подошедшей вопросительных интонаций не было. Река молча кивнула и попыталась улыбнуться.

– А меня ты не помнишь? – и эта фраза оказалась вопросом только формально. Река пожала плечами.

– Ты что, язык проглотила?! – разозлилась женщина.

– Нет… Просто устала…

– А, конечно… А скажи, пожалуйста, – женщина подошла ближе, почти вплотную к Реке, и та, отступив, уткнулась спиной в стену коридора. Что-то в голосе женщины пугало Реку, что-то такое, из-за чего она старалась держаться подальше от этой незнакомки. А женщина продолжала: – Скажи, а вернуть ты можешь?

– Вернуть? – не поняла Река, – что вернуть?

– Болезнь. – Глаза женщины впились в глаза Реки: – Ты можешь вернуть болезнь, а?

– Не-ет… – протянула Река ошарашено. Она была абсолютно сбита с толку и по-прежнему испугана. – Как это – вернуть? Кому? Зачем?

– Мне, – ответила женщина. – А зачем… Затем, что я всю свою семью потеряла, вот зачем! – Женщина уже кричала: – Затем, что тебя черт знает где носило, пока моя доченька кровью истекла! Затем, что я брата потеряла, мужа потеряла, пока ты где-то шлялась!

Река закрыла глаза. Что она могла ответить этой женщине, слепой от горя, кроме жалкого «Я же не знала…»? Теперь Река поняла, что звучало в голосе женщины, с которой она встретилась – да, Река уже вспомнила – в первый день в этом мире. Ненависть – так просто! Ненависть и отчаянье.

– Я, ведь, наверное, должна поблагодарить тебя, – произнесла женщина. – Вот тебе мое спасибо. Река не смогла бы защититься, даже если бы захотела. Но она не хотела. Удар был коротким и резким – словно кипятком плеснули на щеку. Женщина брезгливо вытерла ладонь и ушла, не оглянувшись.

Вся сцена заняла не больше двух минут, и «стражи» Реки ничего не успели сделать – даже толком разглядеть, что произошло. Впрочем, это их не коснулось, с «охраняемым объектом» все более-менее в порядке – словом, ерунда. В конце концов, час назад Реку едва вытащили из толпы, готовой разорвать ее на «чудодейственные» кусочки – вот это, действительно, серьезно.

Если бы хоть кто-то из «стражей» спросил саму Реку, что было хуже, она не стала бы колебаться с ответом. В толпе было страшно… А сейчас – невыносимо.

* * *

«No escape from reality». Фраза звучала на чужом здесь языке, и, значит, не Река произнесла ее первой. Но, тем не менее, происходящее с ней было реальностью, убежать от которой – невозможно. «Конвейер» все-таки организовали – может, не совсем такой, как предлагал один из стражей, но достаточно эффективный. Но в столице второй Реки не было, и положение дел там становилось все хуже и хуже.

Телефонный звонок совпал со стуком в дверь.

– Слушаю, – и, прикрыв ладонью трубку: – Открыто!

Больше вошедшие хозяина кабинета не интересовали. Он лишь мельком отметил, что «та-которая-всех-лечит» явно жива, хоть и без сознания. Судя по спокойной деловитости окружавших ее людей, ничего страшного не произошло. Хозяин кабинета опустил руку и продолжил начатый разговор:

– Да… Верно… Именно так… По-вашему, жители столицы ценнее провинциалов?! Нет. … Да-а? И сколько же?… Ах, вот как… то, что вы разработали… Семидесяти процентная эффективность – это все-таки не то, согласитесь… Нет… Правда? И как вы себе это представляете? тотальный осмотр?… Да? А если ночью, у спящих?… Ах, экспресс-метод! А что ж вы сами-то… А. Тогда… О, вот это уже деловой разговор! Так – согласен. … Но транспорт – ваш. … А ничего страшного. Кстати, заодно и проверите, не подсуну ли я вам кота в мешке. … Все, ждем.

Хозяин кабинета положил трубку и подошел к носилкам. Женщина в такой же форме со змейкой, как и остальные, прижимавшая к груди Реки мембрану фонендоскопа, обернулась:

– Все в порядке, простой обморок. Наверное, переутомление, не больше. Я бы не хотела колоть ей стимулятор – мало ли? Пусть лучше немного отдохнет. Я думаю, она скоро очнется.

Хозяин кабинета кивнул:

– Хорошо. Можете идти.

Женщина накинула фонендоскоп на шею и пошла к дверям. На пороге она задержалась на мгновение, коротко взглянула на Реку и вышла.

– Совсем загоняли, – пробормотала она, но услышали это только коридорные стены.

Река очнулась в тот момент, когда женщина говорила про стимулятор, но постаралась не показать этого. Если открыть глаза, то кошмар начнется снова, снова закрутится жуткий конвейер, а так – можно затаиться. Конечно, может быть, ее снова обольют водой, поставят на ноги и велят: «Иди! Люди умирают, иди!», но хоть несколько минут-то удастся выиграть. Нужно только суметь забыть про то, как страшно болят руки. Отекшие, исцарапанные, покрытые синяками – исцеляющие руки… Однако и для этого, простого для Реки, действия – заблокировать боль и как бы вывести ее из тела вовне – нужны были силы, а их уже не было. Оставалось только терпеть и надеяться, что никто, как обычно, не обратит внимания, просто не заметит…

– Хватит притворяться, я же вижу, что ты очнулась.

Голос был знаком, и, значит, это – тот, первый из «стражей». Голоса других, как и их лица, Река уже давно не различала, но этот почему-то помнила. Она открыла глаза, – хозяин кабинета стоял рядом и рассеянно тер подбородок. Глядя куда-то мимо Реки, он сообщил:

– Отдыхай пока, мы скоро в столицу едем.

– Зачем?

Хозяин кабинета хмыкнул:

– Угадай с трех раз, – и, не дождавшись ответа: – За тем самым.

Считая разговор оконченным, он развернулся и, усевшись боком на стол, принялся набирать какой-то номер.

– Эй,… – позвала Река нерешительно. И уже громче: – Эй!

Хозяин кабинета обернулся с недовольным видом:

– Чего тебе?

– Когда все это закончится? – Реке не удалось справиться с голосом, вопрос прозвучал жалко и беспомощно.

Хозяин кабинета только скривился:

– А я знаю?

– А кто… – Река сглотнула и неожиданно для себя самой спросила не то, что собиралась: – А кто ты?

– Что тебе надо – имя-фамилию или должность назвать? Должность моя тебе ничего не скажет, а так… – Он пожал плечом и, вернувшись к прерванному занятию, бросил: – Можешь звать меня Берег.

– Как?! – Реке показалось, что она ослышалась.

– Бе-рег, – повторил хозяин кабинета. – Фамилия у меня такая. Слушай, спи, а?

Но спать Река не могла. «Берег… Берег?… Но ведь так не бывает! Неужели я нашла? Неужели, вот это – и есть БЕРЕГ?…Нет. Нет! Это случайность, не больше! Я не хочу… такое… Я не …хочу… не…» Мысли путались. Постепенно Река погрузилась в какое-то зыбкое состояние, нечто среднее между бодрствованием и обмороком. Она слышала шаги, голоса, прочие разнообразные звуки, но смазано, невнятно, так, словно говоривших отделяла от Реки внушительная преграда…. а не полтора метра пустого пространства.

Столичный гость прибыл быстрее, чем ожидалось, и Река еще спала. Гость согласился пока не будить ее, к тому же ему хотелось обсудить кое-какие вопросы, а спящий свидетель его не беспокоил.

– Что нам нужно сделать? исходя из вашего опыта?

– Из опыта?… Ну, по-хорошему бы организовать охрану, возможно – распределить больных в зависимости от стадии болезни, но… – Хозяин кабинета привычным жестом потер подбородок, коротко глянул на гостя: – Знаете, что я бы вам посоветовал? Не по опыту, а по обыкновенной логике: постарайтесь сделать так, чтобы за минимальный срок охватить максимальное число людей.

Гость покивал:

– Ясное дело. Эпидемия…

Хозяин нетерпеливо махнул рукой:

– Если бы! Да, и вот еще что: ни в коем случае не прекращайте работу над препаратом.

Гость нахмурился:

– Я что-то не понимаю, о чем речь.

– Речь о том, что у любого лекарства есть срок годности. Не так ли?

– Ну и …?

Хозяин кабинета скривил губы в усмешке:

– А у нашего «лекарства» этот срок явно на исходе.

Гость оглянулся. Женщина, беспокойным сном спавшая на носилках, выглядела плохо. Очень плохо: серое лицо, с которого даже сон не согнал печать усталости, заострившиеся черты, но хуже всего – руки. «Словно в молотилку попали,» – невольно подумал гость и вздрогнул.

– А Вы циник, Берег.

Хозяин кабинета пожал плечом:

– Вовсе нет. Просто реалист.

– И Вам ничуть не жалко ее?

Хозяин кабинета приподнял брови, отчего его лицо приобрело холодновато-высокомерное выражение.

– Ее? С чего бы?! По-моему, она счастливее многих.

Гость заставил себя отвернуться от спящей и посмотреть в глаза собеседнику:

– Счастливее? Кого же?

– По крайней мере тех, кто умер, – отрезал хозяин кабинета. Резкость тона была очень красноречива. Гость опустил голову:

– Простите…

– Вы-то здесь при чем…

Хозяин кабинета тяжело вздохнул и уже другим голосом, без прежней горечи, распорядился:

– Так. У Вас двадцать минут, звоните в столицу, и пусть там постараются, чтобы к нашему приезду все было готово.

* * *

Самая большая площадь столицы была, по сути дела, останками древней крепости. Каменные стены, каменные плиты двора, и низкое пасмурное небо над ними. А между камнем и небом – люди. Множество. Огромная толпа, заполняющая площадь от края до края – те счастливцы, кого успели собрать, привести или привезти. Фиолетовая смерть стояла за каждым из них.

А там, где каменную стену заменили ступени древней лестницы, помнящей триумфальные шествия королевской конницы, там стояла надежда. Единственная надежда – темноволосая женщина с измученным лицом и растерянным взглядом.

Растерянным? – Река была в ужасе. Панический страх сбивал дыхание. Стражи встали за ее спиной, а впереди ждала толпа. «Они же убьют меня… Разорвут или затопчут… Ради Бога, я не могу туда идти! Я не могу – одна!»

Сзади велели:

– Иди.

– Я не могу…

– Иди!

– Я не могу!

Сильные пальцы впились в руку над локтем, развернули – узкие от ярости глаза смотрели на нее:

– Иди к ним! – закричал Берег. – Иди! Ты что, не понимаешь, что люди умирают?!

Река хотела сказать, что она – тоже человек, пусть не совсем, но все-таки… Но слова не шли, и Река, опустив голову, обреченно шагнула в толпу.

И увязла в толпе, как в трясине.

Обезумевшие люди метались вокруг Реки, кто-то кричал, требуя, чтобы его пропустили, кто-то орал на Реку: «Да где же ты застряла, сволочь?!». В считанные секунды от одежды Реки остались одни клочья. Медленно, оступаясь на каждом шагу, вытянув руки как слепая, Река все же шла, молясь только о том, чтобы не упасть – иначе затопчут тут же. Выжить она уже не надеялась – лишь бы продержаться подольше и дойти до дальнего края площади, где – это она чувствовала – умирали…

– Пустите… Пропустите… Я вернусь, честное слово, я вернусь, только пропустите сейчас… – Но голос Реки тонул в слитном вопле толпы: «Я!! Мне!! Меня!!» Кто-то вцепился в волосы, кто-то, чьего лица Река не разглядела, расцарапал левую ладонь, парень с безумными глазами схватил Реку за запястье и полоснул ножом, к счастью, не слишком острым – только кожу рассек.

– А вот я сейчас тебе ручку-то отпилю, как думаешь, работать будет?

– Не будет, – отозвалась Река, не слыша собственного голоса. – Работать будет, только если я сама до тебя дотронусь. Вот, ты за меня держишься, что, легче тебе? – Льющаяся кровь ослабила хватку безумца, и Реке удалось высвободить руку, заодно коснувшись щеки парня. Тот моментально исчез в толпе, – что еще надо? он получил свое избавление. А Река продолжала идти.

Сколько времени длилось все это? День? Месяц, год? Река не знала. Наверняка только пару часов, но ей показалось – век, если не дольше. Мало-помалу площадь пустела. Излечившиеся люди уходили – уходили, не оглядываясь и не благодаря ту, что вытащила их из могил просто коснувшись ладонью. Никто не кричал «Слава!» и не возносил благодарственных молитв. Может, действительно, из-за того, что все происходило так просто? Впрочем, уж кто-кто, а Река не чувствовала нужды в славословиях. Ушли здоровыми, не убили, дали – вовремя! – добраться до умирающих – и на том спасибо. Когда последний больной, паренек лет 14-16-ти, поднялся на ноги и ушел, Река без сил опустилась на его место и привалилась спиной к стене. Сейчас она меньше всего походила на чародея-целителя – скорее, на тяжелобольную.

На опустевшую площадь медленно сошли стражи. Река не слышала их приближения, не видела, как они, подойдя, обступили ее почти правильным полукругом. Потом один из стражей носком ботинка толкнул ее руку:

– Вставай!

Река вскрикнула и открыла глаза.

– Вставай, – повторил страж. – Тебя ждут люди.

– Неужели я для вас совсем не человек? – спросила Река безнадежно.

Страж ухватил ее за плечо и рывком – легко, словно тряпичную куклу – подтащил к себе.

– Ты не человек! – заорал он в лицо Реке. – Ты не человек, запомни! Ты – лекарство, поняла?! Ты всего лишь хорошее лекарство!

И вдруг отшвырнул ее от себя, с ужасом уставившись в глаза Реки. По темной прозрачной радужке неотвратимо и страшно растекалась фиолетовая волна…

Чума выиграла эту битву. Идеального лекарства от нее больше не существовало.

Это было настолько жутко, что стражи шарахнулись в стороны. Что толку вспоминать, есть ли у тебя иммунитет, если даже «лекарство» не выдержало?! И они, конечно, не выдержали тоже – стражи побежали прочь, оставив «поле боя» за фиолетовой смертью.

– Подождите… Пожалуйста, помогите мне… – Реке не нужно было спрашивать, она и так поняла, что случилось. Но ведь лекарство у них есть, пусть не такое эффективное, как Дар, но есть… Неужели?…

– Сама себе помогай! – обернулся на бегу один из стражей. Не Берег, слава Богу. Если бы это сказал он, Река, наверное, и не шевельнулась бы. Но Берег ушел еще до того, как последний больной покинул площадь. Это обстоятельство почему-то утешило Реку.

Но теперь она осталась одна – некому не нужное лекарство, у которого вышел срок годности. Но Дар по-прежнему жил в ней, под кожей ее ладоней. Только вот, подействует ли он?

Река прислушалась к себе – да, если сейчас не заставить себя поднять руки… руку…, то через полчаса, в лучшем случае – час все будет кончено. Конечно, Дар может и не подействовать, но…

– Я еще не дошла до Моря, – пробормотала Река и, зажмурившись от напряжения, заставила себя оторвать ладонь от камня. Она поднесла руку к закрытым глазам… и заплакала. Горько, беззвучно, бесслезно – только вздрагивая всем телом. Кровь, сочившаяся из пореза, капала вместо слез на каменные плиты.

Но никто этого не видел. Никто не видел, как Река, с трудом поднявшись на ноги, медленно двинулась вдоль стены, прижимаясь плечом к шершавым камням. И никто не видел, как серебристое сияние на мгновение обозначило проступившее в камнях окно Перехода, и как, легко и бесследно растворившись в сиянии, Река навсегда исчезла из этого мира. Поэтому никто из вернувшихся вскоре стражей так и не узнал, что случилось с таинственной целительницей, с их «идеальным лекарством». Ни имени. Ни адреса ее никто не знал – и выходило, что «та-которая-всех-лечит», придя из ниоткуда, ушла в никуда.

Впрочем, можно сказать, что так оно и было.

* * *

Переход оказался до странности коротким: вот, только что древний камень обдирал плечо, и вот уже нежный ветерок гладит кожу, а сквозь сомкнутые веки пробивается свет. Река открыла глаза. Огромное, в солнечных бликах, перед ней было – Море. Ослепительно-синее небо распахнулось над ним, и от этого сияющего пространства, от солнечной синевы у Реки закружилась голова. «Значит, я, все-таки, умерла», вскользь, как о чем-то неважном, подумала Река. Море звало ее, и, подчиняясь этому зову, Река медленно пошла по мелководью. Теплые, легкие, насквозь просвеченные солнцем волны бежали ей навстречу…

В каждом из нас живет свое Море. И в обитателях знойных пустынь, никогда его не видавших, и в трудоголиках больших городов, давно о нем позабывших – в каждом из нас живет свое Море. Недостижимой мечтой, ежедневной рутиной работы, бережно хранимым воспоминанием, привычным пейзажем, сладким сном, горьким разочарованием, символом жизненного успеха и золотого детства, ночным кошмаром, романтической декорацией свиданий, грозной пугающей стихией, древним божеством, злейшим врагом, единственным другом… И солоноватым привкусом нашей крови вечное Море живет в каждом из нас. Начало жизни, для многих оно стало синонимом смерти. Души и жизни людские уходят в смерть, словно реки в море, за которым… Кто знает – что? Дивный Валинор? Острова Блаженных? Вальгалла? Страна Никогда-Никогда?

Кто знает?

А волны по-прежнему пели. Река стояла по колено в воде, и легкий, пахнущий солью и травой ветер постепенно выдувал из ее тела глухую боль и тяжелую усталость. «Интересно, как это будет?… Или это – уже смерть? Если так – зря ее боятся… Но, если это – смерть, то почему же тогда…»

Она чувствовала, чувствовала всё. И ласку волн, и свежесть ветра, и бирюзовые глубины впереди, и недоступные взгляду острова далеко-далеко в море, и рыб, и чаек в синеве… И что-то еще, томительно-знакомое, родное – совершенно невозможное в Мире Моря! – и в то же время реальное, реальное как соль на губах – слезы? брызги? какая разница!… Река засмеялась тихонько. Теперь она знала. Так же точно, как знала, что здесь сейчас раннее утро, начало лета, что неподалеку есть город, что это – один из островов небольшого архипелага к востоку от континента; так же точно, еще до того, как ее окликнул взволнованный детский голос, Река уже знала, что поймет прежде неизвестный ей язык…

– Я еще не дошла до Моря, – шепнула Река. Теперь она знала, что, хоть в это море впадает множество рек, ее река, как прежде, продолжает свой путь. От мира к миру.

– Я еще не дошла до Моря, – повторила Река в шепот волн, в синий солнечный день. И, улыбнувшись, стала ждать голоса с берега, чтобы обернуться на зов – и продолжить жить.

А волны пели.

15.09 – 12.10.2000

Обсудить на форуме

Опубликовано с согласия автора.

Дата публикации: 16 ноября 2005 года.