www.venec.com
Кара
Сказочка...
А вот летать я боялся всегда. Небо – это ведь
пустота. Понимаете, пустота, не на что опереться. Небу на тебя наплевать.
Упадешь или нет – не поддержит. А еще в небе холодно и дует сильнейший ветер.
Облака – только с земли романтично, красивая такая ватная сказка. А они мокрые,
неприятные, сплошь из тумана. И облакам, как истинным детям неба, нет до тебя ни
малейшего дела.
Это в детстве мне казалось, что покататься, понежиться на облаке – райское
счастье. Ничего подобного. Облако не станет тебя держать. Презрительно так
окунет в свой туман, и лети… либо ищи дорогу, либо падай.
Так что летать я не люблю и боюсь.
Моего человека зовут Мартин. Он постоянно бранится и слушает музыку – когда на
земле, конечно. А вот брань от него слышат все постоянно.
Он треплет меня по крылу, как собаку – плешивую, старую, но все же свою. Порой в
его тоне скользит даже гордость – вот, дескать, какой у меня дружок… Не
сомневаюсь, что он распрощался бы со мной легко – если бы достал денег на новое
приобретение.
Познакомились около года назад. Что в ангаре, кроме авиамеханика, появился
кто-то еще, я заметил не сразу. Человечек мне показался шустрым и неприятным.
Мерил ангар широкими шагами, бормотал что-то себе под нос. Мне показалось, что,
когда он меня увидел, на лице его появилась гримаса отвращения. Однако он
заговорил о покупке. Говорил, что ему как раз нужен старый восстановленный
самолет в отличном состоянии.
Я прямо-таки взмолился про себя – только не этот! Но мне никогда не везло.
***
Чувствовал я себя плохо. Мотор побаливал, датчики временами устраивали
свистопляску. Деревья поеживались внизу, представляя, что будет, если я на них
грохнусь. Мне тоже не улыбалось падать. Поэтому я сосредоточился на внутренних
ощущениях – что и где у меня не в порядке. Увлекательнейшее занятие, между
прочим.
Мотор забарахлил наконец – давно ждали. Я всегда говорил Мартину, что у меня
слабые нервы – вот результат, я испугался и принялся выписывать петли. А
верхушки деревьев ехидно глядели на мои слабые попытки выровнять полет. Сейчас
этот идиот не успеет выпрыгнуть с парашютом, а виноват буду я. Можно подумать,
просил, чтобы меня поднимали в небо!
Мартин еще пытался дергаться, а я уже знал, что мы падаем. Некоторые и при
падении выделывают эдакие фигуры высшего пилотажа… охота покрасоваться
напоследок. А может быть, верят, что их починят, когда найдут? Наивные идиоты.
Меня уж точно никто не станет собирать из обломков.
Подо мной качались верхушки сосен, похожие на мох. Похоже, падать будет не
только жестко, но и колюче…
Ты собираешься прыгать или нет? Наконец Мартин плюнул на попытки исправить
положение и выпустил штурвал. Мне вдруг захотелось не дать этому типу
катапультироваться… в конце концов, я не просил так вот распоряжаться моей
жизнью! Я всегда боялся летать, между прочим! А теперь этот мерзкий матершинник
бросает меня – и ведь не вспомнит, как меня звали, когда поспешит делать
очередное приобретение. Может быть, ему попадется некто вроде меня… позволить
издеваться над очередным живым существом!? Нет уж!
Однако я долго раздумывал. Этот гад катапультировался – таки. Мое тело само
исполняло команды, пока я размышлял.
Я видел, как он летит. Чуть не заорал – куда тебя черти несут, кретин?! На
скалистый зуб его и несло. Тоже, нашел место для посадки! Леса ему мало!!
Фигурку, ставшую крошечной, ветер относил прямо на стену. Не знаю, бранился ли
Мартин, как обычно, или же нет. А вот я – да. Припомнил все словечки, которыми
он так щедро уснащал наши полеты. Богатый запас ругательств, надо сказать.
Причем? Исходя от меня, по меньшей мере две трети подобных фразочек звучали
весьма нелепо.
Потом мне стало не до него.
Я попал в рай?
Меня окружали птицы - перепархивали с места на место, задевали друг друга
кончиками крыльев. И тысячи самолетиков из бумаги – нелепые, не имеющие ни
мотора, ни штурвала. Они все что-то говорили негромко, и голоса звучали слитным,
немного раздражающим гомоном. А птицы… я удивился вначале, что они делают здесь.
Потом рассмотрел. У них в глазах были самолеты. Те, с которыми птицы
столкнулись, прежде чем оказаться здесь.
Но я ведь не был бумажным! Крылья мои, по-прежнему прочные, дурацкой
черно-желтой расцветки – идея Мартина – вовсе не походили на трепещущие крылышки
этих игрушек. Однако ощущал я себя именно игрушкой в стайке живых существ.
Я висел без опоры – покачивался, переливался эдаким гигантским мыльным пузырем,
до неприличия огромный рядом со снующей мелюзгой. Далеко внизу было поле –
осеннее, перепаханное неумелыми пахарями или пьяным бульдозером.
А потом я увидел Мартина. Он шагал, как обычно, размашистым шагом, неуклюже
покачиваясь, и прижимал к боку правую руку – нелепая походка. Не более нелепая,
впрочем, чем походка любого другого человека.
Я окликнул его – в прежние времена он порой меня слышал. Но сейчас не оглянулся,
и мне показалось, что он раздосадован чем-то. И прекрасно про меня знает. Такого
обращения я точно не заслужил.
- Ну ты и скотина! – крикнул я ему вслед. Кажется, он услышал. Мне показалось,
что усмехнулся. Я выкрикивал ругательства ему вслед, а он вжимал голову в плечи,
сутулясь, и шел вперед. Мне захотелось ударить его – хоть крылом огреть. Я
двинулся следом за ним, преодолевая вязкую массу воздуха, покачиваясь на манер
дирижабля. А Мартин удалялся, и мне было его не догнать.
Некстати накатили воспоминания. Как этот самонадеянный болван сидел рядом, курил
одну сигарету за другой, и неторопливо рассказывал мне о своей на человеческий
лад неудавшейся жизни. С женщинами ему не везло, сын рос где-то в соседнем
штате, вряд ли видел даже отцовскую карточку; в юности мечтал стать спортсменом,
хорошо начинал – а потом стало сдавать здоровье. Теперь только и осталось –
водить двухместные самолеты. Порой детишек катать… а то просто летать с места на
место, не ища ничего.
Много было таких «посиделок» - на поле, летнем, осеннем, или весеннем, поросшим
одуванчиками и мать-и мачехой. И сигарета у Мартина словно не кончалась – одна и
та же, дорогой марки, будто не на что тратить деньги.
А теперь этот кретин уходил полем, словно его не волновало больше ничего ни на
том, ни на этом свете.
– Ты виноват во всем! – заорал я, и почувствовал дрожь по всему телу. – Ты
затащил меня в это дурацкое небо, а теперь я должен болтаться среди тупых птиц и
бумажных игрушек! Нет уж, не выйдет!
И помчался за ним… грохнулся оземь, вскочил, и побежал снова – от твердых комьев
земли заболели лапы. Лапы… шасси втянулись куда-то в брюхо, в жесткую желтую
шерсть. Я не кричал, я лаял. Боже, какой позор. Но в облике пса я догнал Мартина
и кинулся на него. Сбил с ног и взгромоздился сверху. А он развернулся, обхватил
меня за шею и посмотрел в глаза. Потом улыбнулся и разжал руки.
Я стоял и выл, не стесняясь, на это безобразное поле, на этого дурака, на себя
самого в обличье облезлого пса, (вот подходящее тело), на бесконечные парящие
самолетики.
А потом Мартин поднялся и пошел дальше. Потрепал меня по загривку и зашагал, как
и раньше, размашисто, но больше не сутулясь, и даже насвистывать принялся,
словно на душе полегчало.
***
Я очнулся в траве. Болело все, включая обшивку. Мне повезло? Да нет. Вариант
первый. Меня попросту не найдут. Вариант второй – найдут и оставят здесь. Кому
охота возиться со старым самолетом, пусть даже не все внутри у него сломано? В
лучшем случае оставят меня в покое, и можно будет валяться тут, поплевывая в
небо. Так и надо ему…
Сороки трещали. Уж название черно-белых вертлявых птиц я хорошо помнил. Сороки –
и кузнечики.
Одна часть меня слушала эти звуки, наблюдая за багряно-огненным солнцем в
оранжевых облаках и черными на этом бешеном фоне ветками елей.
А в самом маленьком уголочке меня было поле – желтая сухая трава и вывороченные,
перемешанные с камнями пласты земли. И по нему уходил я же следом за Мартином –
облезлый желтый пес с полосами грязи на впалых боках.
Опубликовано с согласия автора.
Дата публикации: 2 апреля 2006 года
|
|
|