Библиотека портала "Венец"

www.venec.com 

Оксана Панчук

Дневник Сарумана

Зачем я пишу дневник? Зачем возвращаюсь памятью в прошлое, ищу там редкие моменты счастья и гармонии и заново переживаю их? Разве я хочу оправдаться?.. Да плевал я на все оправдания!.. Я чем-то похож на старого скрягу, который запирается в своей сокровищнице, достает из сундуков все драгоценности и перебирает, и любуется ими до бесконечности... Мои воспоминания - это то, что по-настоящему принадлежит мне. Даже водам забвения Лориэна, даже мертвой тьме Мандоса никогда не удавалось уничтожить тайники моей памяти. Рано или поздно, я снова становился самим собой: Курумо, к Вашим услугам!.. Этот летний день последнего года в Гэлломэ вспоминается мне особенно часто, когда мы еще были вместе, все трое - Учитель, брат и я, когда мы смеялись и радовались по пустякам. И казалось, понимали друг друга... 

* * *

Поздним утром, ближе к полудню ко мне в комнату ворвался Гортхауэр. Он никогда не входил, он именно врывался. Только у дверей Учителя братишка терял уверенность и долго мялся, прежде чем робко постучать. И сразу завел извечный разговор: 

- Что ты киснешь в этой духоте! Пойдем гулять! 

Он взял на себя обязанность выводить меня на прогулки, дышать "свежим воздухом", потому что знал - я могу вечность провести среди четырех стен, если меня не тормошить. И он тормошил, усердно, со всем присущим ему темпераментом. 

- Чем занимаешься? - Гортхауэр уже был у стола и по-хозяйски взял стопочку листков с моими каракулями. Бегло просмотрев расчеты, он увидел что-то новенькое, и в его светлых глазах загорелся огонек интереса: 

- А это что за закорючка возле дроби с синусом? - спросил. - Я такой у тебя еще не встречал. 

- Это, - сказал я, отнимая у него записи, - знак интеграла. Твое математическое образование остановилось на производных. Интегрирование - следующий этап. Операция, обратная дифференцированию. Я ее недавно придумал. 

- А-а, - кивнул, - ты уже разобрался? 

- Нет, - ответил я, - еще разбираюсь. 

Мой братишка всегда предпочитал подождать, пока я буду готов выложить ему стройное и законченное решение, чем искать самому или помочь мне в поисках. Он был способен воспринимать красоту формул только в завершенной системе. И огонек интереса в его глазах гас так же быстро, как и зажигался. Впрочем, я тоже предпочитал созерцать неповторимо прекрасные творения, выходившие из-под его рук, а не возиться с косной материей до умопомрачения. 

Гортхауэр, однако, услышал сомнение, которое я так старался спрятать: 

- Есть проблемы? 

Я не боялся выглядеть перед ним дураком. Братишка всегда искренне восхищался моим умом. Он почему-то был убежден, что для меня нет непосильных задач, и что все трудности - временные. Поэтому я решил поделиться горем: 

- Ну... Мне удалось найти интегралы для большинства основных функций и их комбинаций. А этот синус... Понимаешь, он никак не хочет выражаться в приличных функциях! 

Братишка навострил уши: 

- В приличных? 

- В красивых. В разумных. В рациональных, - я махнул рукой. - Короче, в таких, с которыми даже тебе легко справиться. 

Тут он как засмеется! Я уже начал жалеть о своей откровенности. А тот разошелся не на шутку: 

- Ну, - сказал, захлебываясь от смеха, - ты даешь, братец! Мало тебе меня воспитывать: веди себя прилично! Ты теперь за функции принялся! Ты и их хочешь заставить вести себя прилично! 

- А как же! - насупился я. - Функции должны вести себя прилично. На то они и функции, знаешь ли... 

- Знаю, знаю! Потому что они есть отражение законов природы, вот и Учитель то же говорит. 

Он меня по-своему похвалил, сравнив с Учителем. Им он восхищался куда сильнее. Если бы Учитель когда-нибудь сказал, что дважды два будет пять, братишка ни за что не поверит в другое, даже если бы я разложил перед ним два раза по два все четыре яблока. 

Наконец Гортхауэр вспомнил, зачем пришел: 

- Идем на солнышко! Там такая погода чудесная! Такой воздух!.. Бросай свои бумажки, после додумаешь! 

Когда размышления заходят в тупик, когда препятствие кажется неодолимым нет ничего лучше, чем отвлечься ненадолго, разгрузить голову и заняться каким-нибудь маловажным, пустым и бестолковым делом, не требующим умственного напряжения. Например, пообщаться с Гортхауэром. И я дал себя уговорить. 


Заботы брата о моем здоровье принесли свои плоды. Я больше не был похож на паукообразное существо с длинными тонкими конечностями и огромной головой, каким пришел в Хэлгор к Учителю. Ранее острые черты лица округлились, щеки пополнели, заиграли румянцем. Этот идиотский румянец теперь не желал исчезать даже после недельного безвылазного сидения взаперти! И эти дурацкие ямочки! Стоит мне, забывшись, улыбнуться - они тут как тут! Несолидно парню вроде меня иметь ямочки. Вид получается легкомысленный. А я должен хотя бы выглядеть серьезным, пример показывать, как надо вести уважающему себя ученику Властелина Тьмы. Нет же, моя внешность вопияла о неприличии! Взять эти глупые кудри. Никак не хотят распрямляться и ниспадать, как положено послушным волосам. Зато в одежде я мог самовыразиться по полной мере. А также прикрыть недостатки фигуры. Я немного поправился, но все-таки остался прежним худышкой. Стройный Гортхауэр рядом со мной смотрелся горой мускулов. Приходилось наворачивать на себя целый гардероб, чтобы сравняться в объемах. 


Летний день в самом деле выдался чудесным! Солнце высоко в безоблачном голубом небе, легкий ветерок, впрочем, ничуть не прохладный. Интересно, чем это Гортхауэру не понравилась духота внутри замка? На мой взгляд, разницы никакой. Мы шагали по тропинке на юг и скоро вошли под спасительную сень деревьев. Начался лес, стало полегче дышать, не так жарко. В лесу кипела жизнь, несмотря на полуденный зной. Сновала туда-сюда назойливая мошкара, звери занимались привычным делом, добывали пропитание, цветы стремились перещеголять друг друга яркостью красок, разнообразием оттенков и запахов, а заодно привлекали насекомых, шелестела о чем-то задумчивая листва, каждое растение на своем языке. Гортхауэр то забегал далеко вперед, то возвращался. Я не реагировал на его неуклюжую хитрость в попытке заставить меня идти быстрее, шел размеренно, тщательно выбирая место для следующего шага. На лесной тропе полно всяких ям и корней. Они нарочно попадаются мне под ноги. А кустарник вырос здесь специально для того, чтобы зацепить меня за штаны. Брат же не обращал внимания на неудобства пути. Он сам был частью природы, и лес встречал его любовью. Ветви не хлестали по лицу, а нежно гладили. Комары не лезли в глаза, а весело звенели приветствиями. Ямы выравнивались, корни прятались под землю. Даже цветы зачарованно поворачивали к нему свои венчики, провожая сказочными ароматами. Я тут чужой, я всего лишь сторонний наблюдатель... 


Дорога вела в Гэлломэ, поселение эльфов Учителя. Они с братом проводили там все время. Я тоже поначалу часто захаживал, но мне это быстро надоело. Наши интересы не имели ничего общего, поговорить не с кем, а из любопытных и жадных к знаниям детишек вырастают скучные взрослые с застывшими мозгами и серьезными воззрениями на жизнь. Мы свернули в чащу. Точнее, Гортхауэр свернул, а я за ним. Я полностью доверил ему выбор направления. Нечего мне голову забивать разными мелочами. Братишка издали смерил меня недовольным взглядом: 

- Ну что ты плетешься, как вареный! 

- А ты куда-то спешишь? - ответил я вопросом. 

- Нет, нет! Я никуда не спешу, - прозвучало после недолгой заминки. 

Так я и думал. Неспроста он меня сюда завел... 

- Гортхауэр, какое сегодня число? - обратился я к братишке как можно равнодушнее, - Случайно не Иэллэ, Праздник Ирисов? А мы случайно не находимся на полпути к Праздничной Поляне? Там ведь собираются девушки, готовят наряды, плетут венки... И по-моему, мужчинам туда заходить запрещено, пока идут приготовления, такой обычай, разве ты забыл? 

- Ничего я не забыл! - братишка отрицательно мотнул головой. Он быстро преодолел разделявшее нас расстояние, взял меня за рукав белой шелковой рубашки и заглянул в глаза. Как он всегда делал, если ему позарез нужно было меня уломать. - Ты послушай!.. 

- Нет, это ты послушай! - строго сказал я, освобождая свой рукав. - Только такое глупое создание, как ты, может находить удовольствие в мальчишеских выходках! Если неймется, иди один, а я... 

- Ты представь, как они завизжат! - нетерпеливо перебил Гортхауэр с сияющим от возбуждения лицом. Слова были напрасны, братишка увлекся. - Мы только покажемся им, испугаем, и тут же домой! 

- Очень здорово! Всю жизнь мечтал!- фыркнул я. - Гортхауэр, дорогуша, - я покровительственно похлопал его по плечу. - Ты прекрасно знаешь, что лицам мужского пола нельзя появляться на Поляне без приглашения, и все равно лезешь. 

Тут он улыбнулся с прищуром, отчего даже веснушки на его симпатичном носу сделались хитрыми: 

- Братец, разве не ты столько раз говорил: если нельзя, но очень хочется, то можно? 

Мы выросли в стране сплошных запретов: туда не ходи! то не трогай! об этом думать забудь! и ни о чем не спрашивай! Брат мучился, но честно соблюдал все указания старших или хотя бы пытался. Моя же голова устроена так, что любой запрет извне воспринимает как задачу... Если я и ожидал когда-нибудь услышать из чужих уст собственное любимое изречение, для которого у меня существовали варианты покороче: "Можно, только осторожно" или "Можно, но сложно", то уж никак не от Гортхауэра! Значит, не зря тратил усилия на развитие его мыслительных способностей, шлифовал, полировал, оттачивал. Ум братишки теперь блестящ и остер, как алмазный резец. Вот еще бы он его применял почаще... Все же я был чрезвычайно польщен и горд собой. 

Наверное из-за жары мозги у меня слегка расплавились, а Гортхауэр что-то почуял и выдал второй неотразимый довод: 

- Тебе вовсе не обязательно выскакивать на Поляну. Я сам их напугаю, а ты только посмотришь. 

Это в корне меняло ситуацию. Правда, пусть Гортхауэр выставляет себя болваном, а я буду стоять с краю, весь исполненный достоинства... И братишка побалуется, и мне развлечение... 

- Н-ну, ладно, - нехотя согласился я. - Тем более, что мы уже почти пришли... - и в последнем прощании с остатками здравомыслия добавил. - Только без глупостей! 

- Конечно! Никаких глупостей! - поспешил с уверениями Гортхауэр. - Ты меня знаешь! 

Вот именно, я знал своего брата-шалопая слишком хорошо. Оказалось, он тоже меня неплохо изучил... А кроме того, мне вдруг и самому захотелось услышать, как эти дурищи завизжат... 


Праздничная Поляна - так я называл это чудо растительного мира - представляла собой больших размеров кусок открытого пространства внутри леса, поросший мягкой, густой травой. В середине ее росла группа высоких, гладкоствольных деревьев по окружности почти идеальной формы. Настоящий природный шатер! Который по торжественным случаям, вроде нынешнего, украшали нарядными гирляндами цветов, уставляли столами с угощением и подмостками для музыкантов. Местами заросли малины вырывались из чащи, словно зеленое чудовище кустарника хотело поглотить травяное озеро, да почему-то остановилось недалеко от берегов. Вдоль одного такого "языка" мы с братом и подобрались поближе, незамеченными. 

Взрослые женщины благоразумно сидели по домам, готовили еду. А на Поляне в тени древесного шатра прямо перед нашим укрытием расположилась молодежь, десяток постарше и десяток помельче. Одни девушки заканчивали расшивать серебряными ирисами черные мантии Короля и Королевы праздника, другие колдовали над собственными нарядами, третьи увязывали свежие цветы в толстые гирлянды, четвертые прикрепляли к гирляндам маленькие разноцветные фонарики, чтобы разгонять ночную темноту. Малышня добросовестно пыталась помогать и, разумеется, только мешала. То и дело звучал громкий смех. Некоторые начинали петь что-то хором, сбивались и опять смеялись. Глупые козочки! Резвятся и не знают, что совсем близко притаились два охотника... Нет, охотник здесь всего один. Я тут совершенно ни при чем... 

Гортхауэр приготовился к заключительному броску и сидел напряженный, пожирая глазами будущие жертвы. Рот приоткрыт, разве что слюнки не текут. 

- Начинаем по счету "три", - сказал я ему шепотом, по давней привычке взяв командование вылазкой на себя. - Раз, два... Куда! 

Братишка так стремительно рванулся из малинника, что если бы я вздумал схватить его за пояс, штаны остались бы у меня. Надо было схватить, пусть побегал бы голозадый перед девчонками, во всей своей красе! Чтобы знал, как родному брату не дать времени привести себя в порядок... Через мгновение я тоже выпрямился и застыл, подобно изваянию. Любой, посмотрев на меня сейчас, сказал бы, что я стоял на этом месте от самого сотворения мира, равнодушно взирая на происходящее из-под полуопущенных век, со сложенными на груди руками... А сухие травинки к жилету прицеплены нарочно, и мокрые пятна от ягод на коленях - также глубоко продуманный штрих... 


Девушки на Поляне изумились не меньше меня, когда увидели выросшее будто из-под земли нечто с растопыренными руками, в расстегнутой наполовину рубашке, всклокоченной черноволосой головой и громким воплем: 

- А вот и я!!! 

Они побросали свое добро, кое-кто даже метнулся наутек, под защиту шатра, и оглушительно завизжали... Что за славный был визг! Право же, ради такого стоило ненадолго потерять голову... Потом девушки пригляделись повнимательнее: 

- Да это же Гортхауэр! - сказала одна. 

- Точно, он, - согласилась другая. 

- Гортхауэр, что ты здесь делаешь? Вас еще не приглашали! 

Братишка усмехнулся: 

- А я заранее! Помощь нужна? 

- Твоя помощь будет нужна через несколько часов. Подожди немного и приходи со всеми, - сказала первая из девушек, Иэрнэ. 

Несомненным талантом Иэрнэ, выделявшим ее среди прочих в моих глазах, было умение превосходно танцевать. Не я один с восхищением наблюдал за тем, как ее гибкое, сильное тело следует замысловатым изменениям ритма и грациозно рисует в воздухе свою особенную мелодию. 

- А я не хочу со всеми, я хочу сейчас! - не унимался тот. 

- Как тебе не стыдно, Гортхауэр! - вмешалась вторая, Аллуа. - Ведешь себя, как маленький! 

- Как маленький! - поддакнула державшая ее за подол малышка Йолли. 

Даже я бы лучше не сказал! Только на братишку увещевания не действовали, он стоял себе и посмеивался. Девушки наконец заметили меня: 

- И Курумо с ним! Надо же! 

Я изобразил легкий поклон: 

- Виноват, не уследил. Мы уже уходим. Гортхауэр, нам пора! 

Братишка тонкий намек благополучно проигнорировал, обернулся и подмигнул. Следовало понимать, что наши планы существенно различаются, и по его мнению именно сейчас начнется самое интересное. Я устроился поудобнее. Девушки лишь растерянно следили за тем, как Гортхауэр, не торопясь, разгуливал по Поляне и собирал их труды в одну большую кучу. Вытащил оттуда тоненький плетеный поясок, расправил: 

- Чье, - сказал с улыбкой, - рукоделие? Подходи, забирай! 

- Вот, нахал! - наконец возмутились девушки. - Небось, еще выкуп будет требовать! Все ребята одинаковые - им бы только целоваться! 

- Конечно! - братишка еще шире улыбнулся. - Как же иначе? Ну, кто первый? 

- Давайте, его проучим! - предложила Иэрнэ. - Девчонки, окружай! 

- Эй, полегче! - Гортхауэр выронил поясок и вскричал с притворным испугом. - Я щекотки боюсь! 

А девушки уже растянулись цепью, молча и неуклонно смыкая кольцо. Охотник неожиданно сам стал добычей... Гортхауэр попробовал выскочить из окружения, но оказался схвачен со всех сторон цепкими пальчиками. Его голова возвышалась над девичьими макушками, как остров. Даже самая высокая из них, Кьолла, едва доставала Гортхауэру до подбородка. Несмотря на неудачу затеи с выкупом, братишка выглядел очень довольным. Все-таки он своего добился, столько внимания ему одному!.. В этом весь Гортхауэр! Кажется, у него на уме лишь глупости и озорство. Но когда он занят работой, нет зрелища более одухотворенного и величественного. 


Рубашка брата, как у меня, только черная, съехала на одно плечо. Обруч, придерживавший волосы, затерялся где-то в малине, теперь его черная грива победно топорщилась и падала на глаза. Гортхауэр поглядывал вокруг и сиял ярче солнышка. 

- Что же нам с тобой делать? - вздохнула Иэрнэ. - Не силком же вести в Хэлгор! У нас еще работа есть. К дереву привязать, что ли... 

- Нельзя его здесь оставлять, - сказала Аллуа. - Он мужчина! 

- Сомневаюсь, - хихикнула Иэрнэ. - Но он точно не девочка... 

- А вы сделайте из него девочку! - подал я голос. - Может, поумнеет. 

У братишки от моего вероломства отвисла челюсть. Впрочем, не в первый раз. 

- Братец!.. - только и вымолвил. 

- Черный волк тебе братец! - сказал я жестко. - Надо было уходить, когда говорили. Почему не слушал? 

Девушка по имени Элхэ послала мне взгляд, полный глубочайшего презрения. Эта девица меня недолюбливала с прошлой зимы, когда она по своей глупости чуть не замерзла в горах. И если бы я вовремя не известил Учителя, что одна взбалмошная особа, которая вечно возле него крутится, ушла искать каких-то там ледяных жителей без теплой одежды и вообще без всякого снаряжения, это приключение стало бы последним в ее никчемной жизни... Но Иэрнэ оценила блеск и новизну идеи: 

- Хорошее наказание для нахала! Переоденем Гортхауэра в женское платье, прическу сделаем, как у девушки... 

Брат не выдержал и взмолился: 

- Не надо переодевать! Согласен на прическу! А не то начну вырываться по- настоящему! 

- Молчи, раз попался! Что захотим, то с тобой и сделаем! - осадила его Иэрнэ. 

Гортхауэр приуныл, но в его защиту вступилась Элхэ: 

- Ладно, - сказала сочувственно. - Хватит с него и прически. 

- Садись, давай, - Иэрнэ потянула братишку вниз на траву. - И сиди смирно, не вертись. 

Девушки заслонили от меня Гортхауэра, я теперь мог слышать только их разговоры. 

- Ну и щетина!.. Какая же расческа справится с такой работой?.. Может, его подстричь? Йолли, сбегай-ка за ножницами. 

- Никаких "подстричь"! Я вам не овца! - мне даже стало немного жаль беднягу. 

- Успокойся! Не будем мы тебя стричь... Что бы сотворить с твоей головой?.. Ойоли, принеси побольше ленточек!.. Тайли, быстренько сплети венок! Знаешь, где цветы для букетов лежат? 

- Я ножницы принесла! 

- Спасибо, Йолли, не надо ножниц... Элхэ, разделяй на пряди... Ровнее плети, Кьолла, опять витаешь?.. Завязывайте потуже, а то распадется... Да сколько же у тебя волос! 

После долгой, почти часовой возни они закончили превращение Гортхауэра и расступились. Братишка обратился ко мне, улыбаясь во весь рот: 

- Как я выгляжу? 

Он еще спрашивает! Со всеми этими идиотскими косичками, разноцветными ленточками, бантиками и венком из ромашек?.. Ну, я так ему прямо и сказал: 

- Ты похож на чучело! 

- Ах, вот ты как? Значит, я похож на чучело! - братишка рывком поднялся на ноги, его косички смешно подпрыгнули. 

- На самое настоящее чучело, - подтвердил я, не без некоторого злорадства. 

- А мы сейчас посмотрим, на кого ты будешь похож! - Гортхауэр уже крепко держал меня за запястье и тащил к центру Поляны. - Ты тоже мужчина! Почему я один должен становиться девчонкой? 

Видимо, мои мозги окончательно испарились, раз я не смог предугадать такого очевидного развития ситуации и позволил себя поймать... Хватка у братишки железная, не вырвешься. Я выглядел бы глупо, если бы пытался это сделать, поэтому сопротивления не оказывал. Да любая из присутствующих здесь девушек смогла бы запросто меня поколотить! Если догонит, конечно. Во всех потасовках скорость - мое главное преимущество. И единственное... 


Я держался с мрачным достоинством осужденного. Это было видно в моих поджатых губах и в самом испепеляющем взгляде, на который я только был способен. Гортхауэр отпустил наконец руку и обратился к девушкам: 

- Вот, привел вам сестричку! 

Кто-то хихикнул, но большинство замерло в нерешительности, не зная, как ко мне подступиться. Я ведь тоже возвышался на целую голову и совсем не собирался облегчать им задачу. Иэрнэ первая нарушила напряженное молчание: 

- А Гортхауэр прав, к тебе это также относится. 

- Ну и что? - я презрительно пожал плечами. 

В самом деле, что? Что они мне сделают? Если накинутся всей толпой, я, разумеется, отбиваться не буду, но хорошее настроение после совершения "казни" пропадет, и праздник окажется испорчен. Хотя в Гэлломэ никто и понятия не имел о казнях, они могли почувствовать неправильность насильственных действий. Я решил подождать еще немного, а потом гордо развернуться и уйти. Не лучший выход, в душе у всех останется неприятный осадок, но они сами виноваты, не нужно было меня впутывать! 

Мои глаза встретились с глазами Аллуа. Она словно услышала часть внутреннего монолога и смущенно улыбнулась: 

- Это же просто игра! Будет весело. 

Она стояла напротив меня и улыбалась, честно, открыто. И я ей поверил. Поверил, что она улыбается именно мне, что в ее щедром сердце нашлось место даже для такого обормота, как я, и что в конце концов действительно будет весело. 

- Хорошо, - сказал я спокойно, - На тех же условиях: только прическа, - и покорно опустился на траву. Я взглянул на добрую улыбку Аллуа и отважился сделать еще одну просьбу: 

- Пожалуйста, никаких бантиков и косичек, ради всего святого!.. 

Она казалась искренне удивленной: 

- Ну зачем же? - провела рукой по моим черным кудрям. - У тебя волосы мягкие, мы придумаем что-нибудь посложнее, - и снова ободряюще улыбнулась. - Не бойся! 

Простые слова Аллуа открыли вдруг мне истину обо мне самом. Да, я был страшно зол и сердит, потому что боялся оказаться в еще более глупом положении, чем уже находился. Но она так славно мне улыбалась, что трудно было ожидать от этого милого и наивного существа какого-то подвоха. Весь мой страх улетучился, а вместе с ним полностью исчезли злость и раздражение. Я опустил голову, демонстрируя позой абсолютное доверие. Такая резкая перемена моего настроения не осталась незамеченной: 

- Наша Аллуа растопит любую ледышку! - послышались ехидные комментарии. 

Хм, и никакой я не ледышка! Вот только всяким дурищам знать об этом необязательно... Проявив незаурядную сообразительность, Аллуа перестала быть для меня частью пейзажа, пусть и очень его украшавшей. Она заслуженно считалась первой красавицей: огненные волосы, небесно синие глаза, яркие, соблазнительные губы и хорошо развитая для столь юного возраста... фигура. Аллуа сама удивилась, ведь не сделала и не сказала ничего особенного. Но как-то странно отреагировала на глупые шутки подруг, улыбка пропала и сменилась жарким румянцем... Надеюсь, это не то, что я подумал, не хватало мне еще одной заботы... 

- Будет вам! - Аллуа наконец справилась со смущением. - Время идет, а у нас тут мужчина. За работу! 

Девушки столпились возле меня и начали колдовать. Аллуа первая взялась причесывать, потом о чем-то вспомнила и передала гребень Элхэ. Я тут же почувствовал разницу. Некоторые части пейзажа заявляют о себе сами, как например эта худосочная бледнолицая девчонка. Привлекательного в ней только одни волосы - длинные, необычного серебристого оттенка и огромные серо-зеленые глаза с вечным голодным выражением, которое глупые мужчины могут принять за огонь души. После того случая Элхэ сторонилась меня, а если избежать встречи не удавалось, норовила сказать или сделать какую-нибудь гадость. Вот и сейчас дергала волосы, чуть ли не клочьями выдирала, и спрашивала жалостливо: 

- Тебе не больно, Курумо? 

- Нет, не больно, - сказал ей, поморщившись. - Не стесняйся, бери, сколько хочешь... 

Элхэ терзала мою голову снаружи, а изнутри я сам терзался. Так уж устроена моя дурацкая голова. В ней словно два меня: один живет, а другой наблюдает за первым и дожидается малейшего повода, чтобы назидательно прогнусавить: "Посмотри на себя! Ты похож на идиота!"... Реальность добавила остроты ощущений: 

- Я ножницы принесла! 

Моя ты хорошая! Ножницы она принесла... 

- Спасибо, Йолли, не надо ножниц, - это вернулась Аллуа, слава Единому! - Я думаю, - сказала она другим девушкам, - сюда венок не пойдет, драгоценности будут смотреться лучше... 

- Почему все время не надо ножницы? Я же принесла... - малышка обиженно захныкала. 

- Молодец, хорошая девочка, - похвалил я. - А теперь отнеси ножницы на место, - озадачил ее новым поручением, и та радостно умчалась. 

Как легко сделать ребенка счастливым! Набравшись смелости, я скромно обратился к своему единственному доброжелателю: 

- Аллуа, пожалуйста, больше никуда не уходи... 

Она очаровательно улыбнулась: 

- А мне и не нужно! Я взяла ларец с украшениями, здесь все, что может понадобиться даже самой привередливой девушке. Тебе понравится! 

Я оторопело пробормотал что-то вроде: 

- Премного благодарен... 

Стоявший поблизости Гортхауэр засмеялся. Он явно любовался моими страданиями: 

- Ну, братец, я теперь знаю, как тебя усмирить! Посади рядом Аллуа - будешь паинькой весь вечер. А то ты постоянно расстраиваешь Учителя, то предлагаешь оду хвалебную ему сочинить, то говоришь, что у меня цвет глаз неправильный... 

Я серьезно посмотрел на братишку своими глазами правильного - черного - цвета. 

- Кстати, Гортхауэр, я как раз хотел обратить твое внимание, почему на Поляне трава зеленая? Учителю будет приятно, если мы покрасим ее в черный... 

Братишка с громким вздохом, похожим больше на стон, отошел как можно дальше и уселся посреди малышни. Они, смеясь, начали дергать его за косички. Гортхауэр уворачивался и заливисто хохотал, бестолочь... 

- Учителю будет приятно, если тебя здесь не будет... - тихо сказала Элхэ. 

Ей я демонстративно отвечать не стал. А перспектива весь праздник провести в компании с самой красивой девушкой Гэлломэ, не прилагая к этому особых усилий, меня совсем не пугала. Жаль только девчонку, ей потанцевать захочется, а тут сиди, развлекай зануду для общего блага... 

Девушки закончили меня вычесывать и приступили к следующему ответственному этапу - укладке. 

- Что за чепуха - траву красить, - произнесла Аллуа с недоумением. - Ты ведь умный, столько всего знаешь, а иногда такое скажешь... 

- Я стараюсь быть последовательным, - ответил, держа голову ровно и не шевелясь. - До сих пор я не получил удовлетворительного объяснения всеобщей любви к черному цвету. 

- Но черная трава - это же глупость! 

- Полный абсурд, - согласился я. 

Аллуа стояла у меня за спиной, я не мог видеть ее лица, но отчетливо представлял, как она наморщила свой хорошенький лобик в непосильных раздумьях. Признаться, она меня слегка разочаровала. Ее догадливость имела пределы. 

- Наверное, это была шутка, - предположила мечтательница Кьолла. 

Я всегда подозревал, что она не безнадежная дурища. Может, стоит сегодня немного поволочиться за ней? Все равно на местных праздниках делать нечего. Но представив, как нелепо буду выглядеть рядом с длинноносой нескладной пигалицей, которая способна вызвать скорее сочувствие, чем симпатию, тут же передумал. Уж лучше любоваться тонким профилем Аллуа. 

- У него все шутки противные, - высказалась Элхэ и с размаха воткнула в мой бедный череп острую шпильку, я еле удержался, чтобы не ойкнуть. 

Понимаю, она обиделась, когда на простой вопрос: "Что читаешь?" я посмеялся над сокровенным: "А разве тебя в жизни еще что-то интересует, кроме как бегать за моим Учителем?" Но не до такой же степени! Можно подумать, будто я отравил ее любимую собачку... Если эта дурища однажды сунет свою пустую башку в пасть дракону, не буду ее оттаскивать, а пощекочу дракона под мышкой, чтобы челюсти сомкнул покрепче... 


Аллуа торжественно водрузила на меня алмазную диадему. Потом осмотрела придирчиво и сказала: 

- Ну вот, готово! 

Девушки обошли кругом, покачали головами, поцокали языками: 

- А он, оказывается, симпатичный... Сразу и не скажешь... 

Я почувствовал себя полным идиотом. 

- Зеркало, - вымолвил раздраженно, - дайте мне зеркало. Неужели ни у одной из вас нет зеркала? Какие же вы тогда женщины? 

Иэрнэ отправилась искать зеркало. Гортхауэр уже был рядышком и тоже внимательно меня оглядывал. Венок, перебывавший на головах всех малышек, снова украшал россыпь его черных косичек. Широкая улыбка расплылась на физиономии братишки: 

- Да я бы с такой красоткой все танцы протанцевал! 

Мне оставалось лишь фыркнуть насмешливо, как капризная девушка: 

- Еще чего! Ты же мне все ноги отдавишь! 

Гортхауэр, признанный в Гэлломэ первым танцором, онемел от удивления. А я не преминул напомнить ему об еще одном немаловажном обстоятельстве: 

- К тому же ты теперь не мужчина, забыл?.. И перестань пялиться! 

Наконец пришла Иэрнэ с зеркалом. Я постарался не выдать охватившее меня волнение, взял зеркало спокойно, не спеша, и осторожно туда заглянул... 


Надо сказать, увиденное меня поразило. Конечно, я не ожидал, что превращусь в такое же посмешище, как Гортхауэр, но и не ожидал, что встречу холодный взгляд совершенной красавицы, гордой и неприступной. Аллуа обещала стать чем-то подобным через несколько лет. Девушки потрудились на славу! Они собрали мои кудри наверх, в какую-то высокую прическу, закрепили серебряными шпильками, на концах которых поблескивали прозрачные драгоценные камни, словно кристаллы льда, а алмазная диадема венчала все сооружение наподобие короны. Локон у правого виска остался висеть свободно, делая заметным благородный овал моего лица. Я на миг оторвался от самосозерцания, указал на одинокую прядь и спросил Аллуа: 

- Это было задумано? 

Она улыбнулась: 

- Да, мы называем такие штучки "завлекушками". Нравится? 

Я не стал углубляться в размышления, кого именно предполагалось завлекать, слегка приподнял бровь: 

- Очень мило, - и вернулся к дальнейшему изучению собственного нового облика. 

Братишку можно понять, я сам бы не отказался поближе познакомиться с этой девушкой в зеркале и едва сдерживался, чтобы не начать вертеть головой, пытаясь рассмотреть себя со всех сторон. Детали внешности, приводившие меня в крайнее огорчение, когда я был мужчиной, для женщины считались не только приемлемыми, но даже весьма желанными. Мои длинные, пушистые ресницы оттеняли большие, выразительные глаза. Живой румянец на щеках смотрелся вполне уместно, подчеркивая фарфоровую белизну кожи. А рот, пожалуй, крупноват, и губы тонковаты - еще одна причина меньше растягивать его в улыбке. Зато прекрасной формы и выглядит... чувственно. Эта Снежная Королева заманивает глупцов несбыточными надеждами... Да, такой девушке как я пристало жить во дворце, среди бесчисленных слуг, готовых выполнить любое желание госпожи. 


Я небрежно отложил зеркало и посмотрел на Гортхауэра, оценивая его вид уже без предвзятого отношения. Если меня можно было назвать Девушка-Зима, то из братишки получилась замечательная Девушка-Лето. И косички с разноцветными ленточками на самом деле торчали очень задорно, превосходно сочетаясь с вечной улыбкой и веснушчатым носом. Лицо Гортхауэра от постоянного пребывания на открытом воздухе покрылось легким золотистым загаром, что несколько портило совершенную правильность его точеных черт. Яркие светлые глаза, словно два солнца сияли в лучах черных ресниц. Не таких густых, как у меня, но тоже ничего. Венок из ромашек был его короной, живой короной летней природы... Если бы он еще вел себя подобающе, я бы сказал, что мы равно достойны занимать первое место в списке мировых красавиц. Но Гортхауэр изменился лишь внешне, двигался и говорил резко, отрывисто, как мужчина. Я решил, что мужчиной он выглядел гораздо красивее, он был тогда как кинжал, прямой, острый, стальные глаза и сердце, подобное закаленной стали. А девушку его манера поведения делает грубой, неотесанной деревенской простушкой, которую без лишних церемоний - на сеновал, и вся любовь. Фи!.. 


Так уж устроена моя голова, что не может она ни о чем не думать. Если я не занят решением задач, то она цепляется за любую дурацкую мысль и начинает вертеть ее внутри себя, изыскивая массу дополнительных подробностей. Начинается все обычно с глупого вопроса: "А что было бы, если бы..." Стоило мне только проявить заинтересованность, что прилично и что неприлично женщине и мужчине, немедленно возник вопрос: "А что было бы, если бы я и вправду был девушкой?" И голова немедленно приступила к поиску ответа...


В самом деле, если бы я и вправду был девушкой? Такой как сейчас, внешне и внутренне, только полностью девушкой, по-настоящему? Что тогда?... Разумеется, девушка-Курумишна была бы не из простой семьи, она выросла бы дочерью какого-нибудь владетельного князя, жила бы в великолепном замке, окруженная роскошью и комфортом, пользуясь услугами челяди и преданностью вассалов. Родители гордились бы умом и красотой своей наследницы. Ее достоинства воспевали бы менестрели по всему королевству. Слава об этой прекрасной деве достигла бы самых отдаленных уголков земли. Со всего мира приезжали бы в княжеский замок гости, чтобы воочию узреть блеск ума и ослепительную красоту дочери хозяина. Ее называли бы ... э-э ... "Розой Средиземья" или "Жемчужиной..." чего? Впрочем, неважно. Художники рисовали бы ее портреты, ваятели увековечивали бы ее образ в камне, портные создавали бы для нее богатые наряды из лучших тканей, ювелиры украшали бы ее драгоценными безделушками. Каждый мастер почитал бы за честь, чтобы именно в его изделии княжна красовалась за сегодняшним обедом. 


Всем хороша девушка-Курумишна, все в ней радует родителей, и кроткий, тихий нрав, и нежный голос. Вот только не спешит она прощаться с одинокой девичьей постелью, ни с кем под звездами не гуляет, не вздыхает тайно ни о ком, не торопится найти себе достойного мужа, а желающих ее руки более чем достаточно! Заждались отец с матушкой веселой свадьбы да резвых внучат. Неужто век в девках любимая доченька просидеть собралась? Добрые у Курумишны родители, а иссякло их терпение. Вызвал князь ее для серьезного разговора: 

- Одна ты у нас радость в жизни, и желаем мы видеть тебя счастливой... - начал издалека. 

- Я счастлива, батюшка, - смиренно ответствовала Курумишна. 

Осерчал отец, суровый князь, кулаком по столу хлопнул, ногою топнул: 

- Почто женихов гонишь? Почто внуками нас утешить не желаешь? Смотри, девица, твое дело женское - под венец идти и женою примерною быть, матерью заботливою, тогда и будешь дочерью почтительною. Сроку тебе даю один год. Не найдешь сама жениха по сердцу, выдам замуж за конюха! Да свершится по слову моему! 

Поклонилась Курумишна батюшке и пошла к себе, пригорюнившись. Слыханное ли дело - княжьей дочери за конюха? Ей и баронские сынки противны, и принцы отвратительны. Ну чем все эти скудоумные олухи могли поразить многомудрую Курумишну? Разве что длиной и красотой своего ... меча? А чем может осчастливить изысканную и утонченную княжну конюх, насквозь пропахший навозом? 

Но не зря прославляли ее ум сладкоголосые менестрели. Пришла Курумишна наутро к батюшке и так молвит: 

- Я желаю быть дочерью почтительной. Коли угодно замуж меня выдать - воля ваша. Молю лишь не отказать в одной просьбе. Пусть соберутся со всех краев женихи, все до единого, высокого рода и низкорожденные. И кто из них выполнит мое задание, тот и станет мне мужем любимым. 

Обрадовался князь, позвал писаря, указ составил: отдам, мол, дочь всякому, кто пожелает и выполнит ее задание. И день назначил для испытания. А Курумишна еще сказала: 

- Только, батюшка, если никто с заданием моим простым не справится, значит не быть мне замужней. И вы больше никогда со мной не заговорите о внуках. И о конюхах тоже. 

Нахмурился отец, но условие принял. Стали родители жить в ожидании заветного дня. Стали в замок съезжаться женихи, один другого краше и знаменитее. Были и попроще искатели приключений. Были и совсем незнатные, гордые смелостью своей. Каждый уверен, что именно он станет счастливцем, кто красавицу в жены получит. Каждый перед другими похваляется, кто силой неимоверною, кто речью гладкою да учтивою. А Курумишна со всеми одинаково приветлива, никого добрым словом не обходит, никого надежды не лишает, но никого и не одаряет. Знает она истинную цену пустой похвальбе, не забьется ее сердце учащенно от рук могучих и взоров горячих, голова не закружится от славословий сомнительных да от песен сплошь про соловьев и про розы. 

Вот и настал день великого испытания. Надела Курумишна самое лучшее платье, лебединую шею ожерельем украсила, на уши серьги тяжелые навесила, волосы, в косу заплетенные, под узорчатую накидку спрятала и княжеской короной увенчала, белы рученьки браслетами унизала, изящные ладошки в шелковые перчатки облачила. Вышла на балкон, смотрит - замковый двор, поле ристалищное, весь женихами переполнен. Они ее увидали, взревели в приветствии, кто меч воздевает, кто шапку долой с лихих кудрей. На балконе отец с матушкой, тоже по-праздничному одетые. Князь выступил вперед, объявил испытание начавшимся, кивнул дочери. Курумишна неспешно проследовала к парапету, руками оперлась, вся от волнения мелко задрожала, затрепетала. Глянула она вниз - под балконом ров глубокий каменный, во рву четыре тигра гуляют голодные. Вздохнула княжна, стянула шелковую перчатку с руки и ... уронила ее прямо в ров тигриный. Ахнули тут женихи, ахнули родители! А Курумишна и воскликнула громким голосом: 

- Кто мою перчатку достанет, оброненную? Кто героем будет? 


Половина из женихов убоится тигриных зубов, развернется и уйдет восвояси. Ну, Курумишне такие храбрецы не нужны. 

Половина из оставшихся, трясясь от страха, полезет таки в ров, вытащит перчатку, а потом швырнет ее Курумишне в лицо со злыми словами: 

- Жестокая! Бессердечная! 

Ну, такие гордецы Курумишне тоже не нужны. 

А для тех, кто и перчатку достанет, и с робким поклоном девушке вручит, у нее еще хитрость приготовлена. Возьмет благодарная княжна перчатку двумя холеными пальчиками и с невинным видом ... уронит обратно. Ресницами черного бархата взмахнет, улыбнется застенчиво: 

- Ой! Опять упала... Не будете ли вы, славный рыцарь, так любезны повторить свой подвиг? Я в первый раз что-то плохо рассмотрела... 

И так же она поступит во второй раз, и в третий, и в четвертый... Пока даже до самого твердолобого остолопа не дойдет, что эта тихая скромница, которая выглядит столь безобидно, над ним просто-напросто издевается... Какой уважающий себя мужчина потерпит подобное обращение от женщины, будь она хоть трижды красавица и сама королева в придачу? Ему ничего другого не останется, как выбрать первый или второй вариант поведения, то есть уйти, несолоно хлебавши, или уйти, несолоно хлебавши и высказав все, что он думает о женском коварстве. Ну, Курумишне такие, кто ее саму боится больше тигров, подавно не нужны. 

И еще часть женихов, у кого под нарядным шлемом немного мозгов имеется, увидев судьбу предшественников, преисполнится негодования и не станет и пытаться, вычеркнет зазнобушку из сердца, дома же все ее портреты лицом к стене перевернет, а то и сжечь прикажет. Ну, Курумишне такие, кому она не больно нужна, тоже не больно нужны. 

А если князь решит вмешаться и попробует доказать дочери, что какой-то из женихов уже совершил достаточное количество подвигов, она в ответ скажет почтительно: 

- Но, батюшка, ведь это и есть мое задание: принести перчатку столько раз, сколько мне захочется! Не так уж трудно повторить однажды сделанное. Они сами отказываются от борьбы за мою руку, чем же я перед вами виновата? 

Поймет тогда князь с опозданием, провела его дочь хитроумная, и волю родительскую соблюла, и всех женихов распугала. Уйдет он с балкона, раздосадованный, не в силах смотреть на творимое дочкой безобразие. Уйдет следом и матушка добрая, не в силах смотреть, как тают ряды жениховские и ее мечты о внуках. Разойдутся женихи злые, обиженные, лишь перчатка лежать останется во рву глубоком, тиграми истоптанная, руками многими испачканная. Зевнет девушка от скуки, чинно ротик ладошкой нежной прикрывая, посмотрит на двор опустевший в последний раз. Вот радости-то гордой Курмишне, теперь она свободна на веки вечные!.. 


Но вдруг видит княжна издалека высокого, широкоплечего юношу в запыленной походной одежде, мечом в ножнах потертых подпоясанного, который бодрым шагом пересекает поле, не задерживаясь, со ступеньки на ступеньку перескакивает, смело в ров спускается, четырьмя мощными пинками расшвыривает тигров, подходит к лежащей перчатке. И вместо того, чтобы поднять ее, задирает голову, смотрит ясными глазами в самое сердце Курумишны, говорит радостно: 

- Вот ваша перчатка, краса ненаглядная! Идите же скорее, возьмите ее! - и сверкает белозубой улыбкой. - Я посторожу! 


К такому-то парню девушка-Курумишна сойдет по лестнице... нет, она побежит... нет, она залезет на парапет и спрыгнет вниз: лови, герой!.. И если поймает... Обовьет его шею княжна ласковыми рученьками и в губы алые поцелует. И поклянутся они друг другу прямо там, среди тигров, испуганно к стенам жмущихся, в любви до окончания времен. И будут тигры главными свидетелями на свадебном пиру... Все-таки мне по душе сказки с хорошим концом. 


А что же я сам? Есть ли у меня идеал? Смог бы я такую вот Курумишну полюбить и все ее хитрости преодолеть? Нет, пожалуй, не гожусь я в герои, не умею тигров пинками расшвыривать. Да и не нравятся мне, если честно, слишком умные женщины, себя одного хватает. Моя девушка должна быть прежде всего добрая, веселая и простая, без выкрутасов. И красотой не обиженная, мне под стать. И хорошо бы, чтобы она еще... 


- Что здесь происходит? - разорвал сладкие грезы строгий голос Учителя. - Ну-ка, расступитесь, дайте взглянуть... Та-ак... - смотрит сердито, а в глазах, светлых, как у брата, пляшут смешинки. - Я их везде ищу, с ног сбился, а парни-то мои заневестились... Никак уже вас замуж пора, да со двора, а? 

Гортхауэр встрепенулся, покраснел до ушей, венок стащил, растерянно мнет в руках, зачем-то начал с ромашек ощипывать лепестки: 

- Учитель!.. - пролепетал и замолк надолго. 

А я сидел как дурак со своей прической идиотской и отчаянно соображал, не написано ли у меня на лице, чем таким постыдным я сейчас занимался, в каких облаках пребывал? Учитель окинул всех долгим взглядом, кивнул значительно головой и понесся разглагольствовать: 

- Ну, от Гортхауэра любой шалости можно ожидать. Но ты, Курумо, меня удивил... Ты же у нас такой правильный, такой рассудительный... 

Вот не трогал бы он лучше мою рассудительность! На меня его слова подействовали, как красная тряпка на быка. Я весь внутренне сжался, голова усиленно заработала, отыскивая достойную отповедь... И нашел выход, улыбнулся кокетливо, всплеснул радостно руками: 

- Ой, девочки! - сказал писклявым голоском. - Наша подружка пришла! 

Десять пар девичьих глаз впились в Учителя с жадным любопытством. А лицо у него, без того длинное, еще больше вытянулось, и брови вверх поползли. Сделал было Учитель шаг назад, да куда ему убежать! Мигом окружили, схватили, усадили и обработали не хуже нас с братишкой... То есть, с сестренкой. 

Моя репутация рассудительного и правильного была восстановлена, когда я один заметил, что солнце проделало долгий путь по небосводу и уже почти касается верхушек сосен на западном краю Поляны. Девушки всполошились, а я посоветовал оставшимся свободными ротозейкам не слоняться попусту, а закончить праздничные приготовления. Гортхауэра и меня, как свободных девушек, тоже заставили немного поработать. Братишка присоединился к плетущим гирлянды, а я занялся своим любимым делом - распоряжался и давал указания. Под моим началом оказалась малышня, но я быстро с ними разобрался, пристроил одних ходить с мерными палочками, отмечать равные расстояния, через которые другие развешивали фонарики и ленточки, третьи носились, передавая разные сообщения и всякие полезные мелочи, вроде ниток и ножниц. Так что, когда солнце скрылось за деревьями, и настал вечер, у нас было все готово к приходу мужчин и началу праздника. Признаться, я думал, Элхэ не упустит возможности лишний раз прикоснуться к предмету своих мечтаний, но она тихонько уселась за вышивание, не поднимала глаз и ни единым словом не обмолвилась. Ну и дура. У этой сказки хорошего конца не предвидится. 

Учителя разукрасили со всей искусностью. Часть его тяжелых, черных кудрей, длиннее наших раза в полтора, собрали на затылке и покрыли сеточкой с блестками и жемчужными капельками по краям, которая треугольником спускалась через высокий лоб к тонкому длинному носу с небольшой горбинкой. А другие пряди свободно рассыпались по плечам и по спине. В узлы сеточки вставили маленькие белые цветы, словно созвездия на фоне глубокого ночного неба. Поддавшись царившему вокруг размягчению мозгов, Учитель подобно мне сохранял достоинство, хотя беспрестанно улыбался и подшучивал над нами, девушками и самим собой. Надо ли говорить, кто из нас троих в конце концов был единодушно признан первейшей красавицей? Снежной Королеве пришлось уступить место той, чья красота не блистала совершенным великолепием, но легкая неправильность черт лица полностью искупалась его живостью и теплотой. 

Нам всем было весело, Аллуа невольно сказала истинную правду. Я даже опустился до того, что поучил недотепу Гортхауэра, как надо ходить и разговаривать уважающей себя девушке. Это привело настоящих девушек в полный восторг. Особенно, когда я копировал характерные жесты и интонации некоторых из них. А потом мы, после недолгих препирательств обретшие изначальный пол, сидели на траве под розовеющим закатным небом и длинными тенями в ожидании гостей и смеялись, глядя друг на друга, вспоминая, какими придурками только что были. Я, конечно, не смеялся а лишь сдержанно улыбался. 


И как это обычно происходит с моей головой, в самый неподходящий момент я вдруг понял, как следует поступить с тем неприличным синусом. Его нужно оставить в покое. Похоже, я набрел на новый класс функций, интегралы которых не выражаются в элементарных. Так они и будут называться "интегральные функции". После нескольких быстрых прикидок в уме, компанию синусу составили интегральный косинус и интегральный логарифм. 

* * *

Как странно! Живая память бессмертного, которая погубила рассудок моего брата, дает мне силы бороться, продолжать существование... Пепел Гэлломэ покоится ныне в водах залива Белерианд, и есть в том моя вина. Я был глуп и самонадеян, когда решил за Учителя, что он не допустит их гибели, что угроза неминуемого вторжения заставит его действовать. Я оттянул это вторжение на целых два года!.. Но он не стал делать ничего, абсолютно ничего... Я совершил величайшую ошибку в своей жизни и сам себя наказал. Никто не выдумает для меня более страшного наказания, чем видеть пустоту в глазах брата, чувствовать пустоту в его сердце там, где раньше был я, была любовь. Видеть, как пустота медленно разъедает его изнутри, завладевает им, и знать, что это я поселил в его душе пустоту. 

Я сам взвалил на себя вину за случившееся. Зато я больше не боюсь ошибиться. С легким сердцем берусь за выполнение любой грязной и неблагодарной работы, от которой мало чести и много пересудов. Но кто-то должен всем этим заниматься, ради будущего!.. Брат живет прошлым, я устремлен в будущее. Хотя мне прекрасно известно, что даже звезды остывают и умирают, трудно поверить в неизбежный конец мира, когда щедрое солнце ласково греет мои старые кости. Кажется, исчезни я, солнце не перестанет светить одинаково на добрых людей и обормотов вроде меня. Кажется, мир вечен и всегда будет полон тайн и загадок. А я еще не разучился удивляться чудесам и по-прежнему встречаю новый день своим любимым вопросом, с которым пришел в эту жизнь и с которым, наверное, и уйду: "Почему?"

Опубликовано с согласия автора.