Проект "Север и Запад"  

Ожидание чуда

Авторы –  Эмуна (Сарин), Тэсса (Мелькор)

Темный Вала следил за этой майэ уже довольно давно. Незаметно и очень внимательно. В ее мелодии не было ни враждебности, ни страха, и Мелькор почти не сомневался, что Поющая в конце концов явится на Север.
Она не торопилась, но и не мешкала. И к воротам крепости Наурворн-эн-Удун подошла спокойно и открыто.
Мелькор коснулся сознания майэ – та не пыталась отгородиться и чувств своих не скрывала. Любопытство с примесью восхищения, напряженное ожидание.
Похоже, Поющая – Мелькор так и не смог пока вспомнить ее первого имени – знала, куда идет. Или – к кому.

– Будь моей гостьей, – мысленно обратился к ней Вала.
Створки огромных ворот бесшумно открылись, пропуская пришедшую.

На пороге застыла девушка. Майэ выглядела как воплощенные, только не те, которые придут первыми, а те, чья тема была второй. Странный выбор... Невысокая, стройная, темные волосы, темные глаза, в которых все еще оставался след восхищения красотой озера.
Она улыбнулась, сначала неуверенно, но потом все шире и яснее и просто сказала:
– Здравствуй, Мелькор. Я Сарин.

Вот так. Легко и непринужденно. Словно она всегда была тут. Вышла из крепости ненадолго, а потом вернулась.
Вала улыбнулся в ответ, отчего его жесткие черты смягчились, а взгляд, обычно пристальный и тяжелый, стал почти ласковым.
– Рад слышать твою мелодию здесь, майэ Сарин.
Мелькор показал девушке на одно из кресел.

Сарин подошла к креслу, краем глаза косясь в окно.
– Как у тебя тут красиво!

– Да, это одно из лучших моих творений, – Мелькор устроился напротив девушки. – Но далеко не единственное.

Сарин машинально устроилась в кресле как привыкла, с ногами, подогнув их под себя.
– О да, я шла пешком от берега. Там так красиво! А какой лес. В Валиноре такого нет. Все такое ухоженное, вместо тропинок посыпанные дорожки, вместо мха - ровная травка, и только попробуй хоть цветок сорви без разрешения. Я как-то нашла там красивый нарост, хотела сделать вазу, а мне говорят, это мол, уродство, искажение на стволе и место ему в огне.

Девушка вела себя на удивление непринужденно. Без дерзости. Скорее доверчиво. И Мелькору это все больше нравилось.

– А кто спел этот нарост на дереве, не знаешь? – заинтересовался Вала.

– Не знаю, если кто и спел – наверное не признается. Но мне кажется, его никто не пел, он сам вырос. Может такое вообще быть? Чтобы что-то появилось не спетое никем из нас? Мне всегда было интересно. Но я пока что ничего такого не встречала.

Мелькор задумался, сдвинув брови. Слишком отчетливо вспомнилось ему напутствие Единого: твори, что угодно, но знай, что любые твои мелодии станут частью моей Музыки.
Восставший старательно гнал от себя эти мысли. Если Эру прав – какой смысл петь? Сражаться? Существовать?
Но разве Единый не мог ошибиться? Взять одну-две неверные ноты?
Едва ли он хотел Диссонанса?
А значит, его воля не абсолютна. Значит, можно найти выход. Свой путь – новый, не предсказанный, не предпетый.
Впрочем, говорить о своих сомнениях майэ Мелькор не собирался.
– Нет, – Вала покачал головой. – Все в мире рождено чьей-то мелодией. Диссонанс, правда, тоже может действовать на материю, но он не творит нового. Наоборот – разрушает. Реже – изменяет. Но воплощения Диссонанса совсем не красивы, Сарин.

Майэ задумалась на некоторое время, забавно нахмурив лоб:
– Нет, Диссонанс тоже не подходит, его ведь спели, он не сам по себе появился. Просто красивое получается, когда поют в лад, а некрасивое, когда вразнобой. Наверное у тебя не получается петь в лад ни с кем, поэтому ты ушел в Эндорэ, чтобы не было Диссонанса?

– Отбирают память? – еще более удивленно переспросил Мелькор. – Ты слышишь только их мелодии и перестаешь слышать мир?
Он замолчал, пытаясь представить, как это – не чувствовать больше музыки. Передернулся. И решительно предложил майэ:
– Если хочешь, я мог бы тебе показать, как все было. Спеть мелодии прошлого. Живые. Не застывшие в гобеленах.

– Да нет же, – Сарин вздохнула, ну почему она так неуклюже объясняет, – они сами по себе не отнимают ничего. Но когда слушаешь мир – слышно то, что есть. В Амане не слышно того, что было на этих землях. Там время как остановившееся, есть только здесь и сейчас, а прошлое и будущее – в гобеленах.
– Ты сказал, спеть? Для меня? – у девушки загорелись глаза. Конечно, она не раз слышала, как поют Старшие, сама пела в хоре, но никогда еще Стихия не предлагала спеть для нее.

– Для тебя, – Мелькор улыбнулся ее непосредственной радости.
Но тут же посерьезнел. Видение, созданное его Песнью, было столь ярким и осязаемым, что майэ словно и вправду перенеслась в то время, когда Поющие вошли в только что сотворенный мир, чтобы стать его жизнью. Ничего нового для Сарин не было в этой мелодии – разве что возможность увидеть события глазами Мелькора.

Когда явились в Арду мы,
Она была пуста.
Бесформенный, безликий мир
В ту пору нам предстал.

Он слишком мало походил
На тот, что был предпет.
Решился только я один
В нем свой оставить след.

А юный мир – он ждал любви,
Творящей мысли ждал.
Я стал хозяином земли,
Я душу ей отдал.

В трудах, о братьях я забыл -
Спешил, мечтал, творил.
Я увлечен был, полон сил,
А мир – податлив был.

Как глина в опытных руках,
Он форму обретал,
Моею мыслью на века
До сердца прорастал.

Когда же Валар, наконец,
Решились сделать шаг,
Я им сказал: здесь я – Творец.
Они сказали: Враг.

И начался наш давний спор:
Какою быть земле.
И рушились вершины гор
В багровой жаркой мгле.

Была разделена земля
Меж нами в эти дни.
С тех пор в Эндорэ правлю я,
А в Амане – они.

Сарин некоторое время молчала, впитывая видение, потом сказала:
– Да, это то, чего не хватает гобеленам. Это то, как видел ты. Мне это всегда не нравилось. Вот если сказать слово "озеро" и ничего не показать, то каждый представит себе свое озеро, а если показать озеро, вытканное на гобелене – то каждый увидит одно и тоже озеро и никогда другое.
Она замолчала на секунду. вглядываясь в лицо собеседника, стоит ли мол, продолжать, но, похоже, лицо Мелькора отражало действительно искренний интерес и девушка решилась:
– Знаешь, я придумала знаки, чтобы записывать слова. Пишешь этими знаками на тонкой коже: "озеро" – и каждый, кто прочитает, знает, что речь идет об озере, но видит свое. Только я теперь всегда буду видеть то, горное, что видно из окна. Оно.... такое.

– За... писывать? – повторил Мелькор незнакомое слово. – Прочитает?
– Я пока не пробовал создавать гобелены, – признался он после короткой заминки. – Эндорэ еще не допето, а я ведь один. Из Старших.

– Ну, это гораздо проще, чем гобелены. Нужно запомнить столько знаков, сколько звуков в нашей речи, когда мы говорим словами, а потом составлять эти знаки в слова. А еще можно писать по-другому, придумывать знаки для целых слов или части слов, но мне больше нравится для каждого звука, их не так много.
– А ты хочешь плести гобелены? Сам? Но ты же, наверное, не умеешь... то есть, ой, нет, ты конечно, умеешь, просто, просто те, кто  выбрал мужское фана обычно гобелены не плетут. Но у тебя тут столько каменных стен, гобелены на них будут красиво смотреться.
Сарин с тревогой вглядывалась в лицо Мелькора. Ну что она опять ляпнула?! Старшая Стихия и чего-то не умеет! Сейчас он разозлится и прогонит ее прочь отсюда.

Как ни странно, Вала не рассердился. Помолчал немного, то ли вслушиваясь, то ли размышляя. Наконец покачал головой.
– Я могу создать гобелен, но это слишком медленная мелодия. И, пожалуй, скучная для меня. А из чего ты делаешь свои знаки? Тоже плетешь из нитей?

– Нет, что ты! Это было бы слишком неудобно. То есть, эти знаки можно выткать на гобелене, но их куда проще писать на тонкой коже, еще можно острой палочкой выцарапывать на бересте или на воске. Я пробовала еще на сырой глине, но ее потом надо обжигать,  иначе знаки стираются, а обожженные таблички очень тяжелые и легко разбиваются. В общем, тонкая кожа лучше всего подходит. А чернила можно делать почти из чего угодно, разноцветные, как краски. Вот, смотри, – Сарин вытащила из поясной сумке скрученный лист тонкой кожи, закупоренную чернильницу и перо.
– Вот, это лисенок, – девушка вывела на желтоватой поверхности несколько знаков, – я видела его в лесу, когда шла сюда. Если бы я нарисовала его – то все бы увидели такого же лисенка, как я. А сейчас ты знаешь, что я видела лисенка, но можешь представить его сам, таким, как тебе захочется.
Сарин протянула Мелькору своего "лисенка" и тяжело вздохнула. Сейчас он скажет ей тоже самое, что и Вайрэ.

Мелькор с живым интересом вглядывался в значки.
– Мелодии всех лисят Арды. То общее, что в них есть. Фрагмент музыки, воплощенный в пергаменте. И даже тот, кому чужды Песни живого, сможет понять его. Интересно придумано.
Вала внезапно поднял глаза на Сарин и быстро спросил:
– А как отнеслись к твоим знакам в Амане?

– Ну, Вайрэ и так считала, что я слишком мало времени провожу за станком, а занимаюсь всякой ерундой. Сказала, что наверное, я неправильно выбрала наставницу, и что никто из валар не научит меня безделью. Наверное, она права, толку от меня всегда было мало.

– Это не ерунда, – покачал головой Мелькор. – И не безделье. Это же новая мелодия! Никто еще не создавал ничего похожего. Ты кому-нибудь, кроме Вайрэ, свои знаки показывала?

– Да нет, я подумала, что раз Вайрэ не понравилось, то и другим тоже не по нраву будет, а зачем лишний раз напрашиваться? Но стало вдруг очень грустно. Ну, я и подумала, что мне лучше уйти из Амана на время, посмотреть на мир вокруг. Может быть, если я все увижу своими глазами, мне будет проще плести гобелены. Так я тут и брожу...

– ... а обратно не тянет, – продолжил за нее Мелькор. – И мелодией новой очень хотелось поделиться. Верно?

Сарин вздохнула – чего уж теперь темнить, разумеется, хотелось. Майяр, помощники Старших Стихий, в той или иной степени привыкли, что Старшие Поющие оценивают их мелодии, хвалят или, порой, ругают, помогают сделать лучше, учат и поддерживают. Она никогда не сталкивалась раньше с равнодушием к новому, и, в глубине души, надеялась, что хоть кто-то из Старших сумеет оценить ее мелодию, пусть даже не похвалить, но просто высказать интерес. И раз уж она не смогла найти понимания в Амане, возможно, именно здесь ей самое место, рядом с этим странным Валой.
– Ты знаешь, если честно, то... из того, что я про тебя знаю – ты не такой, как остальные. Мне казалось, что ты поймешь.

– Да, я иной, чем они, – мягко сказал Вала. – И очень хорошо понимаю, как это – когда новая мелодия просится в мир. И как хочется потом, чтобы ее, только что сотворенную, услышали, приняли и полюбили.
Он протянул руку и осторожно коснулся пальцев майэ.
– Оставайся в Удуне, Сарин. Если хочешь, конечно.

– Я с радостью, правда. У тебя очень интересный дом. И такой огромный, с непривычки даже можно заблудиться. А можно поселиться там, откуда видно озеро? Мне много места не надо, совсем маленькой комнаты хватит. И, еще, – Сарин смущенно и, вместе с тем, радостно, улыбнулась, – можно я буду к тебе заглядывать? Иногда?

– Здесь не заблудишься, – засмеялся Мелькор. – Удун сам выведет тебя, куда попросишь. И места сколько угодно – спой себе жилище по вкусу. Озеро лучше всего видно из левого крыла. И горы, поросшие лесом. Думаю, тебе там понравится. А ко мне заходи, конечно. Я буду рад.

Вообще-то застать Мелькора в его башне было не так уж легко: большую часть времени Вала проводил вне Цитадели, обустраивая земли Эндорэ по своему вкусу. Но сейчас Восставшему подумалось, что можно ведь возвращаться домой и немного чаще и оставаться в Удуне подольше. Совсем чуть-чуть.

– Спасибо тебе. Я тогда пойду, поищу себе место. – Майэ снова улыбнулась, и соскользнув с кресла, наклонилась и быстро поцеловала Мелькора в щеку, а затем выбежала за дверь.