Библиотека портала "Венец"
www.venec.com
Ноло Торлуин
Тол-ин-Гаурхот
Часть вторая
Чего ты хочешь, дева?
От изумления Лучиэнь
разжимает пальцы.
"Не жди ответа от
зачарованного тобою, дочка. Их дело – не вести беседу, а повиноваться..."
"...а если они не
захотят?"
"...вздор. Либо ты
заклинаешь их, либо нет. В первом случае они подчиняются. Во втором... лучше
бежать сразу. В этом мире лишь Темные силы – больше твоих. Но они не станут с
тобой говорить..."
Она теряет нить заклятия... И
рада ответить странно знакомому голосу здешнего камня.
"Я хочу выбраться
отсюда".
"Если бы ты осталась в
пещерах – тогда мы расступились бы. Мы умеем выбираться наружу... Хотя и не
любим солнечного света. А впрочем... попробуй эти свои словечки. Мы слышали,
как ты днем звала Нарготронд. Зря силы тратишь, знаешь ли... Этот город под
тенью..."
"Это же
Нарготронд!"
"Город-предатель" –
там, в глубине, обвал. Она слышит грохот сердитого камня...
"Дома я могла вырастить
косы до земли!" – гордо.
"И чем тебе помогут
волосы? Железо ими не сломать..."
"Но вы же – камни! И
замок из камня! Железо не уступчиво, я знаю... Но камни..."
"Эти камни – тоже
предатели", – мрачно. – "Мы не станем говорить с ними".
"Тогда с ними буду
говорить я!"
Камень вечный, заклинаю
Силами, что выше неба...
Расступись передо мною,
Обратись огнем иль прахом –
Отпусти металл плененный!
Она положила ладонь на
стену...
Тщетно.
Камни замка спали. Или...
"Они мертвы... Эта затея
– безумие..."
Земля больше не дрожала. И
Келегорм успокоился.
Только бы найти тела.
Иначе придется ждать слишком
долго.
Хотя короток век
человеческий.
Сотня лет, двести...
Мгновение в бесконечности
жизни...
И пытка. Для него.
"Они мертвы, принцесса.
Они не понимают тебя. У камней не бывает весны..."
Лучиэнь безвольно опускается
на ложе. Это дерево – тоже мертво.
Убито...
...Не воскресить того, кто не
жил...
"Фелагунд смог бы... или
гномы..."
Пещеры замолкли.
И только сейчас Лучиэнь
понимает, почему их голос казался знакомым.
Он был – ее собственным.
Было? Не было?
"Не пытайся заклясть
камень. Это не наша стихия..."
Может, молчали пещеры? И
говорила она сама с собой?
Лучиэнь берет в руки нить...
и красный клубок начинает свой радостный танец.
"Я начну вышиванье... А
после, когда придет день, я засну. И ко мне придет Берен".
Игла наносит черному полотну
первую рану...
И рана сочится кровью
стежков.
"Берен"…
...Ободранный человек улыбается
на своем стуле с высокой резной спинкой, сжимая бокал, как любимую деву... и
хрупкий хрусталь не выдерживает.
"Да что же это такое,
наконец! Второй уже!"
"Брось, Драуглуин. Они
уже сроднились с Тол-ин-Гаурхот. И эта ночь тяжела даже для них."
Келегорм тоскливо смотрит на
облако, что так похоже на волколака.
"Скорей бы кончилась эта
проклятая ночь..."
«Берен»…
Нить и полотно соединились.
Пожалуй, лишь они в этом
городе были счастливы.
* * *
Утро. Непривычно хмурое.
Дом. Непривычно тихий.
Мальчик открывает глаза, потягивается…
Странно…
Обычно – когда он просыпается – дом полон шорохов и шума.
Во дворе отец колет дрова.
На земляном, самом низком этаже мать переговаривается с соседками – прямо через окно. Ведь ее мужчины вот-вот потребуют завтрак… Отлучаться никак нельзя…
– А вы слышали?..
– Говорят, что…
А сегодня все тихо…
Мальчик потягивается, не
замечая, что тонкое одеяло остается на месте. Что он сам лежит неподвижно,
бледный и непохожий…
На живого.
– Просыпайтесь! Да
просыпайтесь же! Беда!!!
Мальчик вскакивает, хватается
за рубашку…
И замирает, не видя
собственных рук.
И рубашка лежит на полу, как
будто ее никто не трогал. Скомканный белый комок на коричневых деревянных
половицах…
– Просыпайтесь, беда!
Он летит вниз по лестнице – туда, откуда доносится этот
страшный крик…
Ему некогда думать о странностях этого дня…
– Умерли они все! Да что же
это, Эру единый?!
Не скрипят половицы под
детскими ногами…
Голосов становится все
больше. Словно у отца –день рождения.
– Да как же это?! Я же с ней
только вчера разговаривала!
– Успокойся, не кричи, –
густой и уверенный бас. – Пойдем отсюда.
– Да как же мы пойдем?!
Подруженька моя!
– Пойдем.
– Мама!
А ответа нет.
И стены смиряют отчаянный
голос ребенка…
– Мама, – он уже не кричит.
Он шепчет.
А мамы нет.
И он стоит посреди светлой
комнаты. Один.
– Ты что говоришь? Как это –
дом сжечь?!
– Послушай… Ну, послушай
меня… Помнишь, вчера вечером туман был?
– Ну и что?
Она и не слушает. Ей некогда.
Ее подруга умерла, ушла на Пути. А значит – нужно помочь ее телу. Чтобы оно не
мешало полету души…
– Говорят, туман иногда
приносит летучую смерть… И она забирает с собой всех, кого встретит…
– Знать не хочу эти
эльфийские сказки!!! Умерший должен лежать в земле, с почетом. Как подобает!
– Мы сожжем дом. Посадим
вокруг пепелища тополя… И смерть пройдет стороной.
– Мама…
Голоса стихли. Как не было
их.
– Мама…
Он тянет на себя непослушную
дверь…
А она не поддается.
И рук нет.
Но ребенок так хочет попасть
туда…
И проходит сквозь стену.
Они лежат вдвоем. Обнявшись.
И улыбаются.
Только улыбки застыли волчьим
оскалом…
И мальчик понимает, что они
не встанут. Никогда.
– Мама?
«Подруженька моя…»
А дом стоит. Будто ничего и
не случилось.
Будто не потерял он хозяев.
Всех сразу.
И дочь плотника – такую
веселую и улыбчивую.
И мужа ее – скорняка,
которого знали не только в селении. Каждый охотник носил сюда добычу, чтобы она
стала одеждой…
И мальчика – смешливого и
смышленого. Дед его учил уже – себе на смену.
Старый плотник стоит впереди
всех с факелом в руках.
И медлит.
Да и кто бы торопился?
Не дом ведь жечь будет –
себя. Свое будущее, ещё вчера – такое ясное и определенное, а сегодня ставшее
пустой мечтой…
Будущее селения – кто же
строить будет? В селении лишних рук нет, неужто чужака брать придется?
Да и будет ли оно – селение…
Седовласый старик стоит
молча… И вдруг решается.
И пламя жадно соединяется с
тем, что было когда-то сосной, а потом стало домом…
Она смотрит на большой
костер.
Может, лучше так.
Пусть останется в памяти
вчерашний день. С будничными заботами и пустой болтовней.
Пусть постылое сегодня уйдет
из памяти, как однажды увиденный кошмар.
«Подруженька моя… ох, знобит
меня что-то. Прилечь бы…»
Он пятится обратно к двери.
Мама не вернется.
Отец тоже.
А сам он – как же? Ведь рук
нет… И стены ходить не мешают…
Напротив кровати – зеркало.
А там никого нет…
Огонь горит все ярче.
Только те, кто собрался
вокруг, видят не пламя – туман…
Кто же – я?
Смилуйтесь над нами, Валар!
Смилуйся, Единый! Пусть все зло сгорит вместе с этой сосной, ставшей домом для
смерти!
Тол-ин-Гаурхот…
Он выбегает из дома, уже не
замечая ни стен, ни дверей, ни окон.
Какая разница? Раз уж все так плохо…
– Дедушка! – мальчик с
размаху бросается к нему , пытаясь спрятаться от мира, внезапно ставшего чужим,
– и пролетает сквозь сгорбленную фигуру…
Молчание.
И только треск пламени
вокруг.
Мальчик оглядывается…
А дома нет.
Только головешки остались.
– Дедушка… – в спину.
Растерянно.
Имя счастья известно призраку…
А ей все хуже. Дрожь из души
выходит наружу, скользит вниз по затейливо переплетенным белой лентой волосам,
обвивает талию непрошеным поясом…
И девушка падает.
Как мало нужно огню, чтобы
уничтожить то, что отдали ему на расправу!
Вокруг пепелища – черной раны в коричневом теле
земли – по четырем углам выкопаны ямки…
И тополиные ростки наготове.
Такие маленькие, такие
беспомощные…
Когда они вырастут – они
станут огромными деревьями. И пух будет садиться на подоконники, защищая живых
от настойчивой смерти, для которой не служит законом ни время, ни старость…
Только вот есть ли у тополей
время состариться?
И есть ли оно у той, что
лежит сейчас в горячке, заливая вонючим болезненным потом свежепостеленные
простыни?
А он сидит рядом, сжимая ее
руку…
«Может, обойдется? Она у меня
впечатлительная… Пусть поспит…»
И – вслух:
– Сыночек, погаси огонь. И
угли вынеси. Жарко что-то…
Так и хочется – прилечь…
И несется сквозь ясный и
солнечный день на коне черноглавом взволнованный всадник…
«Беда у нас, Король Фингон…
Беда… туманная смерть пришла…»
А мальчик, потерянный жизнью,
бродит по улицам.
И собаки, прежде
приветствовавшие его радостным лаем, уносятся прочь при одном его появлении.
И только холодный, неведомый
голос звучит в его заблудившемся разуме.
И вдруг – совсем рядом.
Дуновением ветра и
материнской лаской.
«Дождись Луны, малыш… мы тебя
ждем».
Он бродит по улицам.
Он глядит в дома, где
поселился туман… отныне и навеки.
Он знает, что скоро на этом
месте останутся только головешки.
Он знает, что скоро попадет
домой.
В неведомый сказочный замок.
* * *
– Мы непременно соберем
отряд, принцесса...
Лучиэнь не отрывает глаз от
рукоделия.
Эти слова стали такими
привычными. Как стены вокруг. Как бессмысленно-красивый узор на черном – словно
сгустки крови ее души.
– Знаете, ваш отец потребовал
вернуть вас домой. Мы не дали согласия.
Она не слышит.
Игла в руках – словно
пчелиное жало. Только пчеле первый укус стоит жизни.
А игла впивается в ткань
снова и снова.
– Что вы хотите, чтобы я
сделал? Да оставьте же в покое эту вышивку! Или это еще один волшебный плащ?
И нить рвется.
– Я ничего не хочу от вас, –
очень тихо. Очень спокойно.
Только лохматая нить танцует
у ушка иголки...
И не хочет соединиться с ним.
Он говорил еще что-то...
почти кричал, захлебываясь словами... И вдруг затих.
– Принцесса, что с вами?
Игла упала в ковер и зарылась
в нем – словно прячась от гнева эльфийского принца.
А она смотрит на него, словно
слепая – не видя.
И глаза ее заволакивает
белым, словно облаками. Словно бельмами, что бывают у смертных – не эльфов...
"Еще один волшебный
плащ".
Хуан.
А ведь они были вместе так
долго...
Слишком долго.
Чувство вины давило все
сильнее, готово было прорваться воем.
"Я должен был..."
Где началась та тропа, что
привела сюда их обоих? Там, в землях, где все были живы – и только самые старшие помнили, что так было не всегда?
Где зажглось это пламя, в
котором сгорел прежний Келегорм, – уж не на проклятых ли кораблях, несших по
бурному морю убийц своих создателей?
Или – не было никакого
другого Келегорма? Просто он наконец-то стал самим собой?
"Отпусти ее"
"Нет"
"Она сильнее, чем ты
думаешь. Судьбы этой земли – в ее хрупких ладонях..."
Не стоит мешать исполнению
воли Судьбы, что приходит незваной...
Тщетно.
Он уже не слушает. Никогда не
слушал, на самом-то деле.
Что выше – верность другому
иль верность себе?
Келегорм вышел, пробормотав
какие-то извинения.
"Хуан"...
Проклятье жестокой судьбе! ее
предали все – отец, Нарготронд и надежда.
И Хуан.
Они были вместе – в ту ночь,
когда она встретила
оборотней
двух воинов, что держат ее
здесь, в этом городе, скрытом под Тенью...
А ведь это Хуан сорвал с нее
плащ.
Это Хуан сказал Келегорму,
чтобы плащ у нее отобрали.
Хуан, с которым ее связали
узы
родства
крови, унаследованной от
Пришедшей-из-Незримого. От бывшей Незримого частью когда-то.
Только он мог почувствовать
Силу заклятий в невзрачной одежде, сплетенной из шерсти странного зверя...
...меня.
Хуан предал не ее.
Он предал себя.
Как Моргот.
Как...
Огромный серый волколак
разорвал круг, метнувшись в его середину...
– Единенье и братство!
Сегодня здесь все – даже те, что лишь накануне открыли глаза и
взглянули на мир, хранимый предвечным туманом.
Сегодня здесь те, кто обликом
схожи с Детьми, порожденными Солнцем, кто ждет с нетерпеньем единственной в
месяце ночи, когда на руках появится шерсть и вырастут когти и зубы, достойные
сути...
Сегодня не будет охоты – нет
силы в Луне: лишь серп показался из пасти небесного волка.
Верность и честь – слова, что
стали основой всей жизни...
Что лучше – спасти господина,
предав, или верность хранить незабвенно?
Он не раз заслонял Келегорма
от жаждущих крови...
Теперь же его господин сам
жаждет крови и смерти...
Земля, что стала основой всей
жизни... А жизнь была долгой. И будет.
И в каждую ночь возрожденной
Луны Владыки выводят фигуры священного танца на тайной поляне.
Сегодня их пятеро.
Драуглуин.
Первый из тех, кто не ждет
полной силы Луны, чтобы стать волколаком, иль эльфом, иль смертным, иль кем
пожелает.
Харрен.
Она родила Тол-ин-Гаурхот
сына.
Таурлуин.
Он – стал вторым. И надеждой
для тех, кто лишь в ночь полной силы Луны может стать волколаком...
Хорррхэ.
Она родила Тол-ин-Гаурхот
сына.
И тот, кто окутал предвечным
туманом эльфийскую крепость.
Чьей воле теперь подчиняются
даже упрямые глупые камни.
Чья вечная жизнь подарила им
радость не-жизни.
Владыки скользят в темном
небе, подобно теням, что не ходят на праздник Луны Возрожденья.
Тени опять распевают
эльфийские песни.
И с ними пируют незваные
гости.
Сегодня они останутся живы –
волчица танцует священную пляску.
Чей взгляд пронзает глаза
Келегорма насквозь – изнутри?
Что важнее – заслонить
господина от верной смерти? Или от верной не-жизни?
Не дать ему умереть – или не
дать ему стать... оборотнем?
Ведь оборотень – это не тот,
кто становится зверем.
Это тот, чьими глазами
смотрит туман.
Владыки плетут фигуры
священного танца...
И темный прерывистый след
остается на синем тумане. След волколаков.
"Он предал не меня. А
себя".
Нить и иголка снова забыты.
По пальцам ударило что-то
холодное.
Тяжелое, словно ее неволя.
Она опускает глаза... и видит
спрятавшийся в ковре ключ.
Лучиэнь смотрит на узорчатое
железо, потирая ушибленные костяшки...
...и не сразу понимает, что
ключ прячется не от нее.
"Хуан..."
Он не разбил решетки. Не
сокрушил ее темницу.
Лишь принес ей ключ.
Если бы он прыгнул к ней в
комнату – она удивилась бы меньше.
Полоска металла...
"Торопись..."
Голос был глух и бесплотен,
как свет возрожденной Луны за окном.
Она метнулась к двери легкою
тенью, ключ скользнул в замок... и не захотел повернуться.
Лучиэнь дернула... Тщетно.
Раз за разом...
Она налегла на дверь всем
телом, заклиная кого-то, кто был неизмеримо выше и сильнее – она даже не
понимала хорошенько, кого, – чтобы он даровал ей силу. Не ту, что разбить
помогает цепи враждебных заклятий.
Просто силу в руках, чтобы нести
тяжелое ведро с водой от колодца –
длинной и пыльной дорогой. Как делают смертные девы. А потом испечь
хлеб, а потом прибрать дом, а потом танцевать...
...при Луне.
Но пляска закончена.
Чары ночи пронзил первый луч
ненавистного Солнца...
Он пронзил тонким лезвием
мрак, и туман окрасился кровью.
Кровью, что нынче прольется в
великой Охоте.
Кровью, что нынче основою
станет
Единенья и братства.
Только миг... и туман стал
стеной на пути Пришедшей-от-Эррху.
Стал защитою тем, кто устало
бредет по тропинкам из стоптанных
листьев, возвращается в норы и замок.
Скоро Луна обретет полную
силу.
Скоро наступит ночь Единенья
и братства.
* * *
Она устает быстро. И садится,
обняв руками колени, подмяв под себя высокий ворс ковра...
Слишком сильно вспыхнула
надежда.
"Зачем?"
И отчаяние наконец
прорывается слезами.
"Окно!"
Голос тих и бесплотен. Как
голос травы, что мертва в Нарготронде.
Окно?
Лучиэнь поднимается медленно
и осторожно, продвигается на ощупь, словно ослепла от слез, что глаза жгут, как пламя.
Вот она – скважина – рядом.
Ластится к руке, словно испуганный зверь.
Ключ повернулся с легким
щелчком. Словно шепнул: "Возвращайся".
А внизу в предрассветном
мраке, пронзенном багровым лучом дневного светила, белеет спина огромного пса!
"Хуан!"
"Я подхвачу. Быстрее."
И она делает шаг.
Шерсть Хуана на ощупь похожа
на ворс ковра.
И когда они темною тенью
несутся по предавшему своего короля городу, Лучиэнь то и дело тихонько дергает
себя за отросшую прядь, чтобы поверить, что это не морок, пришедший в ночи,
подаривший надежду, что утро надежду уже не отнимет.
Так делал Берен.
* * *
Он бредет по лесу.
Странный лес.
Серое небо.
Золотые листья.
И голые деревья.
Если деревья голые – пора
идти спать в берлогу.
Но спать не хочется. И
берлоги нет.
Медведь роется лапами в листьях,
пытаясь достичь земли...
Но ее нет.
Слой за слоем... и вокруг –
золотой дождь из крупных узорчатых капель.
Сухих.
Они несутся по городу темною
тенью...
Тень отстает, оседает на
стенах...
Огромный пес с головою
эльфийки.
Лучиэнь не сразу замечает,
что за ее спиной крыльями вздымается
плащ из шерсти странного зверя.
Плащ, сотканный из ее волос.
"Надень".
Голос бесплотен, как луч
восходящего солнца...
И падает стражник, внезапно
сраженный легкой стрелою тяжкого сна...
Огромный пес.
С головою эльфийки.
Чудовище.
Оборотень.
Медведь устает, садится на
задние лапы... И рев потрясает серое небо.
Усталые когти царапают серый
туман...
– Странно, – желтоглазый эльф
пожимает плечами. – Он ведь почти оборотень. Что заставляет его оставаться
человеком?
– Что-то. Гордость, быть
может. Иль разум. Иль сердце. Какая разница?
– Но мы могли бы помочь...
– А зачем? – серые глаза с
багровым дном смотрят в окно равнодушно. –
Тратить столько сил на жалкое дитя дневного светила? Чтобы он мог стать
медведем? У нас достаточно тех, кому это по нраву...
* * *
Солнце взошло.
Они мчатся в лесах
Нарготронда темною тенью...
И пораженные ужасом звери
прячутся в чаще...
Даже голодная волчья стая,
что не боялась охоты, уходит с насиженных мест, унося, зажимая в зубах, не
добычу – волчат...
Огромный пес.
С головою эльфийки.
Чудовище.
Оборотень.
В этот лес пришел
оборотень...
И хоть он проносится прочь,
не требуя крови...
...но лес опустеет, если
чудовище снова вернется.
Как Тол-ин-Гаурхот.
Как Нан-Дунгорфеб.
* * *
Медведь поднимается и идет
дальше.
Он не хочет спать.
Он хочет есть.
Но нету в лесу ни малины, ни
вкусного меда...
Пахнет лишь листьями, мокрым
туманом…
...и смертью. Бескровною смертью. Невкусной.
И несется рев над
зачарованными землями...
Далекий вой.
Хуан поднимает уши... Но в
горестном крике ушедшей от гибели стаи нет больше угрозы. Лишь ужас.
И Хуан несется вперед – по
дороге Судьбы, что сидит на спине недремлющей легкою тенью...
Волки ушли. Не будет хорошей
охоты.
Там, впереди, есть добыча,
достойная мощного духа, что раньше служил Келегорму...
Он знает, куда он так мчится.
В ту землю, что стала приютом для тех, кто звериной душой обладает.
Лучиэнь не замечает, как мимо
проносится время...
Она не думает о том, что ждет
ее в скованной чарами злыми несчастной земле Сириона...
Она не слышит воя ушедших
волков.
"Берен. Я иду...
Тол-ин-Гаурхот... Не пропусти
и меня..."
* * *
Медведь бредет среди золотых
листьев.
Он голоден.
ГОЛОДЕН! ГОЛОДЕН! ГОЛОДЕН!
Он не хочет малины и меда.
Он хочет добычу. Из плоти и
крови.
Он жаждет когтями вцепиться в
мягкое горло...
Он жаждет зубами сквозь кожу
и шерсть рвать теплое мясо...
Он голоден...
ОН ГОЛОДЕН!!!
Рев медведя возносится к
небу...
* * *
Хуан знал, что на свете есть
оборотни.
И он удивлялся невиданной
глупости тех, кто, родившись с устами, полными речью, вернулись к немой пустоте и звериным повадкам...
Пес тоже хотел бы стать
оборотнем.
Чтобы уметь говорить.
Чтобы заставить хозяина
слушать ушами, коль сердце
молчит...
* * *
И небо ответило.
Звонким голосом эльфа, что
быстро идет по дороге навстречу.
Он беззаботно поет, не видя
медведя...
Убить. Съесть.
Медведь прячется за ближайшее
дерево.
Но эльф не слышит топота лап,
не видит следов, что остались на скомканных листьях...
Убить. Съесть. И напиться крови.
Медведь выходит навстречу,
встав на задние лапы...
И эльф испуганно пятится,
нащупывая на поясе...
Острый сучок твердого серого дерева. А может, камня. А
может, еще чего-нибудь.
Медведь заключает эльфа в
объятия...
и замирает.
Морда эльфа ему знакома.
* * *
– Кто стоял на страже?
– Прости, Владыка. Я
заснул... я не знаю, как это получилось... А во сне видел оборотня...
– Что ты несешь?!
Келегорм задушил бы его... но
его разум не спит никогда. В отличие от этого нарготрондского раззявы.
– Пес с головою эльфа,
господин. Это лишь сон...
– Где Хуан?!
* * *
"Финрод..."
Медведь отступает.
А эльф срывается с места... и
бежит, показав ему спину...
Убить. Съесть.
Финрод.
Что за Финрод?!
Глупое слово. Невкусное.
* * *
– Прости меня за мой гнев. Ты
не виноват.
– Как вы можете так говорить,
господин? Я заснул! Я заснул на посту! Мне нет прощения!!!
– Это не твоя вина.
Келегорм кладет руку на плечо
стражнику.
– Это лишь чары. Никто не
может им противостоять. Ни ты, ни я...
Стражник молчит. За него
говорит его взгляд.
"Я умру за тебя, если
нужно..."
Он больше не служит Ородрету.
Как и его друзья.
* * *
Он голоден.
ГОЛОДЕН, ГОЛОДЕН, ГОЛОДЕН!!!
Медведь стоит, зарыв когти в
листья, не зная, что делать...
Финрод.
Он не знает, что означает это
слово.
Он лишь знает, что не может это убить.
И съесть не может.
А голод сводит с ума, ломит
кости, лишает рассудка...
И медведь впивается в
собственную лапу...
Берен ломает зубы о злое
железо оков...
Но не просыпается.
* * *
"Остановиться?"
"Нет."
"Послушай, тебе нужно
поесть..."
Она не чувствует голода. Но и
Хуана обижать не хочет.
"Нам надо спешить".
"Поверь мне, мы
можем вечно кружить в этих лесах... И не
найти верной дороги".
Она сидит у костра и смотрит
на огонь.
И даже что-то ест.
Кажется, раньше это был заяц.
Она просыпается, завернутая в
собственный плащ.
Его несет в зубах Хуан.
Огромный пес.
С плащом в зубах.
Он больше не похож на
чудовище.
* * *
– Хорош оборотень... оставь
его, Драуглуин. Он всего лишь плоть и кровь. Даже для охоты не годится.
Впрочем, если это тебя забавляет... Ладно. Умрет последним. Боюсь, умрет
по-настоящему.
– Ну и пусть. А вдруг
получится, шакх Тхаурон!
Желтые глаза смотрят почти
умоляюще... И Владыка Тол-ин-Гаурхот смеется.
– Развлекайся.
* * *
"Сколько еще до
Тол-Сириона?"
"На Тол-Сирионе мы были
бы еще вчера, Лучиэнь. Но Тол-Сириона больше нет."
* * *
За столом их лишь трое. Нет
ни гостей, ни теней, что поют свои песни.
Обликом схожи с Детьми,
порожденными Звездами ночи.
У одного из них – глаза
золотые, как листья, что скрывают следы лап и ног, наливаясь свежею силой,
расправляются, будто на полной живительной влагою ветке...
Синеватый туман смотрит
глазами второго.
А взгляд третьего – словно
туман предрассветный, пронзенный багровой струей пролитой крови...
– Да, владыка... –
желтоглазый эльф улыбается.
Таурлуин держит бокал двумя
руками.
Он слишком велик для ладони
того, кто недавно лишь мир рассмотрел, что покоен в объятьях тумана.
Сегодня он в первый раз
попробовал крови.
– Здравствуй, брат!
Действительно – это его брат,
что погиб на Тол-Сирионе...
И смотрит так приветливо.
– Ты что больше любишь –
стрелять из лука?
Хочется зажать уши – но на
руках цепи.
Финрод знает, что на самом
деле их нет.
Но хочет, чтобы они были.
И грезы и сон становятся
способом выжить.
Все-таки выжить.
Чтобы не стать таким, как
они.
Чтобы не встретить брата
холодной улыбкою тени...
имя счастья известно призраку...
Тол-ин-Гаурхот.
* * *
Эти леса бесконечны... И тает
надежда.
"Госпожа, скажите, вы
представляете себе... ну, какого-нибудь зверя?"
"Какого?"
"Неважно. Пса. Или
волка. Иль белку. Или лебедя, например. Его повадки, его желания..."
Она задумывается.
"Пожалуй, медведя".
"Медведя?!"
"Берен на него похож.
Мне так кажется. И он тоже сластена".
Лучиэнь смеется. Или плачет.
Какая разница?
"Тогда попробуйте
почувствовать себя медведем. Думайте о сладких медовых сотах, о злых пчелах...
И больше ни о чем".
"Зачем?"
"Я слышал, что в
Тол-ин-Гаурхот много оборотней. Не только волколаков. Других тоже. И если мы
станем похожими на них... может быть, нас не заметят слишком рано. И мы найдем
дорогу".
"Но ты..."
"Я разумен. Я – почти
эльф. Разве нет?"
Она запускает пальцы в
длинную шерсть.
Ласково.
"Что бы я без тебя
делала?"
"Шла бы одна. Ведь это я
сорвал плащ. Я надеялся, что ты поможешь хозяину вернуть себя. Но он ушел
слишком далеко..."
Она замирает, пораженная
ужасом.
"А Берен... может? Может
так измениться?"
"Вряд ли".
"Да, он хороший..."
"Да нет. Смертный. У
него просто не хватит времени".
Она замолкает. И старательно
думает о сладких сотах.
"Зачаруйте сами
себя..."
О коре под мощными лапами, о
дереве, терзаемом когтями, о дикой малине и о злых пчелах, которые так больно
кусаются.
А Хуан думает о том, как
хорошо говорить вслух. Тогда, когда захочется. А не тогда, когда захочет
Судьба.
Они несутся по талому
снегу...
И Хуан не видит, как белый
ковер превращается в желтый...
Не видит, как небо становится
серым...
Не видит, как время вернулось
назад, одержав над зимою победу.
* * *
– У нас гости. Еще пара
оборотней.
Владыка Тол-ин-Гаурхот
хохочет.
– Какие оборотни? Ты что? К
нам пожаловала сама Лучиэнь Тинувиэль, принцесса Дориата! Предвечный туман, они
что, и в самом деле за Проклятым камнем собрались?
Драуглуин смущен.
– Ты не виноват.
Сероглазый эльф кладет руку
на плечо желтоглазому.
– Это чары... А ты не видел
Незримое. Каждый мог так ошибиться... Да, с ней Хуан.
И эльф превращается в
волколака.
– Пес? Здесь? Разреши мне...
– Позже. Пусть она сама
попросится на ночлег. Так будет проще.
– Проще?
– Кто знает, на что способны
дети, рожденные пришедшей-от-Эррху и жившим-у-озера?
– Но Хуан...
– Успеешь. Если захочешь.
Поверь мне, это опасная пара...
– Пусть! Я это сделаю!
– Как хочешь. Я не стану тебя
отговаривать.
Таурлуин слушает молча,
нахмурив лоб.
– А почему мы не можем
придержать их для великой Охоты?
– Пса – добычей?! –
хором.
Огромные волколаки стоят
плечом к плечу, объединенные давней ненавистью.
Сероглазый мальчик опускает
голову.
Он еще молод.
И никогда не видел собак.
* * *
Они несутся по снегу, не
замечая, что его уже нет, не видя, как круг замыкает текучий туман, как
меняются тени...
И останавливаются, когда чары
теряют силу, побежденные силой более страшной.
"Нас водят кругами.
Посмотри – вот ветка, что хлестнула тебя по плечу..."
Она сидит, закрыв глаза.
Она вспоминает Нарготронд.
И не может поверить, что ее
могли удержать обычные решетки.
Что она не смогла подчинить
себе камень.
Что Келегорм и Куруфин не
прошли мимо.
Что она могла поверить, будто
не увидит Берена.
"Город-предатель.
Город-под-тенью".
Камни пещер не солгали.
Или просто – подняться на
гору можно, только минуя долину – иль пропасть?
Она поднимается – рывком.
– Пошли!
Ее голос звучит, как труба. И
Хуан не может противиться воле, ожившей в эльфийской принцессе, подобно земле,
что согрета лучами весеннего солнца.
"Тол-ин-Гаурхот...
Покажи мне свой лик."
И крепость отозвалась.
Не звуком. Дорогой из
твердого серого камня – не листьев.
Вместо деревьев вокруг
выросли арки и стены...
А впереди был мост.
Стрельчатый мост.
Тонкий, словно лезвие меча
надежды над пропастью поражения.
А за ним угадывалась
крепость.
Менялись ее очертанья, как
клочья тумана...
И замок, построенный эльфом,
качался в объятиях чар, как дитя в колыбели.
Изогнуты башни, кривятся
насмешкою темные окна...
Что это – крепость иль тень
ее, морок, рожденный туманом?
Туман был везде.
Вился по стенам, клубился над
пропастью, что охраняла мир не-живущих...
Лучиэнь осторожно сделала шаг
вперед.
Мост был настоящим.
* * *
Они ждали. Не приказа, а лишь
позволенья.
Они стояли единой стеною
тумана.
Лапами листья скребли в
нетерпении, чуя охотника-пса...
* * *
Она смотрела, не в силах отвести
взор. Словно глаза приковали цепями к призрачным башням.
Тол-ин-Гаурхот, сердце
Волчьего острова – сердце? Не может быть
сердца у Смерти – клубилась пред нею, как дым, что костер
оставляет погасший...
Она смотрит на
крепость-призрак... а видит лишь роспись на каменных стенах последней темницы,
наполненной светом...
Минас-Тирит.
Минас-Тирит, отзовись мне!
Пробудись же, древний камень!
Снег твои покроет стены,
Солнце снова их согреет,
Расцветут цветы весною,
Летом ягоды поспеют...
Вспомни, кто творил с любовью
Эти башни, эти стены!
Помоги в борьбе неравной!
– Сегодня останется только
Добыча... Хорррхэ! Дитя Солнца не для тебя.
Она наклоняет голову. Она не
противится – рада. Плоти и крови было слишком много, а добыча – не очень и
вкусной. И в крови, что досталась ей в ночь без охоты, не было ужаса, не было
быстрого бега, не было дрожи, что тело пронзает – была она пресной.
И надоела.
– Почему, шакх Тхаурон?
– Не знаю. Да, Харрен тоже не
посылай. Все равно кого. Но – не Матерей.
– Я пойду? – желтые глаза
смотрят вопрошающе.
– Иди. И убери оттуда всех,
кто еще не охотился.
Сероглазый эльф остается
один, уходя на дорогу тумана, там, где след оставляет Грядущее...
...Тишина. Оглушающая. Словно
мешок на голову одели.
Не слышно шагов девы и
зверя...
Они идут рядом. Идут по
мосту... не приближаясь к крепости ни на шаг.
Лучиэнь не выдерживает
первой.
– Да ты боишься меня?!
Молчит Тол-ин-Гаурхот. Лишь
под ноги падает камень.
Один.
Она невольно делает шаг
назад... и видит, что это не камень. Пронзенный иглой соловей.
Он поднимает головку и
начинает свою песнь...
Рад тебя здесь видеть, дева,
Гостьей будь в прекрасном замке,
Нашего вина отведай,
Песни призраков послушай...
И за тонким писком прячется
другой голос – тяжелый, словно сгущающийся вокруг туман...
Соловей никнет.
Лучиэнь стоит, не в силах
сдвинуться с места...
И Хуан тянет ее за плащ, чуть
не срывая его с тонких плеч...
"Пойдем. Это морок.
Здесь нельзя верить своим
глазам. И даже сердцу доверяй не сразу."
Она не слушает, наклоняется,
берет в руки тушку... и прах сыплется сквозь пальцы.
"Пойдем".
Пробудись же, Минас-Тирит!
Вспомни тех, кто эти плиты
Обагрил когда-то кровью!
Сверху падает второй соловей.
Она успевает подхватить его – и чувствует остывающую плоть...
Крови нет на этих плитах.
Живы воины и песни.
Озаряют этот замок.
Песни о земле далекой,
О камнях, что краше жизни,
О Враге в железном замке,
О сраженьях вечных с тьмою...
Она роняет бессильное тельце
на камни...
"Пойдем".
– Неохотившиеся – прочь!
Они не спорят. Лишь тает в
тумане обида.
Огромный волколак ждет.
Он знает, что все, кто погиб
от когтей и зубов презренного Пса, что отмечен великою силой, получат отмщение.
Он лишь не знает, кто станет
отмщеньем. Когда...
А мост бесконечен...
и вымощен соловьями...
Сирион, река надежды!
Воды гордые несешь ты
Сквозь измученные
земли...
Смой же чары, что терзают
остров...
Ей показалось? Или камни
дрогнули?
Не понять... тихо кругом.
Лишь под ноги ей снова падает
соловей.
Все тело – в струпьях. И
крови.
Он поднимает голову.
Нет здесь больше Сириона,
Нет реки, что жизнь давала,
В озере заснули воды,
Пробужденья не желая.
"Пойдем".
Она срывается:
– Я не могу! не могу!
"Это только
морок..."
Воздух вдруг пронизывает алое
лезвие...
И на мост вместе с тьмою идет
волколак.
Серые глаза с багровым дном
смотрят на закат...
И видят, как бледная тень,
что назвалась Луной, наливается Силой...
"Завтра будет великая
Охота..."
И над островом тенью навис
насмешливый вой...
... Они крадутся навстречу
друг другу, сливаясь с туманом.
Сливаясь в смертельном
объятии с ликом Луны...
Волколак и пес сшиблись,
покатились по земле...
Взметнулся над миром ликующий
лай... и в ответ ему рык предсмертный раздался.
Из раны хлещет кровь – и
исчезает на камнях, которые выпили ее – без остатка.
А призрачный волколак, не
оглянувшись, бредет по камням в сторону замка... прямо на Лучиэнь.
Он проходит сквозь нее
равнодушно. Словно переступил через тень.
А Хуан готовится к новому бою
с врагом, что не стал воплощением Верности другу.
"Время пришло..."
Как трудно проснуться – от
морока к Мраку...
"Я не хочу!"
Сон тяжелый, сон печальный
Давит грудь, морозит душу...
Финрод зажмуривается...
"Здравствуй,
Финрод!"
"Ты что больше
любишь?"
Они приближаются к нему,
улыбаясь...
"Здравствуй, Король
Нарготронда! Мы ждали тебя..."
Он открывает глаза...
И видит, что тени пируют. Не с ним.
А с теми, кто стал жертвой
клятвы, что смертному дал их король – за спасение жизни.
Не думать. Не знать.
А... почему бы и нет?
Он станет улыбки дарить вновь
пришедшим...
Он скрестит мечи с боевыми
друзьями...
Споет с ними песню. Поднимет
бокал в честь владыки...
Сероглазый эльф улыбается.
Его улыбка холоднее, чем цепи.
"Потерпи еще немного. Скоро и ты станешь тенью...
И станешь нам братом.
А может, хочешь обрести крылья?"
Как же он устал...
Всё равно. Теперь уже – всё
равно.
Их было уже трое.
И Хуан душил четвертого.
Неужели всё так просто?
Приходи ко мне, о дева,
Ждет тебя беспечный замок,
Ждет туман, что краше света,
Ждет любимый... и хозяин.
Что тебе глядеть на схватку?
Что до пса тебе за дело?
Волки с псами так враждуют,
Как лишь родичи умеют...
Она оглянулась.
Хуан стоял над поверженным
волколаком, тяжело дышал, вывалив язык, и кровь капала с мощных клыков...
И она закричала.
Не было ни чар, ни заклятий.
Только имя.
"Берен!"
Опубликовано с согласия автора.
Дата публикации: 2 августа 2005 года.
|
|
|