Библиотека портала "Венец"

www.venec.com 

Эмуна

Выбор наместницы

L

Последнее время магистр Ир особо остро ощущал ход времени. Казалось, что нынешняя зима будет длиться вечно, и минуты снежной крупой падают в пропасть, а он пытается поймать их, подставляет ладони, но снежинки тают на теплых пальцах. Ночами мага мучили кошмары, от них не спасала ни магия, ни успокоительные отвары, легче становилось только в те ночи, когда Анра оставалась в его покоях. Страшные сны отступали, словно испугавшись тихого дыхания девушки, тепла ее ладоней. Ир приказал ей переселиться к нему. Магистр не мог нарадоваться на свою ученицу. Она впитывала магию как губка. В отличие от покойного Эратоса, девушка оказалась неспособна к самостоятельному творчеству, но не было заклинания, которое Анра не смогла бы воспроизвести с первого раза. Теперь магистр не сомневался, что негласное правило держать послушниц как можно дальше от подлинной магии, принесло ордену больше вреда, чем пользы. Кто скажет, сколько талантливых девушек умерло от старости, проведя жизнь на кухне Дома Феникса, в то время как они могли бы стать достойными ученицами? Анра ни о чем не просила своего наставника, но радость, осветившая лицо девушки, когда она услышала, что отныне девочки-послушницы получают равные права с юношами, яснее ясного сказала, что Ир угадал ее сокровенное желание.

Тем временем совет магистров с трудом скрывал свое недовольство действиями Ира. Теперь, когда из-за преступного вольнодумия магистра Эратоса их осталось всего семеро, а над орденом нависла смертельная угроза, старейший и сильнейший из них предается любовным утехам с сопливой девчонкой, вместо того, чтобы бросить все силы на разгадку проклятья. Даже объединив усилия, магистры так и не смогли понять, что сделал Эратос, в какую структуру он вложил всю свою силу, и как это заклинание должно было сработать. Все, что они знали: проклятье обретет силу, когда вернется король. И эти временные рамки настораживали сильнее всего, ведь кто-кто, а магистры Дейкар, многие из которых своими глазами видели времена основания империи, не сомневались, что король не вернется никогда. Ир утверждал, что по молодости своей Эратос просто не знал эту печальную истину, потому и завязал свое заклинание на невозможное событие, а, посему, и беспокоиться не о чем. Нет короля — нет и проклятья. Молодые магистры предпочли было поверить старейшему, но Арниум упрямо стоял на своем, заставляя совет продолжать исследования. Он не верил, что чудо-мальчик Эратос мог попасться в такую глупую ловушку, и знал, что за прошедшие полгода Ир трижды вопрошал тени. Еще его очень беспокоил пропавший ученик сожженного магистра. Хочет Ир или нет, но Арниум заставит его признать, что происходящее угрожает самому существованию ордена. Он решительно постучал в дверь, надеясь, что у коллеги не хватит наглости сделать вид, что его нет дома. Ир раздраженно взмахнул рукой, снимая защитное заклятье:
— Доброе утро, коллега Арниум, — судя по выражению голоса, Ир не считал это утро добрым и до визита почтенного коллеги, а теперь так и вовсе мечтал, чтобы поскорее наступил вечер.
— И вам доброе утро, коллега Ир, — радостно отозвался Арниум, прошел в комнату, приобнял стоявшую у кресла учителя девушку за талию и доверительно сказал ей:
— Давай-ка, красавица, принеси нам по чашечке горячего карнэ и займись чем-нибудь полезным, дай двум старикам посекретничать.

Иру снова пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы сдержать раздражение. Право же, никто, кроме коллеги Арниума, не мог похвастаться, что с такой легкостью заставляет старейшего мага терять самообладание. Даже наместнице Энриссе это удалось всего однажды. Уж за две тысячи лет Арниум мог запомнить, что Ир ненавидит карнэ! Распространенный в Кавдне травяной настой красного цвета хорошо бодрил, отгонял сонливость, прояснял ум, но горьким вкусом мог поспорить с корой ивового дерева, которую жевали варвары, почему-то считая, что она помогает от лихорадки. А уж называть Ира стариком при молодой любовнице — и вовсе верх неприличия! Если Арниуму охота изображать из себя седого старца, давно забывшего, чем мальчики отличаются от девочек, это его личное дело, незачем требовать того же от Ира. Кроме того, уж кто-кто, а магистр прекрасно знал, что старческая немощь коллеги — всего лишь видимость. Недаром он каждый год отбирает себе несколько двенадцатилетних девочек-послушниц, не вошедших в женский возраст, и отправляет их работать на кухню, как только пойдет первая кровь. Ир брезгливо морщился от одного только предположения, что сладкоголосый старичок делает с бедными детьми, но никогда не позволял себе вмешаться в личную жизнь коллеги. Значение имеет только благо ордена, если действия магистра не вредят этому благу — пусть хоть младенцев в чесночном соусе кушает. Впрочем, это уже перебор. Рано или поздно кто-нибудь узнает, и поднимется скандал, который будет ордену только во вред. Так что когда Дому Тени понадобились младенцы для каких-то ритуалов, за ними пришлось ездить в земли варваров. Маги Дейкар заботились о своей репутации в народе, раз уж не могли позаботиться о нем самом. Поэтому они не покупали детей на рынках Кавдна, чем порой грешили белые ведьмы, а забирали только тех, кого им по доброй воле отдавали родители. Иногда эту добрую волю приходилось вознаграждать небольшими денежными суммами — так в орден попал недоброй памяти Эратос, чтоб ему в посмертии икалось — но такую сделку никто не назовет работорговлей, ведь родитель сначала соглашается отдать свое чадо огненным магам безвозмездно, и только потом получает деньги в награду за бескорыстие.

Девушка послушно принесла поднос с карнэ, поставила на низкий столик и выскользнула за дверь. Пригубив свою чашку, Ир обнаружил, что умная девочка добавила в его напиток сладкий сироп. Арниум, кряхтя, устроился в кресле, попробовал свой настой:
— Сразу видно, что вы не большой любитель карнэ, коллега. Ваша ученица не умеет его заваривать — она передержала траву в кипятке, видите — он бордовый, а должен быть вишневым.
— Не вижу принципиальной разницы. Вы пришли побеседовать об оттенках красного цвета?
— Нет, к сожалению — нет. Хотя эта беседа могла бы стать весьма поучительной. Недаром красный — один из цветов триады.
— Тогда в чем дело? — Ир был слишком раздражен для обычного вежливого расшаркивания.
— Вас не было на вчерашнем заседании совета.
— Я устал выслушивать эту чепуху. Заклинание Эратоса — полнейшая бессмыслица, и я не хочу тратить на нее время.
— Вы же сами знаете, насколько мальчик был талантлив. Сомневаюсь, что он резко поглупел в последние дни жизни.
— Арниум, вы же понимаете, что никакой король не вернется. С тем же успехом он мог завязать заклинание на последнюю битву или отмену налогов.
— Но он это сделал. Быть может, мы все-таки ошибаемся, и король вернется? Грядут перемены, скоро в мир явится Тварь. Кто помешает ей придти в облике короля? Она сразу получит власть над большей частью обитаемого мира, и у Твари будут все основания уничтожить орден. Тут даже и проклятье не понадобится, она и так приложит все усилия, чтобы развеять нас по ветру до возвращения своего хозяина.
— Чушь! Тварь придет в другом обличии. Я видел будущее.
— А вы, случаем, не видели, как наместница породит Ареда, если не вернется король? Вспомните предсказание: последняя наместница и вторая королева!
— Какая разница? Кто-то объявит себя королем, вот и все. Это ничего не изменит: заклинание завязано на возвращение короля, а не на появление нового правителя.
— И все же, я бы не был столь уверен.
— Арниум, я отвечаю за свои слова! Тварь придет в мир уже в этом году, и король не имеет к этому никакого отношения, и именно Тварь должна привести в мир Ареда.
— Вы не магистр тени, Ир. Что, если вы ошиблись? А вы носитесь со своим драгоценным знанием, как с перепелиным яйцом: ни яичницу поджарить, ни из рук выпустить. Поделитесь им, и я смогу проверить, действительно ли будущее настолько однозначно. Тени будут говорить со мной охотнее, чем с вами.
— Тени говорят и со мною!
— О, да. Вы вопрошали их трижды со времени смерти Эратоса. О чем, если вы и так все знаете и ни в чем не сомневаетесь?
— Это не ваше дело, Арниум!
— Речь идет уже не о благе ордена, а о самом его существовании. Я тоже говорил с тенями, Ир. Они напуганы, эльфийские маги ловят их в свои сети и заставляют говорить. Тех, кто не может ответить на их вопросы — растворяют в вечную тьму.
— Опять эльфы! Вы можете думать о чем-нибудь другом? Элиан давно уже мертв, прекратите пытаться втянуть орден в свою личную месть! У вас был шанс, кто же виноват, что вы его упустили?

По лицу Арниума пробежала судорога боли, он вдруг показался гораздо моложе своих лет, и Ир словно наяву увидел светловолосого юношу с нахохлившимся беркутом на плече, но видение тут же исчезло.
— Вы несправедливы, коллега, причем несправедливы вдвойне. Все, что меня сейчас беспокоит — выживание ордена.
— Об этом нет нужды беспокоиться! Мы сильны, как никогда с момента великого удара. Даже потеряв восьмого магистра, мы по-прежнему сохраняем все позиции. Мы готовы ко всему.
— Тогда скажите мне, куда пропал мальчишка?
— Какой мальчишка?
— Ученик Эратоса, Кэр. Полно, Ир, вы меня прекрасно поняли. Вы посылали своих людей в город, искать мальчика.
— Разумеется. Он принадлежит ордену, как и любой другой послушник. Я приказал бы искать любого беглеца.
— Зачем Эратос отослал его?
— Кто вам сказал, что это сделал Эратос? Щенок мог воспользоваться моментом и сбежать по собственной инициативе. За ним никто не следил. Посмотрел, как горит его учитель, испугался и сбежал. Вы опять ловите призраков, Арниум.
— Я не ловлю призраков, я уже поймал.
Ир напрягся, несмотря на то, что еще минуту назад утверждал, будто мальчишка не имеет никакой ценности:
— Вы нашли его? Как?
— Позвольте мне сохранить некоторые профессиональные секреты.

Ир с завистью взглянул на коллегу — некоторые ритуалы Дома Тени не давались ему даже с использованием крови. Быть может, зависть бы несколько поутихла, если бы Ир узнал, что Арниум вовсе не прибегал к магии, чтобы найти мальчика. Он просто проверил цеховые записи всех ремесленных гильдий в городе, выискивая, в какой из них в последнее время появился ученик или подмастерье подходящего возраста.
— Что он сказал?
— Поначалу — ничего, очень упрямый оказался мальчик и дурно воспитанный. Нынешняя молодежь потеряла всякое представление о приличиях. Впрочем, в случае с этим молодым человеком оно и не удивительно, его наставник также был дурно воспитан. Нет-нет, я вас не обвиняю, дурную траву не спасешь прополкой и поливом. Драть надо. Воспользуйтесь добрым советом, пока не поздно, даже самых лучших из них все равно надо драть.
— Арниум, ради Основателя, прекратите мудрствовать! Что вы узнали?
— Эратос передал с мальчишкой письмо наместнице. Что в нем — Кэр не знает. Конверт был запечатан, а ему и в голову не пришло полюбопытствовать.
— Каким образом он это сделал? Кто его пустил во дворец?
— Вам надо больше внимания обращать на то, что происходит за стенами Дома Феникса, Ир, — с легкой укоризной заметил Арниум, — два дня назад был народный день, когда любой подданный может передать свою жалобу наместнице и она ее рассмотрит.
— Проклятье! Вы опоздали всего на два дня!
— Уж не думаете ли вы, что наместница действительно читает эти малограмотные писульки? Их разбирают в канцелярии, а туда я уже отправил своего человека.

Ир устало откинулся на спинку кресла:
— Молитесь, чтобы это оказалось так.

LI

Почтенный магистр Арниум ошибался — на его беду Энрисса действительно читала все прошения, полученные во время народного дня. Это занимало у нее несколько дней, зато простые люди знали, что наместница не в заоблачной дали, величественная и недосягаемая для простых смертных с их маленькими горестями, а совсем рядом, и любой может воззвать к ее справедливости. Она сидела в кабинете, просматривая прошения и жалобы. Часть из них кидала в урну, как полную чушь. Порой она недобрым словом поминала Саломэ Несчастливую, позволившую простолюдинам учиться грамоте. Если бы горожанам и крестьянам приходилось платить за каждый лист бумаги писцу, они бы думали, прежде чем жаловаться наместнице на соседку, что дочку на выданье сглазила, или на кота, утащившего судачков в сметане. В этом мире никогда не заканчивается и достается своему обладателю бесплатно только человеческая глупость. Зато она дорого обходится окружающим. Пробежав взглядом по очередному «шедевру» наместница не выдержала:
— Нет, Ванр, вы только взгляните на это!
— Опять донос?
— Но какой!
Ванр взял бумагу, прочитал:
— О, да. Просто бесподобно, даже жаль, что неправда.

Аптекарь из нижнего города жаловался на белых ведьм, что те прокляли его огород с лекарственными растениями — видимо, в великой зависти к его чудодейственным средствам, возвращающим мужчинам силу, а при втирании в голову спасающим от облысения. Теперь он вынужден покупать травы на стороне, и находится на грани разорения.
— А что, вам угрожает облысение?
— Нет, но мало ли… Говорят, что если мужчина рано не поседел, то обязательно полысеет.
— Никогда не обращала внимания. Тогда почему наш Хранитель и седой и лысый?
— От великой мудрости, не иначе.

Наместница вздохнула и отложила аптекарскую кляузу в сторону:
— Распорядитесь, чтобы дворцовый травник навестил этого аптекаря и проверил его чудо-зелья. Если окажется, что они хоть от чего-нибудь не помогают, аптекаря на два года лишить торгового разрешения и приговорить к штрафу в пользу ордена Алеон за клевету.
— А если зелья действительно помогают?
— Тогда привести ему жреца Эарнира, пусть благословит этот огород.

Ванр послушно отметил в своих записях волю наместницы и потянулся в кресле — он сидел тут с самого утра, и желудок настойчиво намекал, что обеденное время давно прошло и как бы не остаться еще и без ужина.

Энрисса не глядя выудила из бумажной кучи следующее послание и с удивлением обнаружила, что держит в руках плотный конверт, запечатанный сургучом. Обычно люди, запечатывающие свои жалобы в конверты, не подавали их наместнице в народный день, находя другие возможности. Она перевернула конверт — ничего не написано, сургуч без печати. Подняла на просвет и, как и ожидала, увидела второй конверт. Она сломала сургуч, достала загадочное послание, и чуть было не уронила его на стол. Второй конверт был запечатан алой печатью ордена Дейкар с фениксом в пламени, позволенной только магистрам. Отличить подделку было очень просто — настоящая печать всегда была горячей на ощупь, но сургуч при этом оставался твердым. Энрисса прикоснулась к сургучу и задумчиво положила конверт на стол. Потом посмотрела на клепсидру:
— Уже шесть вечера, мы заработались. Идите отдохните, господин секретарь, возвращайтесь через час.
— Распорядиться, чтобы вам принесли ужин? — Энрисса часто ужинала или завтракала в своем кабинете. Обедать, ей, к сожалению, приходилось с придворными, заслужившими честь оказаться за одним столом с наместницей. Она понимала несомненную пользу таких обедов, но каждый раз с тоской откладывала книгу, чтобы сесть во главе стола.
— Я не голодна, ступайте.

Едва за Ванром закрылась дверь, наместница сломала печать и впилась глазами в письмо, привычно оценивая незнакомый почерк. Твердые, четкие очертания букв и характерные завитки, тем не менее, всегда одинаковые. Так пишут уверенные в себе люди, при этом творческие натуры, в силу необходимости подчинившие себя строгим правилам. У самой Энриссы был похожий почерк, но она давно уже научилась писать разными стилями, в зависимости от адресата и содержания текста. Желающий определить характер наместницы по ее манере письма остался бы в полном недоумении. Первым делом она посмотрела на самую нижнюю строчку, надеясь увидеть там подпись.

«Эратос» — это имя ей ничего не говорило, впрочем, и не удивительно, наместница знала только двух магистров — вечно недовольного Ира, представляющего орден в Высоком Совете, и милейшего старичка Арниума, просто-таки излучающего добродушие. На заседаниях совета он не появлялся, зато частенько наведывался во дворец без всякого повода, побеседовать с Хранителем о редких книгах, полюбоваться на фрески, попробовать новый вид мороженого или насладиться откровенными туалетами придворных дам. Энрисса всегда радушно привечала старого мага: несмотря на кажущуюся болтливость, он никогда не выдавал ничего, связанного с орденом, но знал тысячи интересных историй. Остальные магистры предпочитали не показываться при дворе, и Энрисса знала только, что всего их восемь, причем один в Ландии и трое у варваров, а из Кавдна маги Дейкар ушли еще триста лет назад — по неизвестной причине. Она вернулась к письму:

«Ваше Величество, Вы получите это письмо, когда меня уже не будет среди живых. Умирать не страшно, но очень обидно. Обидно осознать в последние дни, что всю жизнь заблуждался, обидно уйти, не сдержав слово. Я знаю, что Вы не доверяете ордену Дейкар. Думаю, что для Вас не является секретом, что орден, в свою очередь, не доверяет Вам. Вы несговорчивы, умны, осторожны и умеете добиваться своего. Но это ничего не значит. Будь Вы послушной марионеткой в руках ордена — и это не спасло бы Вас от предначертанного конца. Орден Дейкар снова взял на себя право решать, какую цену должны заплатить люди за исполнение великой цели магов Дейкар. Я не знаю, действительно ли Аред заперт в солнечной ловушке, я даже не уверен в существовании Семерых, да что там… порой я сомневаюсь в существовании самого Творца. Впрочем, через несколько часов я узнаю все тайны мироздания.
  
Но в одном у меня нет сомнений — нельзя бороться со злом, принося в жертву живых людей. Однажды орден Дейкар уже был близок к уничтожению этого мира, не хватило сил и умений. Вы наверняка слышали про племя Хуран, обитающее на юго-востоке Кавдна. Триста лет назад Кавдн захватил их земли, и с тех пор они борются за свою независимость — убивая любого кавднийца, до которого могут дотянуться, вне зависимости от пола и возраста. Ради благородной на первый взгляд цели погибают сотни и тысячи невиновных людей. Орден Дейкар отличается от племени Хуран лишь размахом. Если не остановить их сейчас — погибнут тысячи тысяч.

Согласно предсказанию, наместница, которая придет после Вас, станет последней наместницей и второй королевой. И девочка, которой это предначертано, уже родилась. Вы понимаете, что в тот самый момент, когда она появилась на свет, орден приговорил Вас к смерти. Я не знаю, сколько лет Вам осталось жить — думаю, что не меньше пятнадцати и не больше двадцати. После Вашей смерти орден Дейкар сделает все, чтобы последняя наместница сменила Вас на троне. Согласно предсказанию, она должна вернуть в мир Ареда. Дейкар надеется уничтожить его, пока он не наберет силу. Если хотя бы одно из условий будет нарушено — предсказание не сбудется.
  
Девочку зовут Саломэ, ее отец — Ланлосс Айрэ, последний из магов войны, мать — белая ведьма Эрна. Сейчас она считается незаконнорожденной, но орден собирается исправить ситуацию и силой загнать изменившуюся ткань реальности в рамки предначертания. Я не считаю себя в праве предлагать Вам готовые решения. Теперь, зная столько же, сколько знал я, Вы сами сможете выбрать свой путь. Все, что я могу сказать: не ошибитесь и не переоцените свои силы, Ваше Величество, не следуйте моему примеру. Вы не сможете уничтожить Дейкар всеми силами империи, пускай даже теперь у них останется только семь магистров.
Еще три часа магистр Дейкар Эратос».

Энрисса положила письмо на стол. Даты нет, не поймешь, когда написано, понятно, что не раньше предыдущего народного дня, иначе передали бы уже тогда. Магистр Эратос… знать бы, есть ли такой на самом деле, вернее, был ли, если верить письму. У Ланлосса и белой ведьмы действительно есть дочь и зовут ее Саломэ. Может быть, Энриссу пытаются спровоцировать убрать девочку? Но почему бы им не сделать это самим? А если незнакомый магистр сказал правду, то непонятно, что с этой правдой делать. Энрисса всегда отличалась трезвым умом и редким здравомыслием, она не видела в большой политике места для мистики, предсказаний, божественных откровений и озарений. Она еще раз просчитала варианты: письмо — хитроумная интрига ордена. Тогда самое разумное проигнорировать его и ничего не предпринимать, посмотреть, каким будет следующий ход противника, и попробовать что-нибудь узнать через свои источники. Еще можно вызвать к себе Ира, положить перед ним на стол этот любопытный документ и послушать, что скажет почтенный магистр. Даже если окажется, что Энрисса проникла в глубину черных замыслов Дейкар… хотя нет, у них замыслы должны быть красные… Так или иначе, раньше, чем через пятнадцать лет ее не убьют, иначе пророчество не сбудется. Второй вариант — магистр Эратос обиделся на своих собратьев, у него для этого был весьма весомый повод, и решил таким образом рассчитаться сразу за все. Но и тут тоже не все так однозначно: он мог говорить правду, предупреждая Энриссу об опасности, а мог придумать всю эту историю, чтобы напугать наместницу и настроить ее против Дейкар. Может, стоит убрать девочку, если это самый надежный способ обойти предсказание? Энрисса брезгливо поморщилась: до сих пор ей не доводилось убивать маленьких детей. А что если переслать это письмо Ланлоссу? Ведь это его дочь, пусть и беспокоится. Насколько Энрисса успела изучить непобедимого генерала, ему очень не понравится, что какие-то маги «предсказали» будущее его единственного ребенка. Или, наоборот, понравится? Ведь чтобы девочка смогла стать наместницей, Дейкар придется найти способ ее узаконить, а Ланлосс только об этом и мечтает. Сейчас, правда, его жена ждет ребенка, но слуги поговаривают, что сам генерал к этому не имеет никакого отношения. Нет, Ланлосса Айрэ лучше держать в неведении, слишком уж соблазнительный сыр положен в эту мышеловку, самая непоколебимая верность может не устоять. Энрисса, так и не решив, какая из версий правильная, наметила план действий: граф Инхор ничего не должен знать, за белой ведьмой и ребенком нужно установить наблюдение. Магистра Ира завтра же пригласить на аудиенцию. Пусть знает, что ей все известно, и кусает себе локти следующие пятнадцать лет.

LII

Соэнна сидела в кресле и перебирала разноцветные клубки в корзинке. До замужества молодая герцогиня не умела вязать, такое рукоделие считалось занятием для простонародья, так же, как ткачество и плетение кружев. Знатные дамы вышивали, рисовали на шелке, самые старомодные плели гобелены. Но в Суэрсене все было не как у людей, а может быть, молодая девушка ошибочно распространяла обычаи своего родного графства на огромную империю. В первые годы замужества у Соэнны было слишком много свободного времени, а привычное с раннего детства вышивание не помогало избавиться от горьких размышлений. Тогда она и научилась вязать, в скором времени проявив немалую сноровку, и даже пристрастилась к этому занятию. Правда, вместо рукавиц и шарфов она предпочитала вывязывать диковинных зверей и потом набивать их обрезками ткани. Готовых зверюшек она отдавала служанкам, детям на забаву, понимая, что таким поделкам, в отличие от торжественных гобеленов и тонких вышивок, нечего делать в господских покоях.

Чем ближе приближался ее срок, тем медленнее тянулось время. Она уже забыла, с каким нетерпением ждала этой беременности, мечтая только об одном: перевернуться на живот и как следует выспаться. Она отвратительно себя чувствовала, хотя лекарь и убеждал герцогиню, что давно не видел столь благополучной беременности. Днем все было хорошо, но по ночам Соэнна не могла спать, ей снились странные сны, пугающие и непонятные, вытягивающие все силы так, что по утру служанки меняли насквозь промокшие простыни. Самое странное, что она помнила свои сны во всех подробностях, но не могла найти подходящие слова, чтобы рассказать о них. Словно кто-то останавливал ее, мешая готовым фразам сорваться с языка, и она даже не пыталась противостоять этому неведомому «кому-то», против воли признавая за ним право решать. Вот и сегодня ей снилось то же самое, что и вчера: высокий черноволосый человек в развевающихся белых одеждах, похожий на Иннуона и в то же время на нее саму. Он стоит у высокого витражного окна, за которым садится солнце, и багрянец заката, пройдя через алые стеклышки витража, окружает его голову огненным ореолом. Она никогда не видела этого человека, но знает его очень хорошо, лучше, чем саму себя, и всеми силами души стремится быть с ним рядом, но витражное стекло за его спиной рассыпается тысячью осколков, а сам незнакомец распадается на две части и падает на каменный пол, разбиваясь вдребезги. Соэнна как наяву слышала хрустальный звон и, упав на колени, перебирала осколки, не в силах разобрать, что из этого стекла витраж, а что — человек, плакала во сне, проклиная себя за медлительность, за глупость, за неумение понять. Ей казалось, что происходящее — ее вина, что она могла бы предотвратить несчастье, но каждый раз опаздывала, и со слезами пересыпала кусочки стекла из одной ладони в другую, даже не удивляясь, что они не режут ей пальцы.

Если не считать этих снов, здоровью будущей матери можно было только позавидовать: ни тошноты в начале, ни отекших ног в конце. Все, от лекаря до старухи-посудомойки сходились на том, что герцогиню, слава милосердным богам, ожидают легкие роды. Одна только Марион, старая няня Ивенны, которую поспешно уехавшая замуж Ивенна оставила в замке, не разделяла всеобщее радостное настроение, упрямо молясь каждое утро в храме перед статуей Эарниры, Дарующей Жизнь. Она и сама не знала, откуда взялось это царапающее горло ощущение неминуемой беды, и молчала, скажут еще потом: накаркала, старая ведьма. И так на кухне поговаривали, что Марион молодую герцогиню лютой злобой ненавидит за то, что та ее любимицу из дому выжила. Служанки ошибались — несмотря на горькую обиду, что Ивенна забыла про верную няньку, Марион радовалась за свою питомицу — каким бы муж не оказался, все равно ей там будет лучше, чем здесь. Так что зла на Соэнну она не держала, но в каждую бочку не воткнешь затычку, и прислуга по-прежнему судачила, тем более что с отъездом Ивенны Марион осталась без работы. Из замка ее никто не гнал, служанки даже кланялись в коридоре по старой привычке, но пожилая женщина и сама понимала, что стала лишней в этих стенах, и цеплялась за прошлое уже без всякой надежды.

Иннуон с еще большим нетерпением, чем Соэнна, ждал, когда жена разрешится от бремени. В отличие от всех остальных мужчин в его положении он точно знал, что в назначенный природой срок станет отцом двух мальчиков. Еще не было случая, чтобы два поколения подряд рождались мальчик и девочка, а девочки-близнецы и вовсе никогда не появлялись на свет в роду Аэллин. Герцог во всех подробностях представлял, как возьмет сыновей на руки и даст им имена, как будет воспитывать их и учить. Теперь ему казалось, что невозможно придумать ничего более увлекательного, чем получить в свои руки чистую табличку и самолично заполнить ее письменами. Его дети будут послушной глиной в руках отца. Он еще не знал, какие очертания придаст этой глине, но не сомневался, что сможет воплотить свой замысел. Если бы герцог хоть раз увидел, как няня пытается вплести в косу трехлетней девочке, едва видной от пола, голубую ленту, когда той хочется красную, он бы сразу изменил свою точку зрения на податливость материала. Но Иннуон никогда не видел маленьких детей, разве что новорожденных, когда им нарекали имя, а в возрасте одного дня младенцы еще не проявляют характер, потому и предавался мечтам без помех. Единственное, что его сейчас беспокоило — выбор имен. Все приходящие на ум мужские имена казались герцогу слишком грубыми, немелодичными, подходящими для кого угодно, только не для его детей. Кроме того, Иннуона раздражала традиция нарекать детей в честь давно умерших предков, память пусть сохраняется в летописях, а каждому человеку предназначена своя судьба, значит, и имя должно быть единственным в своем роде. Он перебирал разнообразные созвучия, произносил их вслух на разные тона, он пока что так и не остановился ни на чем определенном.

LIII

Разные слухи ходят среди людей о белокаменном Филесте, таинственной эльфийской столице в глубине Зачарованного Леса, куда нет хода смертным, будь то простолюдин или король, невежественный крестьянин или мудрый жрец, грубый варвар или утонченный музыкант.

Говорят, что город этот строили рабы-люди, и после строительства эльфы погребли их заживо под каменными плитами улиц, и потому туда не пускают смертных — боятся, что, почуяв живую человеческую плоть, кости несчастных строителей, погибших лютой смертью, вырвутся из-под камня.

Говорят, что город этот построили гиганты, прежде населявшие мир и покинувшие его по воле Творца, уступив место для людей и эльфов, и эльфы лишь непрошеные гости среди величественных белых стен, и потому не пускают туда людей, что боятся, как бы те не прогнали их из Филеста.

А еще говорят, что город этот и вовсе никто не строил, а Творец воздвиг его для своих любимых детей в один миг, и нет туда пути для смертных, ибо такова воля Творца.

Никто из пытавшихся пробраться через Зачарованный Лес и увидеть Филест своими глазами не вернулся назад. Да и на окраинах этого леса для людей находиться небезопасно. Слишком дорого ценится дерево алмазной ели, чешуйчатого дуба и прочих волшебных деревьев на рынках Кавдна и Ландии, а в империи, где по закону нельзя продавать древесину из эльфийского леса — еще дороже. Потому и охраняют эльфы свои границы, и горе тому человеку, что случайно забредет в лес и попадется эльфийскому патрулю. Там уже не посмотрят, есть ли у бедняги заговоренный топор, или всего имущества — котомка с черствым хлебом. Тяжело приходится крестьянам из соседних деревень: вон оно, рядом с домом, богатство немереное, одно дерево срубишь — тут и на приданое дочери, и на коня, и на новый дом для сына. А пойдешь в лес — не вернешься, вот и приходится локоть кусать. Недаром чем ближе к Зачарованному Лесу деревня, тем сильнее там эльфов не любят. Каких только баек не рассказывают: мол, и детишек эльфы кушают, и посевы травят, и девок портят, и даже собак едят! Да что злиться попусту — не для крестьян драгоценный лес. Приезжают отчаянные люди со всех концов земли, амулетами обвешанные, с топорами да пилами заговоренными, мечами да луками, вот им-то и удача. Крестьянину на такой топор за всю жизнь не накопить. Порой по десять деревьев за раз вырубить успевают. Но если пожадничают слишком, попадутся лесным стражам — то и им не уйти. А все ж таки с каждым годом границы Зачарованного Леса все ближе и ближе подбираются к Филесту. Ни магией, ни силой людскую алчность не превозмочь. Поговаривают, что эльфы уже и наместнице жаловались, что за непорядок такой, сам король Элиан велел Зачарованный Лес охранять! А наместница только плечами пожала, мол, что велеть-то он, может, и велел, да у нее столько солдат нету, чтобы лес этот кругом оцепить да древорубов гонять. Пусть уж эльфы сами справляются, как встарь, тем более что и закон такой есть, самим королем Элианом им право суда в лесу дано. Вот если они это право наместнице отдадут, тогда она и будет их лес охранять, а нет — так нет.

Маг в алой робе знал, что смертному нет хода в Филест, но не был уверен, что его все еще можно считать смертным. В любом случае, он ненавидел эльфийский город, и будь его воля — и близко бы к лесу их проклятому не подходил. Даже воздух в этих стенах казался безжизненным и затхлым, вытягивающим силы и само желание жить. Он не был уверен, что смог бы пробыть в Филесте более суток и сохранить здравый рассудок и магические способности. Магистр Ир не скрывал своей ненависти к Филесту, а эльфы отвечали магу столь же откровенной ненавистью к магии вообще и ордену Дейкар в частности. К сожалению, время от времени им приходилось сотрудничать, а отправить в Филест Арниума Ир не мог, справедливо опасаясь, что после этого сотрудничать будет уже не с кем, а в ордене останется всего шесть магистров. Он снова пробормотал проклятие эльфийским традициям, по которым король не мог покидать пределы Филеста. Неудивительно, что у этого Ирэдила взгляд замороженной рыбы — всю свою эльфийскую вечность провести среди этих камней. По непонятной Иру причине в Филесте не росла даже трава. Зачарованный Лес окружал город, но не заходил за его границы. Эльфийские странности выходили за пределы понимания мага: дрожать над каждым деревом в лесу и при этом жить среди камней. Впрочем, не так уж много эльфов жило в Филесте. Гулять по улицам Иру не позволяли, сразу провожая «дорогого гостя» в королевский дворец, но город казался почти безжизненным.

В зале королевского совета, как обычно, собралось всего пятеро эльфов, последних оставшихся из первого поколения, из тех, кто пришел на эту землю после войны магов и богов пять тысяч лет назад. Сам король принадлежал ко второму поколению и, несмотря на святость королевской власти, говорил последним на совете старейшин. Ир вежливо кивнул советникам, точно так же поприветствовал короля, а его рука судорожно вцепилась в защитный амулет: в присутствии старейших эльфов маг терял силы с утроенной быстротой, он словно слышал явственный запах разложения, витавший в изысканной зале. Как же жаль, что нельзя переложить эту миссию на Арниума, магу Тени самое место среди ходячих трупов! Но благо ордена превыше всего, и Ир, глубоко вздохнув, начал говорить:
— Приветствую вас, старейшие, и тебя, король. Пришло время исполнять древние договоры.
— Тварь еще не пришла в мир, — прошелестел один из эльфов.
— Но ее время близко.
— Тени переплетаются.
— Именно для этого вы и нужны.
— Мы можем обойтись и без вас.
— Не можете, — жестко возразил Ир, — вы не знаете, где это случится.
— Мы можем узнать. Орден хочет, чтобы мы сделали грязную работу, да еще и заплатили за это!
— Разве у нас не одна и та же цель? Или вы хотите, чтобы Проклятый вернулся в мир в мощи своей?
— Если у нас одна и та же цель, то убавьте плату.
— Мы берем лишь то, что необходимо.
— Вы требуете слишком многого! Этого не было в договоре.
— Обстоятельства изменились. Король Элиан не должен вернуться.
— Но пророчество!
— Мы позаботимся о пророчестве.

Эльфы переглянулись, безмолвно совещаясь, Ир еще сильнее вцепился в амулет, защищаясь от чуждой магии. Неудивительно, что эльфы не способны к магии людей, а люди не могут овладеть их магией. Это все равно, что кидать лед в огонь — даже странно, что при столь глубинных различиях на свет иногда появляются полуэльфы. Ир не понимал, как может выжить существо, объединяющее в себе столь противоречивую природу. Впрочем, среди полуэльфов не рождались маги, да и магия на них не действовала, ни людская, ни эльфийская. Наверное, магическая глухота и сохраняла их от самоуничтожения.

Последним, как и полагалось, говорил король. Кто бы ни принимал решения на самом деле — ему принадлежало право эти решения объявлять, и обязанность претворять их в реальность:
— Мы принимаем условия ордена Дейкар. Тварь будет уничтожена, а Звездный Провидец вырастет среди людей. Король Элиан не вернется.
— Вы узнаете имена в тот день, когда это свершится.
— Сколько времени у нас остается?
— Не больше пяти лет. Иначе Тварь успеет первой.
— Да будет так, маг.

Оказавшись за пределами Зачарованного Леса, Ир со стоном опустился на землю, привалившись спиной к самой обычной, не алмазной ели. Проклятье, как же хочется выжечь дотла этот каменный гадюшник! Чтобы один пепел остался, да и тот унесло ветром. Но нельзя, пока еще нельзя. Ах, Эратос, Эратос, глупый самоуверенный мальчишка! Сколько же от тебя проблем! Ир снова вспомнил последний разговор с наместницей, когда эта стерва с невозмутимым лицом положила перед ним письмо Эратоса и поинтересовалась, что уважаемый магистр думает по поводу сего послания. И как ему пришлось на ходу изворачиваться, признаваясь, что даже среди магистров попадаются слабые духом и сердцем. Что Эратос решил отомстить ордену. Потратив на этот разговор два часа, он все еще не был уверен, что сумел убедить наместницу в благих намереньях ордена. Мальчишка даже после смерти продолжает приносить одни неприятности. Но живой всегда победит мертвого. Король никогда не вернется, и орден не перестанет быть. Когда все это закончится, он призовет тень упрямого магистра, и тогда Эратос, наконец, признает, что Ир был прав с самого начала. И тем сладостнее будет это признание!

Далее

 

Обсудить на форуме

Опубликовано с согласия автора.

Дата публикации: 17 августа 2007 года

(с) Вера Школьникова, 2006-2007