www.venec.com
Эмуна
Выбор наместницы
XXXIV
Весна, как обычно, не торопилась в Суэрсен: под конец февраля непогода только
сильнее разгулялась, наметая огромные сугробы — уже не горы, но все еще повыше
иных холмов. Ветер ударял в оконные стекла, отскакивал, горестно подвывая от
бессилия, и даже заядлые охотники не рисковали высунуть нос из дома. Вечера дамы
проводили в покоях вдовствующей герцогини: Соэнна — вышивала или вязала, Ивенна
сидела, уткнувшись в книгу, или читала матери вслух, а сама леди Сибилла,
укутанная в меховое одеяло, полулежала на кушетке, рассеянно выслушивая сплетни
фрейлин, или просто рассматривала тени от свечей, покрывавшие стены затейливой
паутиной. Последний год Иннуон избегал общества матери, стараясь не оставаться с
ней наедине, ведь все разговоры неизменно сводились к одному: Соэнне уже
шестнадцать лет, два года прошло, а твоя жена все еще дева, я хочу увидеть
внуков перед смертью… Герцог сочувственно кивал, обещал, что исправится, но
простыни на ложе молодой герцогини по-прежнему радовали взгляд нетронутой
белизной. А теперь, когда измученная бесконечной зимой старая женщина перестала
покидать свои покои, Иннуон не скрывал облегчения. Он заходил к матери раз в
день, целовал руку, справлялся о здоровье и быстро уходил, не дожидаясь, пока
она снова примется за уговоры.
Герцог понимал, что продолжая упрямиться, выставляет себя на посмешище — уже никто не верил в его благородное стремление позаботиться о здоровье молодой супруги, слуги, и те пересмеивались за спиной хозяина, а тесть с каждой почтой присылал гневные письма, угрожая обратиться к наместнице. Этого Иннуон не боялся, чопорный граф Айн сделает все, чтобы избежать нового скандала, но понимал, что со стороны его нежелание исполнить супружеский долг ничем не оправдано. Соэнна за прошедшее время прибавила в росте, ее движения приобрели взрослую степенность, любой счел бы молодую, пышущую здоровьем девушку созревшей для материнства. Иннуону становилось все труднее стоять на своем: если полный ненависти взгляд жены по-прежнему приятно бодрил, то молчаливый укор на лице Ивенны и упреки больной матери вызывали раздражение. Особенно раздражало герцога осуждающее молчание сестры. Иннуон с детства привык к восхищению и безоговорочному одобрению всех своих затей, сестра всегда и во всем была его первой союзницей и помощницей. Теперь же герцог запутался в узах близнецов — его по-прежнему влекло к Ивенне, нравилось разговаривать с нею, играть в четыре руки на старом клавесине, чихать от пыли, уткнувшись носами в старый фолиант, даже просто сидеть на подлокотнике кресла и, не говоря ни слова, перебирать прохладные пряди ее волос. Но стоило ему подойти к Ивенне — и в глазах своего отражения он видел только неприятие и боль, сразу пропадало желание быть рядом. Иннуон понимал, что Ивенна бьется в тех же узах, и тем сильнее проклинал ее за нежелание принимать брата со всеми недостатками и капризами, как было раньше. Теперь он уже не знал, чего хочет сильнее: вернуть прежние отношения или больше никогда не видеть сестру.
Последние месяцы Ивенна редко покидала материнские покои. Ни лекарь, ни фрейлины не нуждались в ее помощи, привычно исполняя все желания больной. Пользы от младшей герцогини не было никакой, но и вреда тоже. Ивенна знала, что мать медленно, но неизбежно уходит, и хотела провести с ней последние дни. Леди Сибилла тоже знала, что умирает — лекарь не стал скрывать, да и не удалось бы, уж на что был привычный успокаивать больных, а под нахмуренным взглядом старой герцогини не смог выкрутиться, признался, что до осени леди не доживет. Мать и дочь почти не разговаривали, казалось, они и не замечают друг друга, но стоило Ивенне выйти по делам — и герцогиня сильнее обычного чувствовала боль в спине.
Соэнна приходила по вечерам, не жаловалась, чтобы
не беспокоить свекровь, но по печальному взгляду и так все было понятно — Иннуон
по-прежнему не исполняет своих обещаний. Наконец, девушка не выдержала — она
понимала, что леди Сибилла тяжело больна, но никто, кроме матери не заставил бы
Иннуона подчиниться. На свои женские чары Соэнна давно уже не рассчитывала —
окажись она с Иннуоном на необитаемом острове, он, быть может, и поддался бы
мужской природе, но в замке не переводились симпатичные служанки, всегда готовые
услужить господину. По красоте им было далеко до великолепной Соэнны, но герцог
не отличался особой требовательностью, да и потом, утром служаночки торопливо
убегали на кухню, путаясь в одёжках, а в темноте особо ничего и не разглядишь.
Девушка улучила момент, когда Ивенны не было в комнате, она по-прежнему считала
невестку подлинной виновницей всех своих бед, хотя и заметила, что муж стал
избегать сестры, и бросилась на колени перед свекровью:
— Леди Сибилла, — плакала молодая герцогиня у постели старой, — нет у меня
больше ни сил, ни надежды. Вы все подождать говорите, мол, опомнится, а уже два
года прошло! Всех служанок в замке перепробовал, только мною брезгует!
— Не плачь, дитя, подожди еще немного, все изменится.
И тут Соэнна в отчаянии прибегла к последнему
козырю, хоть и понимала, как больно будет старой женщине услышать такое о своем
единственном сыне:
— Изменится, как же! Он в брачную ночь сказал, что терпеть меня в женах будет,
только пока вы живы, а потом прогонит прочь! Для того и не спит со мной, чтобы
брак по закону не был совершен! И похоронить вас не успеет, как отправит меня к
отцу с позором! — Девушка в ужасе закрыла рот ладонями — последняя фраза
вырвалась сама собой.
Леди Сибилла долго молчала, было больно говорить, даже дышать. Вот оно как, не
мальчишеское упрямство, а осознанная подлость. Ждет, пока мать умрет, уже два
года ждет… и ведь дождется скоро. Она опустила руку на голову Соэнны:
— Успокойся, милая, как я сказала — так и будет. А ты смотри, Иннуон не простит,
ни тебе, ни мне. Только мне-то уже будет все равно, а тебе с ним всю жизнь
мучаться. Может, не стоит оно того? Вернешься к отцу, все уляжется, найдут тебе
другого мужа.
— Нет! Мне другого не надо! — На счастье Соэнны, свекровь не могла прочитать ее
мысли. Соэнна не хотела другого мужа, но вовсе не потому, что воспылала к своему
супругу горячей любовью. Она по-прежнему ненавидела Иннуона, так же страстно,
как и в брачную ночь, но тем сильнее горело в ней желание победить, одолеть
этого подлеца, заставить его склониться перед женой, признать свою вину и
ничтожество! О, герцог еще приползет к Соэнне на коленях! Но леди Сибилла ничего
не знала о жажде мести, сжигавшей девушку, она видела только, что та страдает:
— Хорошо. Иди к себе, дитя. Завтра я поговорю с герцогом.
***
Придя, как обычно, поздно вечером к матери
пожелать спокойной ночи, Иннуон с удивлением обнаружил, что в комнате нет ни
одной фрейлины, зато подле герцогини стоит хмурый жрец Келиана в черной робе.
— Матушка? Что-то случилось?
— Подойди ко мне, сын, — сегодня герцогиня сидела в кресле с высокой спинкой, а
не лежала на кушетке у камина, — вчера я говорила с твоей женой. Ты все еще не
сдержал слова.
— Но я же обещал тебе, что все сделаю.
— Обещал. И уже второй год нарушаешь материнскую волю, ждешь моей смерти.
— Это ложь! Я ведь женился, как ты и хотела!
— Я хотела внуков, а не кольца на твоем пальце! Ты обманул меня и продолжаешь
обманывать. Сегодня я покончу с этим.
— Интересно, каким образом? Я правитель этой земли! Если я с уважением отношусь
к тебе, это еще не значит, что ты будешь решать, когда мне спасть с собственной
женой! — Иннуон забыл и о болезни матери, и о безмолвном жреце, он, наконец-то,
давал выход накопившемуся гневу.
— Ты сегодня же проведешь с ней ночь, и завтра утром мне принесут вашу простынь.
Иначе…
— Иначе ты поставишь меня в угол или запретишь верховые прогулки?
— Иначе я прокляну тебя перед лицом самой смерти, и по всей империи, во дворцах
и храмах, крестьянских лачугах и купеческих лавках будут знать, что последний
герцог Суэрсен заслужил материнское проклятье.
Иннуон побледнел. Нет ничего страшнее материнского проклятья, даже проклятье белой ведьмы можно снять, но если мать при смерти проклинает сына — ни один маг, ни один жрец не сможет помочь несчастному. Семеро услышат ее гневные слова и занесут в небесные скрижали, и каждый из богов заберет у нечестивца, посмевшего прогневать давшую ему жизнь, свои дары. Болезни и безумие, бедность и несправедливый суд, одиночество и, завершением земных мучений — смерть, ожидали проклятого. И даже в посмертии не было ему покоя, тень его обращалась в ундара, духа смерти, безликого слугу Келиана. Иннуон не отличался особой религиозностью, но угроза пробрала его до самых костей. Немилость богов он бы еще пережил, а что там в посмертии — мало ли какую чепуху жрецы рассказывают, но материнское проклятье оглашали во всех храмах по империи, вне зависимости от того, кто заслужил немилость: батрак или герцог. После такой «славы» жди бунта, на что в Суэрсене народ своим герцогам верен, а проклятого над собой не потерпит — кому охота такому лорду служить, долю его разделять. Торговых людей в герцогство, и приплатив, не затащишь, жрецы откажутся проводить службы в герцогском замке, и ни один храм не примет его пожертвований, а если родится ребенок — жрец Эарнира откажется дать ему имя. Иннуон понимал — если мать проклянет его, он не удержится у власти.
Жрец молчал, герцогиня, выдохнув ужасную угрозу,
ждала, что скажет сын. Герцог признал поражение:
— Хорошо. Я исполню твою волю. — Развернулся, и, не оглядываясь, вышел из
комнаты.
Больше леди Сибилла не видела своего сына, он не пришел даже на похороны, два
месяца спустя. Лекарь ошибся — старая герцогиня умерла поздней весной.
***
Ивенна не плакала, слезы закончились, когда она умоляла брата придти к умирающей матери. Иннуон молча вывел рыдающую сестру из своей комнаты и запер дверь. Девушка слушала монотонное пение жреца и понимала, что хоронит сегодня не только мать, но и брата. Иннуон, которого она знала и любила, вторая половина ее души, не мог быть таким жестоким. Всем его былым грехам она находила оправдание, но не проститься с умирающей, не придти хоронить мать — это же каким бездушным чудовищем надо быть! Ведь даже Соэнна, переборов утреннюю тошноту, пришла проводить свекровь.
После похорон брат и сестра перестали
разговаривать, словно в пику Ивенне, Иннуон начал проводить больше времени с
беременной женой, с удивлением обнаружив, что Соэнна способна быть интересной
собеседницей. Разумеется, не сравнить с сестрой, но о сестре он не хотел даже
думать, пытаясь вычеркнуть ее из сердца так же, как до того вычеркнул мать. Узы
рвались неохотно, до сих пор случайно увидев Ивенну в коридоре, он чувствовал
боль, но не собирался отступать. Выход неожиданно подсказала Соэнна, так и не
избавившаяся от неприязни к золовке. Супруги сидели в гостиной, Соэнна читала
письмо от старшей сестры, Иннуон перелистывал отчет казначея, когда жена
отвлекла его внимание:
— Ну надо же, какие чудеса случаются!
Иннуон приподнял бровь — в чудеса он не верил, а
чудеса, в свою очередь, оскорбленные подобным к себе отношением, предпочитали
случаться подальше от скептически настроенного герцога.
— Что, статуя Хейнара в суремском храме опять сбежала с постамента и принялась
охотиться на неверных жен? — Лет пять назад один сообразительный купец, в порыве
праведного супружеского гнева задавший трепку своей супруге, сумел убедить суд,
что на самом деле это Хейнар внял его молитвам и навел порядок в купеческом
семействе — посредством своей статуи.
— Да нет, сестра пишет, что наша тетушка вышла замуж.
— И что тут такого удивительного?
— А то, что ей тридцать два года! Никто и не верил, что найдется такой чудак! —
Соэнна, в свои шестнадцать лет не представляла, кого может заинтересовать
женщина старше двадцати. Разве что только мужа, тому ведь деваться некуда, так и
то — все мужчины заводят молодых любовниц.
— А почему ее в обитель не отдали?
— А кто ее отдаст? Отец, пока жив был, любил очень, а как умер два года назад —
она хозяйкой в доме осталась, братьев-то нет.
— Понятно, раз хозяйкой осталась, неудивительно, что муж нашелся. — Как он и
предполагал — никаких чудес. С хорошим состоянием можно и в шестьдесят замуж
выйти.
— Сестра пишет, что по любви.
Иннуон недоверчиво хмыкнул, а Соэнна продолжала,
с ноткой сожаления в голосе:
— Жаль, Ивенна такая домоседка, может, и в нее бы кто влюбился. Ей ведь всего
двадцать восемь, и приданое хорошее.
Герцог отложил в сторону бумаги:
— Влюбился, говорите? Без этого можно и обойтись, а вот замуж — это хорошая
идея, — он так привык считать сестру частью себя, что мысль о возможном
замужестве до сих пор не приходила ему в голову. Он посмотрел на жену — та, сама
того не зная, подсказала единственный достойный выход из невыносимой ситуации.
Замуж — не в обитель, никто не упрекнет, что герцог избавляется от сестры, хотя
что ему до чужих упреков! Иннуон прищурился и снова поднес к глазам лист бумаги:
так будет лучше для всех. Ивенне он все равно не нужен, она предала узы, так
пусть будет счастлива с другим мужчиной, зла он сестре не желает. А сам он,
наконец-то, перестанет мучить себя. Он еще раз повторил:
— Да, сударыня, вы подсказали мне прекрасную мысль.
Соэнна пожала плечами:
— Идея-то хорошая, но где жениха подходящего найдешь? Ведь герцогиню не за
всякого отдать можно.
Иннуон довольно улыбнулся:
— Кажется, у меня есть один вариант, — согласившись с самой мыслью о
расставании, он теперь хотел как можно быстрее уладить дело, да так, чтобы самые
блестящие невесты позавидовали замужеству его сестры. Никто не посмеет сказать,
что лорд Аэллин не платит по счетам, даже его родная сестра… особенно его
сестра!
XXXV
Последние недели своей жизни магистр Эратос провел в библиотеке Дома Феникса, туда ему приносил поесть молчаливый ученик, там же и ночевал, кинув на пол подбитый нестественно-алым мехом плащ. Остальные магистры на эти дни забыли о существовании библиотеки, даже уборщики-послушники предпочитали держаться подальше от покрытых пылью книжных полок, с учеником Эратос не разговаривал, — воцарившуюся тишину нарушал лишь быстрый шелест страниц. Магистр, словно в лихорадке, перелистывал фолиант за фолиантом, ища что-то, известное только ему одному.
Утром последнего дня он первый раз за все время
не стал рыться в книгах, а подошел к окну, выходившему во внутренний двор.
Несколько послушников складывали деревянный настил вокруг столба. Внезапно
Эратосу стало интересно: почему для этой церемонии используют именно алмазную
ель? Как будто обреченному магистру не все равно, на чем гореть. Не иначе, чтобы
подразнить эльфов — обычного человека, посягнувшего на дерево в Зачарованном
Лесу, ждала смертная казнь. Хотя, если вдуматься, орден Дейкар ни в чем не
нарушал закон — казнь сегодня и состоится. Вошел ученик, нескладный вихрастый
мальчишка пятнадцати лет, молча поставил на стол тарелки и направился к двери,
но магистр остановил его:
— Погоди, Кэрли, — парнишка молча развернулся — он вообще не отличался особой
разговорчивостью, потому Эратос и выбрал этого мальчика три года назад из толпы
новых послушников, несмотря на то, что магической силы в нем было с птичкин
хвост. — Ты знаешь, что будет сегодня вечером.
Мальчик кивнул:
— Магистр Ир к себе вызвал. Сказал — я сегодня магистром стану. Таким, как он.
Не хочу таким. Сказал ему. Он выгнал.
Эратос ухмыльнулся — стать таким, как Ир, его горе-ученику не угрожало в любом
случае, но слышать это все равно было приятно:
— Что, не хочешь попасть в магистры?
— А что там хорошего? Как гусь на зимний праздник: триста лет кормят, потом
поджарят.
— Тогда слушай меня. Вот тебе кошелек, сразу после церемонии — уходи, им будет
не до тебя. Силу я тебе не передам, и тебе оно ни к чему, и у меня свои планы
есть. Тут достаточно, чтобы оплатить любое ученичество, великоват ты уже, в
ученики идти, но если заплатишь — возьмут. Станешь, кем захочешь, и держись
подальше от этого гадюшника. Все, о чем я тебя попрошу — передай это письмо. Там
все написано, кому, как и когда.
Эратос знал, что для Кэрли так будет только лучше
— угрюмый крестьянский мальчик попал в послушники не по своей воле: его родители
с радостью избавились от лишнего рта, когда подвернулся удобный случай.
Магических способностей парню хватало как раз, чтобы активировать самые простые
артефакты, а ума — выучиться читать с запинками, письменную премудрость он так
до сих пор и не осилил. По хорошему мыть ему посуду на кухне, а не в личных
учениках у магистра ходить, но Эратос уже тогда предвидел, чем может закончиться
его магическая карьера, и не хотел поставлять ордену еще одну жертву, особенно
когда разглядел под угрюмой медлительностью мальчика доброе сердце. Вот и сейчас
парнишка топтался на месте, теребя шнурок кошеля:
— А вам никак уйти нельзя? Может через черный ход?
Маг покачал головой:
— Нет, эти стены не обманешь.
— А можно я сейчас пойду? Не хочу я смотреть! — Спорить Кэрли не стал, раз
мастер говорит, что нельзя — значит никак нельзя.
— Увы, тебе придется остаться. Иначе шум поднимется раньше времени, они и так
мне не доверяют.
Мальчишка вздохнул еще раз и вышел. На душе у него было и тяжко, и легко: мастера, конечно, жалко, добрый он был, ничего не заставлял делать, ни разу не выпорол, но вырваться отсюда было тайной мечтой Кэрли. Не хотел он ни магом быть, ни магистром. Вот выберется — найдет шорника, да пойдет к нему учиться, через пару лет подмастерьем будет, а потом, дай боги, и мастером. Шорник без работы не останется, без лошадей никак, значит, и сбруя нужна. А маги все эти пусть сами на своем костре сгорят, все вместе, ишь, удумали, живого человека на огне палить! А письмо он передаст, все как мастер велел, не иначе как что-то важное там, такое, от чего надутый Ир будет прыгать, словно ему перцу в штаны подсыпали.
Ир с досадой вспоминал недавний разговор с учеником Эратоса — вот удружил ордену, так удружил! Надо же было такого болвана пустоголового отыскать! Сразу ведь видно — метлу ему, да двор мести, даже на кухню пускать нельзя, всю посуду перебьет, одно слово — деревенщина. Никакая сила ему ума не прибавит! А ведь станет магистром и триста лет придется терпеть, благо ордена превыше всего. Если бы на кону не стояла собственная жизнь Ира, он бы ни за что не позволил отправить Эратоса на костер, такие маги раз в тысячу лет рождаются, а то и реже. И что ему не сиделось на месте, надо было против бывшего учителя выступить! Магистр с досадой стукнул кулаком по столу, больно ушибив костяшки пальцев. Его новая ученица, несомненно, способная, и рядом с Эратосом не стояла, да и в любом случае магистром ей не стать и через триста лет — Ир по-прежнему не собирался умирать. Право же, будь его воля — изменил бы всю систему. Сжигать нужно самого слабого магистра, а силу передавать не тому, кого он сам выберет, а самому способному из учеников. А что, хорошая идея — трем старейшим магам и при новых порядках ничего угрожать не будет, а остальные бы призадумались. Да вот беда — не пройдет предложение, тут по уставу большинство голосов нужно, а столько не набрать.
***
Эратос стоял, прислонившись лбом к стеклу. До казни, то есть, простите, до перерождения, оставалось несколько часов, солнце давно уже перевалило за середину небосклона и теперь катилось вниз. Он вспоминал похожий день триста лет назад, тогда тоже ярко светило солнце, разноцветными искрами пересыпая снег. Он, семнадцатилетний мальчишка, набрался смелости придти к ожидавшему смерти магу и предложить тому неслыханное: отдать силу не своему ученику, а ему, Эратосу. Сначала магистр отказывался и думать о таком кощунстве, но потом, против воли, прислушался к убежденной речи юноши. Для Эратоса, выросшего при Ире, не было секретом, что костру неизменно отдают одного из молодых магов, он понимал, что если ничего не изменится — никогда не станет магистром, а самое главное — считал искажение традиции недопустимым. В книге Феникса сказано, что все равны перед вечным пламенем, сам основатель ордена взошел на костер, разделив силу между учениками, так почему же его преемники прикрываются пресловутым «благом ордена», чтобы спасти свои шкуры? Для Кора уже слишком поздно, но неужели он согласится вот так уйти, зная, что все останется по-прежнему? Ведь его ученик — неопытный добродушный мальчик, очень похожий на своего учителя, способный и старательный, но ничего из ряда вон выходящего. Готов ли магистр Кор взойти на костер, зная, что и его ученика постигнет та же участь через триста лет? Эратос же — прирожденный маг, стоит ему получить силу — и он не уступит любому из старцев. Он заставит магистров вернуться к истокам. И Кор поверил, уж очень не хотелось уходить, смирившись с бессилием.
И вот сегодня очередь Эратоса. Он не сдержал слово и, если посмертие действительно ожидает душу, как говорят священные книги, то ему впору остаться неупокоенным духом, чтобы не встречаться там, в небесных чертогах, с обманутым Кором. Но, быть может, мертвому магистру понравится последнее заклинание Эратоса? Да, он так и не сумел изменить орден Дейкар, но сумеет уничтожить его, целиком и полностью. Эти три недели молодой магистр провел в размышлениях, имеет ли он право потратить силу, принадлежащую ордену на его же уничтожение, говорит в нем жажда справедливости или стремление отомстить, боязнь за будущее или страх смерти, свойственный любому смертному. Он перелистывал многотомные хроники деяний ордена, с каждой страницей убеждаясь в правильности своего решения. Борясь с Аредом, маги Дейкар уничтожали все вокруг, не щадя ни себя, ни других. Три тысячи лет назад магистры ордена Дейкар собрались в своей резиденции на одном из островов в Южном Море и, объединив силы, нанесли удар по солнечной ловушке, удерживающей Ареда, в надежде уничтожить Проклятого вместе с солнцем. Рикошет от удара перебил почти всех магов, но даже выжившие после катастрофы магистры одобряли принятое решение и сожалели, что сил ордена не хватит на повторный удар. Ни один из них не подумал, что станет с миром и людьми без солнца. Хроники были написаны магами и для магов, без намеков и умалчиваний: интриги и политические убийства, доносы и пытки, извечная перебранка с белыми ведьмами… Эратос и раньше знал историю ордена, но, быстро пробежав глазами по страницам, запомнил, не вдумываясь, спеша вернуться к сборникам заклинаний. Сейчас же ему, будто назло, попадались только трактаты Дома Тени, к которому принадлежали все некроманты ордена. Сам Эратос был из Дома Огня, собравшего книжников и алхимиков, создающих новые заклинания и познающих суть магии. Третьим Домом ордена Дейкар был Дом Клинка, самый многочисленный, объединивший боевых магов. Маги Огня не проливали кровь, подобно воинам и не разговаривали с мертвыми, пробуждая их кровью живых. Триста лет Эратос прятался за стенами познания и лишь теперь посмотрел в глаза истине: орден Дейкар должен быть разрушен. Вежливый стук в дверь прервал его размышления, короткий зимний день закончился, за окном стемнело. Маг отстегнул плащ и, оставшись в тонкой алой робе, вышел в коридор. Семеро магистров провожали восьмого на костер, как и заведено — в знак уважения и для надежности. На сосредоточенном лице Ира нельзя было усмотреть и тени злорадства, но Эратос хорошо знал своего наставника. Он молча шел по коридору, не обращая внимания, поспевают ли за ним остальные, толкнул дверь и вышел во двор, поежился по холода и не смог сдержать короткий смешок: ну надо же, ему холодно! Нужно было прихватить плащ.
Послушников не допускали на церемонию
перерождения, небольшой внутренний дворик заполнили ученики, они поспешно
расступались, пропуская магистров. Семеро остановились возле самого помоста,
восьмой поднялся по ступеням, подошел к столбу. Луна заливала светом засыпанный
снегом дворик, единственный огонь, дозволенный во время церемонии, пока еще не
загорелся. Он вдруг осознал, что больше не ощущает холода, спина вспотела, и
намокший шелк робы прилип к коже. Ну, хватит, пора начинать. Как же дрожат руки…
это никуда не годится. Эратос втянул в себя морозный воздух, как можно глубже,
выдохнул, и с его ладони сорвались алые искры, дрова запылали сразу в четырех
местах, магистр оказался в кольце пламени. Пока еще можно было терпеть, он
закрыл глаза, прислонившись спиной к столбу, сосредотачиваясь, выстраивая в уме
формулу заклинания. Сухие дрова горели быстро, огненный круг становился все уже,
подбираясь к неподвижной фигуре в центре помоста. Вот первые языки пламени
вцепились в одежду, с треском побежали по волосам, облизали кожу. Магистры
подались вперед, в нетерпеливом ожидании выброса магии, и тогда Эратос
заговорил, сначала негромко, но с каждым словом повышая голос, не в силах
совладать с болью, срываясь на крик. Слова заклинания на древнем, давно забытом
всеми, кроме магов и жрецов языке, гремели в наступившей тишине. Ир в ужасе
кинулся прямо в огонь, но взметнувшаяся стена силы отбросила его в сторону. Вся
магическая сила Эратоса ушла на это заклинание, у ордена Дейкар осталось всего
семь магистров и никогда не будет восьмого. Ир в бессильной ярости скреб ногтями
снег, а корчащийся в пламени на помосте человек, уже переставший быть магом,
кричал в небо, срывая голос:
— Когда король вернется, настанет конец ордена Дейкар! Когда король вернется!
XXXVI
Квейг сидел за столом и разбирал почту. Он со вздохом прочитал очередное приглашение в гости от герцога Астрина. С его старшим сыном молодой герцог познакомился во время войны и теперь всеми силами избегал дружеского визита к ближайшему соседу. Он знал, зачем ему с завидной настойчивостью присылают эти письма — дочери герцога Астрина как раз исполнилось семнадцать лет, самое время выходить замуж. И если бы только герцог Астрин строил брачные планы на хозяина Квэ-Эро — все герцоги и графы, имеющие дочерей или сестер подходящего возраста, забрасывали Квейга приглашениями приехать погостить, поохотиться, заключить торговый договор или согласовать пошлины! Квейг понимал их и даже сочувствовал, он сам только месяц назад нашел мужа для младшей из своих многочисленных сестер, с облегчением сбросив с плеч ответственность за семью. Впрочем, облегчение смешивалось с чувством вины — он подозревал, что выбрал для Риэсты не самую удачную партию, но Рамон Арэйно согласился взять девушку без приданого, а то, что дальний родич наместницы занимался торговлей, ничуть не принижало его в глазах герцога Квэ-Эро. Гораздо больше Квейга смущала разница в возрасте и то, что его маленькой сестре, привыкшей к теплому морю, придется жить в каменном Суреме. Но теперь уже было поздно сомневаться — дело сделано, даже если он и раздумает — не сможет взять слово назад. Через год Риэста отправится к мужу в Сурем. Можно было бы и подождать с замужеством младшей из сестер, но он здраво рассудил, что в ближайшие годы денег в казне не прибавится, да и несправедливо будет дать младшей сестре приданое больше, чем старшим. А самое главное: теперь, когда не нужно думать о сестрах, можно откладывать средства для экспедиции. Три-четыре года — и он сможет построить новые корабли, способные выдержать дальнее плаванье. Перед мысленным взором привычно затрепетали воображаемые, но такие реальные паруса, и понадобилось серьезное усилие, чтобы вернуться к делам. Вспоминая, сколько труда стоило найти достойных супругов для трех знатных, красивых, но весьма небогатых девушек, он понимал, какой лакомой добычей является для любого влиятельного лорда. Молодому герцогу Квэ-Эро как раз исполнилось двадцать два года, он отличался отменным здоровьем и, без лишней скромности, знал, что на редкость красив. Собственно говоря, пришло самое время жениться: сестры устроены, мать, под присмотром белой ведьмы стала намного спокойнее, даже управление герцогством, поначалу столь пугавшее Квейга, пошло на лад. Еще год назад он с радостью принял бы одно из многочисленных предложений и привел бы в дом молодую хозяйку. Год назад его сердце было свободно. Теперь же он как никогда понимал Иннуона: самая прекрасная женщина не станет желанной, если нет любви, а уж тем более, когда любишь другую.
Квейг до сих пор не мог забыть наместницу Энриссу. Тогда, год назад, приехав принести присягу, он словно с ума сошел, остался в столице на полгода, не обращая внимания на тревожные письма из дома. Герцог не пропускал ни одного бала или приема, всеми правдами и неправдами пробирался в розовый зал во время докладов, прячась за спинами чиновников. Он пытался писать стихи, но, к счастью, вовремя остановился. Три года дружбы с Иннуоном не прошли даром, и даже ослепленный любовью, юноша трезво оценил свой поэтический талант. Он задолжал столичным ювелирам и книжникам, у которых покупал подарки для Энриссы, дважды дрался на дуэли без особой причины, никого не убил, но один раз был легко ранен, завоевал славу галантного кавалера и отъявленного возмутителя спокойствия. Наместница благосклонно принимала знаки внимания от красавца-герцога, и Квейг уже был готов на любые безумства, позабыв о строжайшей каре, ожидающей посягнувшего на верность наместницы своему каменному супругу, когда пришло известие о страшном бедствии, постигшем приморские земли — ожил спящий вулкан на одном из островов. Островитяне погибли, а побережье затянуло удушливым дымом и засыпало жирным пеплом, многие рыбаки, бывшие во время извержения в море, пропали бесследно. Герцогу пришлось срочно вернуться домой. Через несколько месяцев, справившись с бедствием, он немного отошел от любовного угара и ужаснулся, осознав, как близко подошел к опасному пределу. Он мог решиться на признание, мог оскорбить ее! Ведь наместница отличается от всех прочих женщин. Ее чистота — нечто основополагающее, такое же незыблемое, как путь светил и движение морских волн. Получив приглашение наместницы приехать на пятилетний юбилей ее коронации, Квейг ответил вежливым отказом. Энрисса не настаивала.
Письмо от Иннуона Квейг оставил напоследок, сначала разобрав всю остальную почту и просмотрев торговые бумаги, и только потом с удовольствием разломал печать с крылатым драконом, непонятно как попавшим на герб северных лордов. Если верить легендам, драконы, когда-то в прошлом, водились далеко на юге, а до нынешних времен не дошло ни чешуйки — только предания да витражи. Наверное, род Аэллин и впрямь пришел издалека, как и говорилось в их летописях. Иннуон приглашал друга в гости, уверяя, что летом в Суэрсене для разнообразия не лежит снег, зато великолепная охота и можно купаться в озерах. Квейг недоверчиво покачал головой: он понимал, что даже в Суэрсене снег не может лежать круглый год, иначе там жили бы одни варвары-рыбоеды, но не верил, что можно купаться в озере, которое промерзает зимой чуть ли не до дна. Но соблазн все равно был слишком велик: морской путь открыт, можно приплыть сразу в Солеру, столицу Суэрсена, а оттуда до горного замка уже рукой подать, не нужно тратить месяц на дорогу по суше, тащить с собой обоз и свиту. Квейг покосился на стопку документов, возвышающуюся на столе — а, была не была, не развалится же тут все без него за два месяца! И самое главное — вот уж кто-кто, а Иннуон точно приглашает друга в гости без всяких далеко идущих планов, девиц на выданье в герцогской семье нет и в ближайшие лет пятнадцать не предвидится. Погостит пару недель и вернется домой, до середины осени море замерзнуть не успеет. А еще можно взять Иннуона, махнуть через горы и навестить Ланлосса в его Инхоре. Бывший военачальник уже два года сидел безвылазно в этой дыре, и, что самое удивительное, судя по письмам, был доволен новой жизнью. Даже преуспел: в портах Квэ-Эро цена на желтую травку взлетела до заоблачных высот, и все равно ее невозможно было купить. Цеховые травники и лекари получали дурман, необходимый для некоторых снадобий, в намертво упакованных тюках, запечатанных личной графской печатью, и Квейг, со своей стороны, строго следил, чтобы ни один такой тюк не ушел на сторону. Вспомнив о Ланлоссе, Квейг ехидно улыбнулся — вот и еще один повод навестить Иннуона, тот ведь поспорил на самую старую бутыль вина в своем погребе, что генерал Айрэ не сумеет обуздать обнаглевших торговцев дурманом. В этом был весь Иннуон — упрямый и своенравный, но великодушный, как никто другой. Не веря в успех графа Инхор, он без разговоров и процентов одолжил Ланлоссу большие деньги, даже не надеясь, что тот сможет вернуть долг. Приняв решение, Квейг еще раз перечитал письмо: о смерти старой герцогини он уже знал и отослал соболезнования, а вот долгожданная беременность Соэнны оказалась для него новостью — наконец-то Иннуон взялся за ум, какая разница, по чьей воле пришлось пойти к алтарям — наследник все равно нужен. Молодой человек тяжело вздохнул, он понимал, что сердечные раны — сердечными ранами, а женитьба все равно неизбежна. Оставалось только надеяться, что отыщется женщина, способная вытеснить образ наместницы из его сердца. В любом случае, решать Квейг будет сам — приказывать ему некому.
***
Ванр устало потер виски и отложил в сторону пахнущий мышами свиток, так и норовивший вырваться из рук. Оказавшись на свободе упрямый кусок пергамента тут же свернулся в трубку. Прошло два года из отведенных наместницей пяти, а он ни на шаг не продвинулся в поисках. Энрисса как всегда оказалась права — Хранитель охотно отвечал на вопросы молодого чиновника, допустил его в запретную для простых смертных святыню — внутренний дворцовый архив и даже, пересилив себя, вежливо называл Ванра «господин Пасуаш», оставив на время привычное брюзгливое «молодой человек». Но все его благие намерения не привели к заметным результатам. Ванр заново проверил архивные записи, объездил храмовые школы, включая те, которых двести лет назад и в помине не было, собственными руками перебрал все книги в хранилищах, в слабой надежде, что искомую книгу просто не заметили среди прочих. Но нет, как и говорил с самого начала Старый Дью — книга пропала бесследно. Ванр не знал, что еще можно сделать. Единственный выход, приходивший в голову — обратиться к Дейкар, но наместница запретила даже думать об этом, а молодой человек больше не смел двурушничать. Он по-прежнему передавал ордену Дейкар сведенья, но только с ведома наместницы. Если он сейчас нарушит волю Энриссы и пойдет к магу за советом, тот прежде всего поинтересуется, где Ванр был эти два года, а господину Пасуашу вполне хватило и одного разоблачения. Право же, порой Ванр со злостью думал, что с Хранителем Кано обошлись слишком мягко — подумаешь, ослепили и изгнали, убить его было мало! Избавился, видите ли, от лишних книг, а Ванру теперь мучаться! А все-таки, интересно, куда этот хранитель подевался после изгнания, Старый Дью ведь так и не смог его отыскать? Да еще и ученик с ним… Чиновник задумался. Ведь не мог же слепой старик сам о себе позаботиться, у него всех умений и было, что книжная премудрость. Значит, ученику пришлось за двоих стараться, раз не бросил старого учителя. Впрочем, не такого уже и старого, если верить Дью, изгнанному хранителю всего-то и было сорок лет, в свои двадцать семь Ванр уже понимал, что это не возраст для мужчины. Но ведь и ученик тоже книжник, хранители берут в обучение совсем маленьких мальчишек, едва читать научившихся, никакого другого ремесла они не знают. Ну, походили по ярмаркам, порассказывали истории за медную монету, но это же все равно, что мастеру пол в чужой мастерской мести, да и не дело это — со слепцом по дорогам шататься. И ни в одну канцелярию писцом не устроишься, знали ведь наверняка, что их ищут. А где еще грамотеи нужны? Купец в приказчики человека с улицы не возьмет, в храмах своих умников хватает, переписчикам без цеховой грамоты гроши платят, да еще попробуй найди эту работу.
Ванр вскочил и нервно зашагал по комнате. Что же этому парню оставалось? Только найти место в богатой семье, где был нужен библиотекарь или наставник для детей. Да еще в такой семье, где вопросов задавать лишних не станут, и слепого не обидят. Но наставником — это вряд ли, детей в таких семьях абы кому не доверят, рекомендации нужны, а вот в библиотеку — очень может быть. В те времена храмы Аммерта не одобряли частных библиотек и не позволяли своим жрецам работать на сторону. Впрочем, они и сейчас не изменили своего мнения. Теперь нужно заново поднять храмовые архивы, в которых перечислены крупнейшие частные библиотеки, и проверить, в какой из них двести лет назад появился новый библиотекарь, если, конечно, это еще можно выяснить. Но Ванр и без архивов понимал, что круг подозреваемых весьма узок. Только очень богатые люди могли позволить себе такую роскошь — мало того, что целую библиотеку завести, так еще и библиотекаря нанять. Ванр и сам до конца не понимал, зачем ему обязательно нужно узнать судьбу изгнанного хранителя, а уж тем более, его ученика. Но какое-то внутреннее чутье подсказывало, что в этом может быть смысл, да и потом, наместница советовала не повторять чужих ошибок. Самое время совершить парочку своих, по крайней мере, никто не сможет обвинить Ванра, что он приложил к поискам недостаточно усилий. Знать бы еще, что в этой книге такого особенного, что она и эльфам, и наместнице позарез нужна. За время поисков Ванр перерыл все существующие описания погребальных обрядов, в надежде найти хотя бы упоминание о таинственном тексте. Он успел выучить старое наречие, постоянно чихал от пыли и щурился от рези в глазах, но так и не понял, чем описанные церемонии погребения отличаются от той, что они ищут. Несколько книг, наиболее подходящих под скудное описание, он принес наместнице, но она с разочарованием вернула их обратно, пролистав. Аред до сих пор не вернулся, конец света не наступил, ввозная пошлина на кавнднийские благовония не понизилась. Ванр был вынужден признать, что все его находки оказались не тем, что хотела заполучить Энрисса. Он несколько раз намекал наместнице, что ему было бы гораздо легче добиться успеха, если бы он точно знал, что и зачем ищет, но Энрисса по-прежнему хранила загадочное молчание.
***
О своем приезде Квейг пожалел в первый же день,
за обедом в узком семейном кругу. За небольшим круглым столом на открытой
террасе обедали всего четверо, не было даже слуг, вторую перемену блюд поставили
на маленький боковой столик, под которым полыхала жаровня. Молодой человек
проголодался с дороги, но кусок не лез в горло — напряжение, повисшее между
Иннуоном и Ивенной, казалось ощутимым. Девушка сидела, уставившись в тарелку,
время от времени поднося пустую вилку ко рту, Иннуон много и неестественно
оживленно разговаривал, натянуто острил. А Соэнна словно не замечала ничего
вокруг — она мечтательно улыбалась, потягивая холодную воду из бокала, Квейг
слышал, как позвякивают кубики льда. Сначала он честно пытался создать подобие
общего разговора, но Ивенна отвечала коротко, по большей части «да» или «нет»,
Соэнна предпочитала вежливо кивать, а Иннуон слышал только себя. В конце концов,
Квейг навалил на тарелку гору жареного мяса и сделал вид, что утоление голода —
единственное, что интересует его в данный момент. Ивенна, не дождавшись десерта,
отодвинула тарелку и ушла, вежливо простившись с гостем, но не сказав ни слова
брату. Соэнна через некоторое время последовала ее примеру, и мужчины остались
одни. Иннуон оборвал на полуслове очередную остроту, плеснул себе вина, залпом
выпил, преувеличенно осторожно поставил бокал на стол и мрачно заметил:
— Да, вот так.
Квейг молча допил свое вино — время для серьезного разговора еще не пришло, но
он успел догадаться, что Иннуон пригласил друга в гости не для того, чтобы
показать окрестности.
Дни казались зернами с одного колоса: тягостные семейные трапезы, молчаливые
женщины — одна очевидно несчастная, другая — совершенно счастливая, охота, а по
вечерам — опустошение винного погреба. Никогда раньше Квейг не видел, чтобы
Иннуон столько пил. Он попробовал предложить другу развеяться — съездить
навестить Ланлосса, но Иннуон только отмахнулся: мол, Ланлоссу не до гостей, да
и потом, навещать должника — значит оказывать тому недоверие. Квейг не стал
настаивать, решив, что если все так и будет продолжаться — махнет через горы, не
пробыв в гостях и двух недель. Казалось, что они испытывают друг друга на
прочность: Квейг упорно не задавал вопросов, предоставляя Иннуону самому сказать
все, что его гнетет, а герцог Суэрсен, по каким-то своим соображениям, не желал
начинать разговор первым. Квейг попытался было поговорить с Ивенной, но, похоже,
умение избегать нежеланных гостей передавалась в роду Аэллин по наследству.
Квейг выдержал ровно неделю такого гостеприимства и начал собираться в дорогу.
Иннуон заглянул к нему вечером перед отъездом, принес проигрыш — солидную
глиняную бутыль вина, запечатанную сургучом, и предложил посидеть на прощание у
него в кабинете. Квейг хмыкнул, посмотрев на бутыль — тут получасом не
отделаешься, но отказываться не стал: может, Иннуон, наконец, перестанет в
прятки играть и объяснит, зачем ему понадобился этот дружеский визит.
Кабинет Иннуона разительно отличался от кабинета отца Квейга, где он до сих пор
не осмелился ничего поменять. «Железный пес» предпочитал строгий армейский
стиль, хотя сам никогда не воевал, и в комнате, где он занимался делами, было
только самое необходимое: стол, стулья, полки. А Иннуон прежде всего ценил
удобство. Первое, что притягивало взгляд в необычной пятиугольной комнате —
огромный камин с фигурной решеткой. Самое большое из трех окон было витражным,
но очень странным, Квейг впервые видел подобный витраж: без металлической
оправы, стекла каким-то образом сплавлялись, переходя одно в другое, никаких
ярких цветов. Витраж казался почти прозрачным и отливал холодной голубизной. Под
определенным углом можно было разглядеть корабль с искрящимися парусами,
танцующий на волнах, но с любой другой точки стеклянная картина казалась просто
мозаикой из светло-голубых, белых и серебристых пятен, слившейся в одно
прозрачно-холодное целое, как лед, покрывший поверхность озера. Иннуон
улыбнулся:
— Нравится?
— Нравится. Только очень странно.
Квейг на самом деле имел ввиду корабль — он мало что понимал в искусстве, и,
хотя никогда раньше не видел такого витража, не посчитал это чем-то необычным —
мало ли чего он не видел. А вот в кораблях герцог разбирался, и мог поклясться,
что такой парусник существует только в воображении мастера. Но какой же
красавец, какие контуры! Он еще раз посмотрел на витраж, запоминая корабль,
вернется в комнату — зарисует. А Иннуон провел рукой по стеклу:
— Такой только один и есть, мастер его всю жизнь делал, учеников и близко не
подпускал. Никто не знает, как ему удалось без оправы обойтись, — герцог
помолчал и добавил, — это любимый витраж Ивенны. Квейг кивнул, хотя и не
понимал, почему любимый витраж сестры должен украшать кабинет брата. Иннуон
открыл спрятанный в стене шкафчик и достал бокалы:
— Да ты садись, Квейг, не стой.
Герцог Квэ-Эро послушно придвинул к себе ближайший стул с островерхой спинкой,
но Иннуон, уже отбивший сургучное горлышко бутыли остановил его:
— Да не сюда! Вон, видишь кресло?
Кресло стыдливо пряталось за высокими спинками стульев, стесняясь своей
неказистой внешности — протертая до белизны кожа, вместо одной ножки —
ободранный кусок дерева, на спинке и вовсе прореха, небрежно заштопанная
красными нитками. Странно, как этот предмет меблировки, судя по всему, помнивший
еще прадедушку Иннуона, оказался среди изящных и дорогих вещей. Иннуон понимающе
ухмыльнулся:
— Вот и все так думают, а на самом деле — это старое кресло самое удобное
сиденье во всем замке. Все сразу за стулья хватаются, а потом ерзают, бедняги.
Стулья-то дубовые и никакой мягкой обивки.
— Так что я, твое кресло заберу?
— Тут еще одно есть, поновее, но тоже удобное. Раньше мебель делали для людей, а
теперь для красоты.
Квейг не разбирался в мебели, тем более что в Квэ-Эро ее вообще предпочитали
делать из мрамора, а не из дерева. Но сев в кресло, он не мог не согласиться с
Иннуоном — вставать ему уже не хотелось. Он потянулся за бокалом и, прикрыв
глаза, втянул в себя чуть горчащий аромат вина:
— Надо же, лоренское!
Иннуон честно отдал проигрыш. Лорена, маленький остров в Южном Море, славившийся
своими виноградниками, стал жертвой человеческой жадности. Виноделы из других
земель, возмущенные, что их вино не идет ни в какое сравнение с драгоценным
лоренским, заплатили пиратам. Морские разбойники перерезали островитян и сожгли
виноградники, выкопав перед этим несколько лоз. Но на новом месте лоренская лоза
не прижилась. Оставшиеся в винных погребах глиняные бутыли, запечатанные
сургучом, вскоре стали цениться на вес золота. Травы придавали лоренскому
характерный горьковатый привкус, а смола не позволяла вину превратиться в уксус.
До сих пор Квейг пробовал бесценный напиток всего однажды, и сейчас с
наслаждением вдыхал запах, растягивая удовольствие. Даже жаль, что они просто
так выпьют всю бутылку. Год назад он перевернул Сурем верх дном, пытаясь найти
лоренское в подарок наместнице, но ничего не получилось.
Иннуон тем временем закончил возиться с камином. В отблесках огня море на
витраже казалось золотым, а паруса корабля налились тревожным алым. Герцог
Суэрсен поднял свой бокал — обошлись без тоста; выпили, и только после этого
Иннуон, наконец, перешел к сути:
— Ты, наверное, думаешь, за каким Аредом я тебя в гости позвал, когда тут такое
творится?
— Не то, чтобы по ночам не сплю, но вообще — интересно. Тебе ведь явно не до
гостей. И Ивенне тоже. Вы поссорились?
— Да. Вернее, нет. Это все очень сложно. Ты же видел Соэнну, она ждет ребенка.
Ивенна терпела этот брак два года, она ведь знала, что меня заставили, а теперь…
теперь она считает, что я предал ее. Но ведь я должен думать не только о себе!
Герцогству нужен наследник! — Иннуон не лгал, он действительно сумел убедить
себя, что в разорвавшихся узах виновата Ивенна, ее ревность, ее упрямство. Он не
хотел вспоминать ни о брачной ночи, ни о смерти матери. Если Ивенна не может
принять его таким, какой он есть, не желает смириться с тем, что он изменился —
значит, она не любит его и не верит в его любовь! Когда любят, прощают все.
Квейг кивнул:
— Понимаю… мне самому жениться надо, а душа не лежит.
— Соэнна ведь все видит, а ей нельзя волноваться.
Квейг снова кивнул, за эту неделю он ни разу не заметил на безмятежном лице
будущей матери малейших признаков волнения, но Иннуону наверняка виднее, что
чувствует его жена. Но неужели Иннуон заставил его приехать из Квэ-Эро, просто
чтобы излить другу душу за бутылью лоренского?
— И что думаешь делать?
— Соэнна требует, чтобы я отправил Ивенну в обитель. А я не могу! Она моя
сестра, — он помолчал, потом продолжил, — больше, чем сестра.
Квейг с трудом сдержался, чтобы не присвистнуть: нет, слухи о сути «уз
близнецов» он слышал не раз, но никогда не верил, что это имеет какое-то
отношение к Иннуону и Ивенне. Мало ли что там было во времена Маэркона Темного —
люди и без всяких магических штучек порой убивали жен или спали с сестрами. Но
Соэнну можно понять: учитывая семейную историю, она хочет избавиться от золовки
любой ценой, а старая герцогиня умерла, заступиться за дочь некому. Будь Ивенна
не герцогиней, а простой дворянкой, можно было бы отправить ее приживалкой к
кому-нибудь из родственников, но герцогиня Суэрсен без ущерба для родовой чести
могла либо выйти замуж, либо уйти в обитель. Он осторожно заметил:
— Многие знатные дамы уходят в обитель при храме Эарнира или Аммерта.
— Это не для Ивенны. Ты же знаешь, какая она, какие мы. Не терпим над собой ни
богов, ни наместниц. Повинуемся только сердцу.
— Да, я помню ваш девиз. Ну, тогда, может, попробовать найти ей мужа?
— Ей двадцать восемь лет, Квейг.
— Вдовца какого-нибудь. Мало ли… если приданое хорошее, то на возраст не
посмотрят.
— Я не хочу продавать ее! Она уже не сможет быть счастлива, но я хочу уберечь ее
от несчастья. Ни один муж не простит ей ни знатности, ни богатства, ни прошлого.
— Иннуон, я даже не знаю, что посоветовать. Я трех сестер замуж выдал, но мне
было проще.
— Мне нужен не совет, друг. Мне нужна твоя помощь.
Квейг застыл в кресле, так и не донеся бокал до рта:
— Ты с ума сошел! Это после всего, что ты мне рассказал?
— Я порой веду себя не совсем честно, но никогда не стану лгать другу. Понимаю,
что прошу слишком многого, но ты единственный, кому я доверяю.
— Иннуон, мне тоже нужны наследники.
— Она будет хорошей женой, не из любви, так из благодарности. У меня нет другого
выхода. Я убиваю её каждым днем, прожитым под одной крышей. И умираю сам вместе
с ней. Забери её и спаси. Её и меня, — Иннуон одним глотком осушил полбокала, —
Я, наверное, глупо говорю, слишком уж пафосно, как в дешевой трагедии. Не умею я
просить, никогда раньше не приходилось. И будь я проклят, если думал когда-то,
что будут просить разлучить меня с Ивенной! Я люблю её… но скоро возненавижу.
Квейг в отчаянии смотрел на своего друга, первого и лучшего друга, ставшего для
семнадцатилетнего юноши тем самым старшим братом, о котором Квейг мечтал все
детство. Отблески пламени золотили персиковую кожу Иннуона, придавая его лицу
диковинное выражение: жесткое и, вместе с тем, беззащитное. Он смотрел в камин,
сжав тонкую ножку бокала так сильно, что побелели костяшки пальцев, и ждал
ответа, ждал помощи от своего друга. Великие Боги, взять в жены женщину на шесть
лет старше, потерявшую девство с собственным братом, без любви, просто потому,
что попросил друг! Какое счастье, что мать уже сошла с ума, иначе это произошло
бы сейчас. Квейг тряхнул головой — он что, уже согласился, раз такие мысли в
голову лезут? Нет, ни в коем случае, да она же умрет родами! Где это слыхано,
чтобы герцоги такие браки заключали! Но Иннуон… что он будет делать… Может, и в
самом деле согласиться? Он не испытывал неприязни к Ивенне, с ней было легко
разговаривать и приятно танцевать, но представить себе сестру Иннуона в качестве
своей жены… Квейг подумал, что Ивенна избегала его общества всю неделю: не
хотела беседовать с чужим человеком, или знала, что задумал Иннуон? Он вздохнул:
— Иннуон, а с сестрой-то ты говорил? Может, она не хочет замуж, а тем более, за
меня.
— Нет, не говорил. Я… я боюсь. Квейг, ты что, согласен?
Герцог Квэ-Эро улыбнулся:
— Осталось уговорить невесту.
— Я поговорю с ней.
— Нет уж, я с ней сам поговорю. Силком я женщину к алтарям не поведу, даже ради
лучшего друга.
— Я твой должник.
— В посмертии песком рассчитаешься.
В бутыли еще оставалось вино, серьезный разговор закончился — теперь можно было
просто смотреть на витраж.
Опубликовано с согласия автора.
Дата публикации: 17 августа 2007 года
(с) Вера Школьникова, 2006-2007
|
|
|