Библиотека портала "Венец"

www.venec.com 

Эмуна

Выбор наместницы

XXX

Согласно народной мудрости, кошка всегда знает, чье молоко вылакала, а вор — у кого украл. Не удивительно, что Артон отыскался в самой отдаленной из своих крепостей, высоко в горах. Никаких дорог туда не вело, единственная тропинка доходила примерно до середины пути, упираясь в отвесную скалу, а дальше припасы и людей поднимали на лебедке. Подобная неприступность позволяла обходиться небольшим числом охраны, но на отсутствие аппетита здоровые лбы не жаловались, а посему механизм исправно скрипел, доставляя к столу самозванного лорда и его людей все самое лучшее, что могла предложить скудная округа. Учитывая неурожай, даже самое лучшее выглядело весьма непритязательно. Солнце уже клонилось к закату, охрана у лебедки только что сменилась, когда на тропинке показались несколько крестьян со старым мулом, нагруженным огромными корзинами с брюквой. Оставалось только удивляться, как бедная скотина дотащила такой груз, не отдав концы по дороге. Один из них сложил ладони лодочкой и крикнул наверх:
— Эй, принимайте товар, нам еще вниз возвращаться!
— А чего так поздно-то? Темнеет уже!
— Так мул, паскуда, два раза по дороге падал, все рассыпал, пока собрали, вот и припоздали.
— Угу, и теперь нам жрать вашу грязную брюкву!
— Уж чем богаты. Скоро и такой не будет.
— Ладно, хорош препираться, распустили языки по колено, цепляйте корзины и чтоб духу вашего тут не было!
Крестьяне и сами спешили, спускаться по узкой тропинке среди ночи, да еще с подслеповатым мулом — то еще удовольствие.

Корзины медленно ползли наверх, раскачиваясь на ветру, солдаты подгоняли вертевших ворот долговых рабов. Рабство в империи запретили уже много сотен лет как, но если человек задолжал лорду, денег у него нет, а лорд милостиво позволяет долг отработать, то какое же это рабство? Все по доброй воле: и крестьянина никто не заставлял в долги влезать, и лорд мог бы должника в тюрьму упечь, семью без кормильца оставить. По странному совпадению, чем дальше графство или герцогство находилось от Сурема, тем чаще в нем встречались такие должники и благодетели. Вот и сейчас двое несчастных с натугой поворачивали тяжелый ворот, а здоровые молодые парни стояли рядом и поторапливали их — скрип лебедки мешал доблестным стражам пристроиться на ночлег. Наконец, корзины оказались наверху. Тащить припасы в погреб у патрульных не было ни малейшего желания, да не их это дело, крестьяне не могли отойти от лебедки, а кухонная прислуга давно уже легла спать, так поздно обычно продукты не привозили. Корзины, поминая Ареда и его матушку, оттащили под навес, да там и оставили до утра. Брюква — не свежая рыба, может ночь постоять, ничего с ней не случится. Через некоторое время тишину нарушал лишь слаженный храп.

Крутильщики ворота проснулись от весьма неприятного ощущения холодной стали у горла, а для спящих стражников эта ночь оказалась последней. Два подростка быстро объяснили ошарашенным крестьянам, что у них появилась замечательная возможность расплатиться с долгами раз и навсегда. Впрочем, если они предпочитают сохранить верность своему хозяину — это всегда можно устроить… только получив утвердительные кивки, они вытащили из ртов своих подопечных кляпы. Разбросанная брюква и пустые корзины лучше всяких слов объясняла, откуда взялись одетые в черное ночные визитеры с вымазанным углем лицами, умирать за славящегося своей скупостью и жестокостью Артона никто не пожелал, и щедро смазанная маслом лебедка бесшумно заработала, поднимая наверх такие же черные фигуры. Через несколько часов отобранные Ланлоссом двести человек бесшумно разошлись по замку, безжалостно вырезая спящих, почти не встречая сопротивления, и к рассвету все было кончено. Уцелевших в бойне охранников и прислугу заперли в погребе, а бесцеремонно вытащенного из теплой постели любовницы лорда притащили к Ланлоссу, в чем нашли — в белой кружевной ночной рубахе и спальном колпаке. На серьезном лице генерала не появилось и тени улыбки, хотя его солдаты, не стесняясь, ржали, тыча пальцами в нелепую фигуру грозного хозяина округи. Они и не сомневались, что их генерал проучит наглеца, но такого удовольствия даже не ожидали — не часто увидишь сиятельного лорда в исподнем. Сквозь смех пробивались ехидные комментарии:
— Ну и свинья! Вы гляньте сколько жиру!
— Нее, такую тушу надо напоследок вниз спускать, а то веревка лопнет!
— А как он, интересно, с бабой спит? Раздавит же!
— Да снизу, как еще?
— Это еще посмотреть надо, кто из них баба!
— Не, шлюха у него точно баба, я сам видел!
— Еще скажи — щупал!
— А и пощупаю!

Безжизненно ровный голос генерала прервал поток грубого солдатского остроумия. Ланлосс задал пленнику всего один вопрос:
— Где ведьма?
— Вы ответите за этот разбой! Я буду жаловаться наместнице!
Генерал, казалось, сразу же потерял всякий интерес к визжащему толстяку и тем же ровным голосом приказал стоявшему рядом с ним здоровенному детине:
— Сбросить погань вниз.
— Стойте, стойте! Она в камере, под погребом, там есть проход в пещеры, я покажу!

Еще через полчаса лекарь уже хлопотал над мечущейся в бреду женщиной. Ланлосс наблюдал за отправкой пленных вниз, стараясь не смотреть под навес. Не сейчас, иначе он сломает мерзавцу шею голыми руками, а позволить себе такую роскошь мог генерал Айрэ, но никак не граф Инхор. Артона Кайрэна ждал законный суд и публичная казнь на городской площади, и все же Ланлосс с трудом сдерживался. Примерно через час лекарь подошел к графу:
— Все в порядке, ваше сиятельство. Сухожилия не порваны, суставы я вправил, ожоги перевязал, а рубцы уже и сами поджить успели. Шрамы останутся, но глаза целы, хвала Эарниру. Одна рана уже загнивать начала, оттого и бред, я вычистил, настоем напоил, она вроде уснула. Пока спит — можно вниз переправить. Но очень осторожно, на ней живого места не осталось.

Только тогда Ланлосс заставил себя подойти и взглянуть на спящую девушку. Свежая повязка на две трети скрывала лицо Эрны, на правой руке, свесившейся с носилок, не хватало трех ногтей. Ланлосс наклонился и осторожно поднял девушку на руки — она почти ничего не весила, одеяло, в которое ее закутали, сползло, открывая перетянутую бинтами грудь:
— Я сам ее отнесу, — шепотом сказал генерал лекарю.
— Да вы не беспокойтесь, я ей маковый отвар дал, теперь в колокол над ухом бить можно, — но Ланлосс продолжал шептать:
— Сколько она будет спать?
— Хорошо бы весь день, но уж часа три-четыре — точно.

Корзину спускали так медленно, что, несмотря на легкую ношу, у Ланлосса затекли руки, но он стоял, прижимая Эрну к себе, и не шевелился. Он боялся, что девушка проснется, боялся посмотреть ей в глаза и увидеть в ее взгляде ненависть к подлинному виновнику всех своих бед. Сначала уговорил на колдовство, любой белой ведьме противное, а потом защитить не сумел. Генерал Айрэ не вчера родился на свет, и полжизни провел на поле боя, ему приходилось и убивать, и посылать на смерть, и утешать рыдающих вдов, но никогда раньше он не чувствовал за собой вины — каждый раз он знал, что у него нет иного выхода. Теперь это знание не помогало. По тропинке спящую ведьму осторожно снесли вниз на носилках, она так и не проснулась, только стонала во сне. Ланлосс приказал освободить для больной самый лучший дом в деревне — лекарь не советовал везти ее дальше; половину солдат отправил конвоировать пленных в крепость, половину оставил при себе, ответного удара он не опасался, но мало ли что со страха в голову взбредет. Сам он поселился в том же доме, твердо решив, что пробудет здесь столько времени, сколько понадобится, пока не убедится, что с Эрной все в порядке, а все, кому нужно, найдут графа и в горной деревне. Любезная же супруга может убираться к Ареду, если ее что-то не устраивает.

Девушка очнулась на следующий день, уже под утро, когда просидевший у ее постели ночь Ланлосс, наконец, задремал. Разбудило его знакомое ощущение пристального взгляда, он вскинулся, огляделся по сторонам — в комнате никого не было; только тут он заметил, что Эрна смотрит прямо на него сквозь узкую щель в повязках. Он виновато пожал плечами:
— Я тут задремал, кажется. Ты как? — он словно забыл, что до похищения был с ведьмой на вы.
Голос Эрны едва можно было расслышать:
— Вроде бы жива?
— С тобой все будет в порядке, лекарь так сказал, — про шрамы Ланлосс предпочел сейчас не вспоминать. Женщины ведь по-другому устроены — это солдату на красоту плевать, лишь бы уцелеть, а девушка, пусть и невзрачная, как узнает, что лицо изуродовано — так и жить не захочет. Пусть сначала все заживет, а там посмотрим. Одно генерал знал точно: со шрамами или без, больная или здоровая, а никого дороже у него нет и не будет.
Эрна, похоже, тоже забыла, что они были на вы, а может, решила не вспоминать:
— Ты прости, я не удержала больше, — девушка виновато вздохнула.
Он не сразу понял, о чем она говорит, за что извиняется, а когда осознал, снова покраснел — что за женщина, вместо того, чтобы проклинать, просит у него прощения, что не смогла поддерживать заклинание под пыткой!
— Ты умница, ты все сделала, как надо.
— Он хотел, чтобы я благословила его поля. Хотел успеть вырастить еще один урожай до снега. Только травку, мерзавец, только травку. Его крестьяне кору с деревьев сдирают, землю жрут, — она задыхалась жарким шепотом, — а ему травка нужна.
— Я с него шкуру спущу, никто больше не посмеет, никто! — Ланлосс сжал узкую ладонь девушки.
Теперь он понимал, что случилось — по иронии судьбы Артон понятия не имел, что держит в руках виновницу неурожая, он просто хотел воспользоваться ведьмой, так же, как ею воспользовался сам Ланлосс. Он ничем не отличается от этого негодяя, разве что обошелся без пыток. Эрна попыталась улыбнуться, но не смогла — мешала повязка:
— А я знаю, о чем ты думаешь. Но это не так, я сама согласилась, и если у тебя получилось — то все не напрасно. Ты ведь просил не за себя, а тот только о наживе думал. А ведь у него денег столько, что и пять неурожаев переждать может.
— Я… я не об этом думал, то есть, не только об этом.
На этот раз девушка молчала так долго, что Ланлосс уже решил, будто она опять заснула, и уже собрался встать, размяться, когда услышал ее ответ:
— Ты не спеши говорить это сейчас. Подожди, пока снимут повязки, может, передумаешь.
— Не передумаю! Мне все равно! — Конечно, она же сама целительница, понимает, что за следы остаются от таких ожогов, белую ведьму не обманешь. — Мне все равно, что ты ведьма, плевать, какое у тебя лицо! Я заплачу ордену любые деньги!
— У тебя нет денег, Ланлосс, а твою жену сосватала наместница. Орден побоится пойти против ее воли.
— Значит, обойдемся без ордена.
— Ты даже не спросил меня.
— Я спрашиваю сейчас: будешь со мной? — Ланлосс и сам не знал, что сделает, если она скажет «нет».
— Если ты сам не передумаешь. А сейчас уходи.
— Я буду тут, недалеко, — но девушка уже закрыла глаза.

Ланлосс не смог уснуть, несмотря на три бессонные ночи, он сидел на разваливающемся крыльце и размышлял над словами Эрны. Опять ей платить за его желания. Илана не станет возражать наместнице, если он настоит на своем — девушка окажется беззащитной перед орденом, без магической силы и законного статуса. Он не сможет ни развестись с Резиалией, ни выкупить Эрну, все, что он предложит ей взамен магии и уверенности в завтрашнем дне — сомнительное положение любовницы графа, которого в любой день могут пристрелить из-за угла. Нет, он должен оставить все, как есть. Пусть лучше Эрна решит, что он испугался.

***

Белая ведьма поправлялась медленно, Ланлоссу пришлось уехать в город, не дождавшись ее выздоровления. Перепуганные незавидной судьбой Артона, дворяне наперебой спешили изъявить графу свои верноподданнические чувства. Граф изъявления принимал, но, не страдая излишней доверчивостью, требовал в качестве знака доброй воли подписать покаянный лист, в котором перечислялись все грехи кающегося, начиная с торговли дурманом, заканчивая богохульством в пьяном виде три года назад на праздновании в храме Эарнира, или осуществлением права первой ночи, отмененного тысячу лет назад. Подписавшие покаяние дворяне возвращались в свои усадьбы, удивляясь поразительной осведомленности графа, самые осторожные на всякий случай меняли всю прислугу. Отказаться никому не приходило в голову, из окна графского кабинета были хорошо видны бренные останки Артона Кайрэна, выставленные на площади.

Эрну Ланлосс поселил в своем городском доме, не желая рисковать. Синие одежды ордена Алеон надежно защищали девушку от дурной молвы, а мнение Резиалии, оставшейся в горном замке, интересовало Ланлосса меньше прошлогоднего снега. После недолгой борьбы отвращение к вздорной женщине пересилило в нем желание обзавестись законными наследниками, и он не спешил возвращаться к супруге. Следуя принятому решению, Ланлосс перестал навещать Эрну, довольствуясь ежедневными докладами лекаря о ее состоянии. Тот удивлялся, что белая ведьма не может исцелить себя сама и поправляется даже медленнее, чем должна была бы. Ланлосс догадывался, в чем дело: девушка потратила слишком много сил на заказанное им колдовство, а потом не успела восстановиться. Он отчаянно скучал по Эрне и, не выдержав, позволил себе поблажку — заходил в ее комнату ночью, ненадолго, просто взглянуть, убедиться, что она никуда не исчезла. Днем он старался даже не заглядывать на второй этаж, подальше от соблазна. Поток кающихся грешников иссякал с каждым днем — не так уж много было в Инхоре дворян, и Ланлосс понимал, что не может до бесконечности оттягивать возвращение в замок. В конце концов, старый графский дом был просто не предназначен для зимы — после первого же снегопада ветхая крыша провалилась сразу в двух местах, прожорливые печи сжирали столько дров, что можно было отопить полгорода, а все равно приходилось кутаться в плащ. Разваливающееся сооружение совершенно не подходило для слабой больной женщины, но не мог же он привезти Эрну в свой замок и поселить рядом с Резиалией!

Наконец, наступил день, когда лекарь снял с лица девушки повязки. Эрна сразу попросила зеркало, долго смотрела на свое лицо, но, против опасений, не разразилась рыданиями. А вот молоденькая служанка, которую Ланлосс приставил к ведьме, не смогла сдержать слез. Эрна и раньше-то красотой не отличалась, а теперь и вовсе стала страшной. Бледную кожу лица пересекали отвратительные красные полосы шрамов, такие же полосы выглядывали из выреза платья, а в серых волосах заметно проглядывал белый цвет. Вечером того же дня Ланлоссу передали, что белая ведьма просит его зайти. Генерал предпочел бы заново пережить самые страшные минуты своей жизни, чем исполнить эту просьбу, но отказать не смог. Заплаканная служанка открыла графу дверь и шмыгнула в коридор, Эрна поднялась навстречу гостю, и Ланлоссу стоило большого труда не отвести взгляд. Испугали его не шрамы — за годы войны приходилось видеть раны и пострашнее, а взгляд девушки — спокойный, но совершенно пустой. Она подождала, пока Ланлосс как следует рассмотрит ее:
— Да, вот так. Ты давно не приходил.
— Я приходил, только ты уже спала.
Девушка усмехнулась:
— Я не спала.
— А я все боялся разбудить.
Они помолчали некоторое время, Ланлосс мучительно подбирал слова, Эрна смотрела в окно.
— Ну вот, ты меня увидел. Правда, все решилось само собой? Твоя жена, хоть и вредная, зато красивая.
— Не говори ерунды! Я ее видеть больше не хочу.
Эрна вздохнула:
— Не будем ругаться. Вообще-то, я тебя позвала попрощаться. Я возвращаюсь в Сурем.
— Почему? Ты же хотела остаться, говорила, что нужна здесь, на твое место ведь никого не пришлют. — Ланлосс загнал внутрь рвущиеся из сердца слова, то, что хотел сказать на самом деле: «Ты нужна мне, ты не можешь уехать!»
— Я теперь уже нигде не нужна. Помнишь легенду о княжеском скороходе? Он так спешил доставить своему господину вести с поля боя, что надорвался. Помощь успела вовремя, и князь победил, но скороход с тех пор мог ходить только медленным шагом.
— Да, я помню. Князь наградил скорохода — отдал ему в жены свою единственную дочь и даровал замок с землями.
— Это легенда, Ланлосс. На самом деле князь выгнал бывшего скорохода вон, и тот умер от голода.
Только теперь Ланлосс действительно понял, почему девушка не смогла исцелить свои раны. Она не просто растратила силы, она надорвалась, как тот скороход, и теперь готова принять ту же самую участь.
— Ты хочешь вернуться в орден? Но что ты там будешь делать?
— Не знаю, — девушка пожала плечами, — если повезет — помогать целителям, если нет — чистить котлы на кухне. Так порой случается.

Напряжение, в котором Ланлосс пребывал все эти дни, внезапно отпустило, и он с удивлением заметил, что, похоже, уже несколько месяцев не дышал полной грудью. Как же хорошо, как же замечательно все получилось! Стыдно, но он чувствовал, что не может скрыть радость, улыбка сама собой растянула губы. Эрна ничего не потеряет, оставшись с ним! Он подошел к девушке, твердо взял ее за руки, повернул лицом к себе, не обращая внимания на ярко-красные полосы:
— Вот что, никуда ты не поедешь, Эрна. Если так хочется чистить котлы — я и здесь найду тебе парочку погрязнее.
— Ланлосс, посмотри на меня как следует еще раз.
— Подумаешь! Ты же сама говоришь, что и раньше красавицей не была. Я ничего не теряю.
— Да уж, умеешь ты разговаривать с женщинами.
— Не умею. А зачем с вами долго разговаривать? — Генерал наклонился, и на несколько минут разговор прервался. Оторвавшись, наконец, от губ девушки, Ланлосс подвел итог беседы:
— Нет, ты точно никуда не уедешь, — он подошел к двери и задвинул засов.

Поваливший снег на следующий день снег весьма своевременно занес дороги, и Ланлосс решил остаться зимовать в городе. Провалившаяся крыша, чадящие печи и постоянно подкрадывающийся холод не могли умалить его счастья. Теперь он был благодарен наместнице и за отставку, и за Инхор, и даже за Резиалию — ведь будь его женой другая женщина, он, скорее всего, не смог бы изменить ей со спокойным сердцем. Теперь генерал точно знал, что в сорок лет жизнь только начинается.

Зима медленно и неохотно уступала место весне, по узким улицам неслись мутные потоки талой воды, а с низеньких крыш домов свесились огромные толстые сосульки, солдаты устраивали снежные бои. Рыжий Иржи притащил откуда-то выводок таких же рыжих щенят, дав повод для всеобщего веселья. Красные полосы на лице Эрны побледнели и стали светло-розовыми, на пальцах наросли ногти, и Ланлосс с удивлением узнал, что девушка замечательно играет на лютне. Эрна же только посмеивалась над его удивлением:
— Я ведь из благородных, не то, что некоторые графы. Умею играть на лютне, поддерживать светскую беседу и ткать гобелены.
— Ага, и чистить котлы, — Ланлосс лениво перекатился на спину — солнце било в глаза.
— Увы, для чистки котлов тебе придется найти кого-нибудь другого. Это слишком тяжелая работа для беременной женщины.
Ланлосс кубарем слетел с кровати:
— Эрна, Эрна… но это же великолепно! Я хочу девочку, такую же, как ты.
— И мы научим ее играть на лютне, ткать гобелены и поддерживать светскую беседу.

В этот день Ланлосс чувствовал себя настолько счастливым, что даже не хотел думать о предстоящих трудностях. Он построит для Эрны дом и будет приходить туда каждый день, у них будет много детей, и мальчики, и девочки, и плевать он хотел на все законы вместе взятые, гнев наместницы и недовольство ордена Алеон. Нужно будет только проследить, чтобы Резиалия ничего не узнала, Эрне сейчас нельзя волноваться. Ланлосс написал магистру Илане письмо, в котором выражал всяческое удовлетворение магическими талантами сестры Эрны и просил орден оставить белую ведьму в Инхоре, обязавшись выплатить орденский налог, как за прошедшие пять лет, так и на три года вперед. Ему охотно пошли навстречу, белые ведьмы всегда проявляли редкостную уступчивость, когда речь шла о деньгах.

XXXI

Квейг до последнего оттягивал неизбежную поездку в Сурем, на присягу. К сожалению, он, в отличие от покойного отца, не мог сослаться ни на преклонный возраст, ни на слабое здоровье. Молодой герцог не имел ничего против присяги, да и на Сурем посмотреть было интересно, не говоря уже о наместнице, по слухам, отличавшейся редкостной красотой, но он все никак не мог высвободиться из-под неподъемного вороха дел. Квейг со всей беспощадностью осознал правоту отца — он не был готов править. Молодой человек покинул дом в семнадцать лет и упустил самые важные для обучения годы. Разумеется, будущего герцога смолоду готовили к нелегкому будущему, но пока он был ребенком, его обучали светским наукам и военному искусству, оставляя на потом мелкие секреты, необходимые любому правителю. Кое в чем молодому герцогу могли помочь советники отца, но до многого приходилось доходить своим умом. То, с чем отец справлялся за день, занимало у Квейга неделю, и он все время сомневался, что принял правильное решение. Каждый день с утра он говорил себе, что уж завтра точно нужно ехать, но к вечеру откладывал отъезд еще на день. Потом за старшей из сестер приехал жених, свадьбу пришлось отложить из-за траура, но, согласно брачному договору, невеста должна была провести год в семье будущего мужа и только потом вступить в брак. Квейг с большой неохотой последовал старому обычаю приморских земель — девушка ухаживала за матерью, так и не пришедшей в себя после смерти мужа, теперь же пришлось искать новую сиделку. Квейг боялся доверить мать чужому человеку, а младших сестер считал слишком легкомысленными, да и щадил девочек: пусть запомнят мать такой, как она была раньше, а не сумасшедшей старухой. Герцогиня по-прежнему считала, что ее муж жив, порывалась отправиться его искать, постоянно звала то Квейга, то дочерей, в том числе и тех, что давно уже были замужем и жили отдельно. Стоило отправить ее жить к одной из старших дочерей, но старая женщина начинала нервничать, оказавшись за пределами своих покоев, а Квейг чувствовал себя виноватым в ее безумии и считал, что не вправе переложить этот груз на чьи-то плечи. Герцог до сих пор не мог забыть цепенящий ужас, охвативший его, когда он впервые увидел мать в нынешнем состоянии. Теперь он уже успел привыкнуть, и все же, каждый раз переступая порог материнских покоев, зябко ежился, ощущая слабый отголосок того страха. Нет, он никак не мог ехать сейчас, но нельзя было и предать огласке постигшее семью несчастье — это могло плохо сказаться на еще не сговоренных сестрах. Мало кто захочет взять в жены девушку, мать которой сошла с ума, тем более что Квейг не мог дать за младшими сестрами большое приданое: девять девиц на выданье — это слишком много даже для герцогской семьи. Поэтому он писал наместнице вежливые письма, заверяя в своем неизменном почтении, но каждый раз находил убедительные, по крайней мере, он надеялся, что убедительные, доводы, почему не может приехать в Сурем и лично засвидетельствовать свое почтение. Порой Квейг сожалел, что когда умерла наместница Амальдия, старый герцог, нисколько не стесняясь женских ушей, заявил, что каменным хреном детей не сделаешь, и что он предпочтет еще парочку внуков дочери-наместнице; он не стал участвовать в выборах, хотя четыре из его девяти дочерей как раз были в подходящем возрасте. Будь сейчас наместницей сестра — можно было бы ограничиться письменной присягой. Увы, если герцог Квэ-Эро и находился с наместницей в родстве, то столь отдаленном, что даже не знал об этом, а запас вежливых предлогов, позволявших уклоняться от вассального долга, подошел к концу. Кроме того, Квейг решил привезти из Сурема белую ведьму ухаживать за матерью, а то и, чем Эарнир не шутит, вылечить ее. Ведьму можно было найти и поближе, но герцог знал, что слухи разлетаются быстрее почтовых голубей, особенно в портовых городах. Обратишься к местной ведьме — через час о безумии герцогини будут знать все, от бургомистра до шлюх в веселом доме. Получив очередное вежливое письмо от личного секретаря наместницы, некого Ванра Пасуаша, Квейг понял, что на этот раз у него не остается выбора — наместница ясно выразила свою волю, и вежливый тон письма не мог скрыть прямого приказа. Энрисса желала видеть герцога Квэ-Эро на празднествах, посвященных четырехлетию со дня ее коронации, и, нисколько не сомневаясь в проверенной временем верности рода Эльотоно, все-таки хотела услышать слова присяги. И все же Квейг уезжал с тяжелым сердцем — он еще не успел забыть, что произошло во время его последней отлучки. Будь его воля — вообще бы больше никогда не покидал Квэ-Эро. Молодой герцог любил свою родину, да и трудно было бы не любить эту благодатную землю, быть может, не самую богатую, но, без сомнения, самую прекрасную в империи.

Он снова уезжал весной, когда соленый морской ветер смешивался с пряным ароматом цветущих садов, а черные ветви деревьев терялись в бело-розовых облаках. В порту разворачивали паруса первые после зимы корабли из холодных краев, а отчаянные мальчишки ныряли за губками в позолоченную солнечными лучами воду. Когда он вернется — короткая южная весна успеет уступить место лету. Жаль, Квейг опять пропускал любимую пору года. А еще жальче было времени: Сурем лежал в самом центре империи, далеко от побережья, а единственная река в тех краях, еще триста лет назад судоходная, в последнее время так рьяно использовалась горожанами для своих нужд, что теперь там и большая лодка бы села на мель, что уже говорить о морском корабле. Придется ехать по тракту, а для таких путешествий ничего быстрее лошади пока что не придумали. Налегке и меняя коней, Квейг бы добрался до столицы за несколько недель, но роскошь путешествовать в одиночку мог себе позволить лорд Эльотоно, а уж никак не герцог Квэ-Эро. Нужно было везти с собой свиту, не меньше десяти человек, положенную церемониалом охрану, которую даже не пустят за ворота королевского дворца — гостей наместницы в ее доме охраняют гвардейцы, — это еще двадцать человек. Прислуга — не сам же Квейг будет стирать рубашки и разглаживать складки на парадных одеждах, лекарь — мало ли что в пути приключится, повар — вдруг на постоялом дворе мест не окажется. К моменту отъезда Квейг с ужасом обнаружил, что его сопровождает полсотни народа, и никого из этих пятидесяти человек нельзя оставить дома, не нарушив церемониала. Да еще обоз с запасами, подарками и огромными сундуками-гардеробами. Если они доберутся за месяц — можно будет возносить молитвы Навио Незыблемому, покровителю путников и торговцев. Хорошо еще, выехали заранее, не хватало только после года уверток оскорбить наместницу опозданием на ее праздник. И снова Квейг втайне позавидовал Иннуону — давние привилегии рода Аэллин позволяли тому со спокойным сердцем игнорировать правила приличия, он даже на коронацию наместницы не поехал, подарком ограничился! Герцоги Суэрсен вообще слыли домоседами и, глядя на проседающие от груза подводы, Квейг всей душой разделял их точку зрения.

XXXII

Сурем, воспетый поэтами и восхваляемый в летописях как наилучшее подражание эльфийскому Филесту, созданное людьми, произвел на герцога Квэ-Эро удручающее впечатление. Если пресловутый Филест действительно похож на Сурем, то Квейг не особо расстроен, что эльфы закрыли свою столицу для смертных. Выросший на юге молодой человек привык к ярким краскам и нарядным людям, даже бедность в Квэ-Эро радовала глаз, не говоря уже о природе. Пускай в портовых городках были узкие, кривые улочки, а лачуги городской бедноты заваливались на бок и скрипели от малейшего порыва ветра — зато там нельзя было найти двух одинаковых домов, и даже нищие щеголяли в ярких лохмотьях.

Здесь же господствовал серый цвет, не разноображенный оттенками: двухэтажные дома зажиточных горожан, трехэтажные особняки гильдейских советников, дворцы придворных, достаточно богатых, чтобы позволить себе городские резиденции и даже одноэтажные домишки, крытые соломой, ютившиеся на окраине города, далеко за пределами развалившейся старой крепостной стены — все они были построены из одинакового серого ноздреватого камня, добываемого в каменоломнях недалеко от города. И, хотя не существовало закона, запрещающего использовать другой строительный материал, горожане не допускали в город легкомысленный красный кирпич, шершавый желтый песчаник, теплый розовый мрамор, или хотя бы самую дешевую белую штукатурку, которой мазали стены даже в деревнях. Деревья, похоже, тоже находились в Суреме под негласным запретом, зато на высокие заборы городские жители не скупились. Квейг морщился от обычной для большого города вони, с трудом удерживая нервничающего коня. Выделяющиеся из общего серого уныния величественные мраморные храмы не спасали общую картину — лучше бы они сточные канавы в трубы заделали, а то проехать невозможно, кони, и те шарахаются.

Дворец наместницы благоразумно находился в некотором отдалении от центра города, белоснежные башни смотрели на городскую суету сверху вниз, расположившись на поросшем травой холме. Сквозь ажурную белую решетку настырно пробивались зеленые ветви. Изящная и строгая красота старинного дворца несколько примирила Квейга с Суремом. Три года рядом с непредсказуемым Иннуоном научили его ценить красоту контраста — уродство города только подчеркивало великолепие дворца. Наверное, в этом была своя государственная мудрость — простые смертные должны издали ощущать величие власти; но Квейг в глубине души знал, что на месте наместницы снес бы Сурем до основания и отстроил заново, а из серого камня разрешил бы построить только тюрьму. Хотя, нет, даже и тюрьму бы не позволил, осужденным и так приходится несладко.

Внутреннее убранство дворца не уступало внешнему: сводчатые потолки, мозаичные полы, мраморные стены, панели из драгоценного лазурита и яшмы или редких пород дерева. Узкие витражные окна чередовались с широкими, с таким прозрачным стеклом, что его и разглядеть было нельзя пока не дотронешься. Парадные залы были в меру торжественны и балансировали на самой грани тонкого равновесия между роскошью и безвкусицей, в то время как гостевые покои и небольшие салоны радовали взгляд уютом.

Разместив своих людей и узнав у строгого распорядителя двора время личной аудиенции, Квейг отправился бродить по дворцу, просто так, без всякой цели, быстро проходя мимо одних комнат и надолго задерживаясь в других. Он почти час простоял, задрав голову, разглядывая фреску на потолке маленькой часовенки, изображавшую битву людей и богов за магическую силу. Неизвестный мастер разместил изображение кругами, постепенно сужая к центру. В самом широком, внешнем круге люди принимали от богов силу и сражались на их стороне против Ареда, в следующем — побежденного темного бога заковывали в солнечную ловушку, в третьем круге — боги требовали свою силу назад, а люди отказывались возвращать магию, в четвертом круге уже люди сражались против богов, а в самом центре побежденные боги, признав поражение, навсегда покидали мир, возвращаясь в небесные чертоги Творца. Необычная композиция вызывала головокружение, но Квейг все не мог оторваться от картины: нарисована фреска была с редкостным умением, а священные книги весьма скупо рассказывали про войну магов и встретить картину или витраж на эту тему было неслыханной удачей. О тех временах старались говорить как можно реже, чтобы не злить богов напоминанием о былой слабости, поэтому Квейг был знаком с сюжетом лишь общих чертах.

Продолжив бродить, он через некоторое время наткнулся на небольшой музыкальный салон, заставленный разными инструментами. Некоторые Квейг узнавал сразу, например, четырехструнную лютню из Кавдна, или железный треугольник с палочкой, используемый шаманами кочевников, другие же — как огромный клавесин с черно-белыми клавишами — видел первый раз в жизни. Соблазн был слишком велик, и герцог, воровато оглядевшись по сторонам, быстро провел рукой по клавишам. Раздавшийся звук полностью оправдал его ожидания — никакой мелодичности, зато достаточно громко, чтобы заставить захлебнуться лаем всех псов в округе. Собак поблизости, похоже, не водилось, зато негромкий женский голос за его спиной вежливо поинтересовался:
— Вы знаете, сколько времени у мастера уходит, чтобы настроить этот клавикорд?
— А-а, так вот как он называется, я и не знал.

Женщин Квейг не боялся, поскольку вырос среди многочисленных сестер и по личному опыту знал, что еще ни одна дама не могла злиться на него дольше пяти минут. Сейчас повернется, улыбнется и уговорит незнакомку не поднимать шума. Нехорошо будет, если герцога Квэ-Эро застанут за таким мальчишеством. Обернувшись, Квейг сразу же понял, что может уже не беспокоиться. Высокая златовласая женщина в белом платье, сопровождаемая тремя дамами, могла быть только наместницей Энриссой, и сейчас она, чуть наклонив голову, с интересом наблюдала, как золотистый загар молодого человека стремительно приобретает красный оттенок. Квейг торопливо опустился на одно колено, надеясь, что поклон позволит спрятать пылающее лицо:
— Ваше величество, простите, я не думал, что…
— Что кто-нибудь услышит.
— В общем, да. На самом деле я просто никогда не видел такого клавесина, то есть, клавикорда.
— Да вы поднимайтесь, молодой человек. Ничего страшного не случилось, я вижу ваше искреннее раскаянье, — наместница окинула взглядом черно-зеленый камзол, — вы из свиты герцога Квэ-Эро?
Квейг медленно поднялся, чувствуя, что его лицо заново наливается краской. Придется признаваться, все равно завтра аудиенция, он тяжело вздохнул:
— Я — герцог Квэ-Эро, ваше величество.
Среди дам пронесся смешок, но они сумели сохранить невозмутимые лица. Квейг сдержал вздох — к послезавтрашней присяге о сегодняшнем происшествии будет знать весь дворец, а значит, терять ему все равно уже нечего. Юноша улыбнулся:
— Я ведь ничего не успел сломать?
Во взгляде наместницы явственно читалась смешинка, но она сохраняла серьезность:
— Ну что вы, герцог, я так рада наконец-то видеть вас в своем дворце, что готова позволить разломать все музыкальные инструменты… чувствуйте себя как дома.

Энрисса без стеснения разглядывала смущенного герцога. Квейг показался ей совсем юным, он выглядел даже младше своих лет, а наместница знала, что новому герцогу Квэ-Эро всего двадцать один год. А мальчик действительно был хорош! Право же, для мужчины он был даже непростительно хорош! С точки зрения наместницы Ванр выглядел куда как мужественнее, но мнение влюбленной женщины редко страдает излишней объективностью. И все же, герцог Квэ-Эро мог составить достойную пару любой красавице. Энрисса с удовольствием представила, как откроет бал в паре с южанином. Наместница любила танцевать, но редко могла позволить себе такое удовольствие. Этикет оставлял для наместницы весьма узкий круг партнеров, в который совершенно точно не входил ее личный секретарь, а большие балы в ратуше, где можно было отступить от строгих правил, проходили всего раз в год. Но уж против герцога Квэ-Эро у подлинного хозяина дворцовой жизни — этикета — не будет никаких возражений. Наместница с удовольствием отметила, что молодой герцог выше ее на голову.

Квейг, тем временем, мучительно подбирал слова оправдания:
— Ваше величество, я не мог оставить герцогство, поймите…
— Полно, полно, я проявляла понимание в течение года. О делах мы поговорим завтра, а сегодня вы пойманы на месте преступления и будете платить.
— Все, что вы пожелаете.
— В таком случае, вы открываете со мной завтрашний бал.

Квейг молча поклонился, с ужасом думая, что так и не удосужился выучить даже прошлогодние новшества, а ведь за год танцевальная мода наверняка успела поменяться. Придется ловить где-нибудь в коридоре симпатичную фрейлину и быстро восполнять пробелы в светском воспитании. Только бы на этот раз не попасться.
— Как скажете.
— Надеюсь, вы хорошо танцуете, — и наместница также бесшумно, как и появилась, вышла из комнаты.

Квейг с мечтательной улыбкой прислонился к огромной, доходящей до потолка арфе. Какой же он дурак, что только сейчас нашел время на поездку. Подумать только, целый год потерян! Он мог увидеть эту женщину уже год назад! Боги, какая женщина! Все в ней совершенно удивительно: и лицо, и усмешка, и взгляд, и голос. Даже прическа у нее не такая, как у всех — сейчас в моде забранные в узел локоны, а наместница укладывает косы в тяжелую корону. Теперь Квейг еще больше жалел, что его сестра не стала наместницей вместо Энриссы. Тогда он сегодня же, прямо сейчас, предложил бы руку, сердце и титул герцогине Нэй, не посмотрев на разницу в возрасте. Увы, муж этой красавицы — каменный болван, а Квейгу не остается ничего иного, кроме как принести присягу и вернуться домой. Наместница — выше всего земного, как бы Квейг Эльотоно не желал обратного.

XXXIII

Зал магистров в Доме Феникса, отдавая дань традиции, был способен вместить сто с лишним человек. К сожалению, уже во времена строительства магистров насчитывалось не больше пятнадцати, а сейчас, спустя тысячу лет, их осталось всего восемь, и только событие чрезвычайной важности могло собрать всех старейшин ордена Дейкар под одной крышей. Начало совета запаздывало, Ир, по праву старшинства занявший кресло верховного магистра, угрюмо оглядывал коллег, сегодняшнее заседание решало и его судьбу: приближался очередной трехсотлетний рубеж, когда один из магистров должен взойти на костер и возродиться в своем ученике. До сих пор Иру удавалось избегать перерождения, о, не ради себя, но во имя ордена — огню отдавали самых слабых и молодых, сохраняя силу старейших. Но если сегодня окажется, что пророчеству не суждено исполниться по вине Ира — через три недели он добровольно взойдет на костер, и сам разожжет смертельное пламя. Сила остальных семи магистров гарантировала добрую волю избранного. Схватка предстояла нешуточная, четверо молодых магов на этот раз твердо решили не упустить свой единственный шанс — они хотели жить. Магистр Ир разделял это желание и понимал, что у него остается только один выход: доказать, что еще ничего не потеряно, и только он, старейший из магов Дейкар, способен вернуть поток времени в русло пророчества, исправить ужасный недосмотр.

Наконец, магистр Арниум запечатал дверь последним, восьмым заклинанием. Еще одна старая традиция — никто из послушников не посмел бы подслушать совет магистров, но дверь по привычке защищали. Ир молчал, предоставляя другим право начать совет. Как он и ожидал, первым выступил Эратос, самый молодой маг, ставший магистром в последнее перерождение. Впрочем, несмотря на молодость, ему ничего не угрожало — слишком уж большие надежды подавал молодой магистр, таких не сжигают в первый же срок.

— Уважаемые коллеги, мы собрались здесь сегодня не в радости, но в печали. Все, к чему долгие годы стремился наш орден — погибло. Тысячи лет трудов и сотни смертей оказались напрасными. Каждый из нас, принося присягу ордену, клянется посвятить свою жизнь и силу, память и умения борьбе с Проклятым. Тысячи лет мы ждем возвращения Темного Бога, зная, что он неизбежно вырвется из ослабевшей ловушки. Мы знаем также, что вся сила ордена не сможет остановить Ареда в мощи его. У нас был всего один шанс — уничтожить ребенка, в чьем теле вернется Мятежник, до того, как он обретет былое могущество. Магистр Алар восемьсот лет назад взошел на костер раньше срока, дабы даровать нам в последнем откровении предсказание. Мы знали, кто и когда породит Ареда в нашем мире! Теперь же мы не знаем ничего!

Арниум неопределенно хмыкнул:
— Ну, так уж и ничего. Девочка родилась, и как раз у Ланлосса Айрэ, как и было предсказано.
— Она незаконнорожденная и никогда не станет наместницей! Предсказание же гласит, что Саломэ Тринадцатая, дочь мага войны, станет последней наместницей и второй королевой и родит сына, в коем воплотится Аред!
— У Ланлосса могут быть еще дочери.
— У человека не может быть двух дочерей с одинаковыми именами!
— Значит, та, что родилась сейчас — как раз то, что нам нужно, — старый маг сохранял добродушное спокойствие, не поддаваясь нагнетаемой панике.

Ир молчал, прежде чем сказать свое слово, он хотел понять расклад голосов. Четверо молодых, понятно, будут против любого его предложения, поленница драгоценных дров из алмазной ели уже ждет своего часа во дворе, и если хоть один из старших магистров поддержит их — Ир обречен. Сейчас он только мог надеяться, что жажда жизни в коллегах окажется сильнее желания свести старые счеты. Отправив Ира на костер, они бы отдали большинство в совете новообращенным и, тем самым, подписали бы себе смертный приговор.

— О да, — согласился молодой маг, — она, без сомнения, та, что была предсказана. А не откроет ли уважаемый коллега секрет, как именно он собирается сделать наместницей незаконную дочь графа Инхор от белой ведьмы?
Арниум усмехнулся в бороду:
— Да уж как-нибудь, у нас еще лет двадцать впереди, неужто ничего не придумаем?
— Наместницей может стать только рожденная в браке наследница!
Ир, наконец, решил вмешаться в спор:
— К тому времени девочка будет законной.
— Каким образом?
— Закон позволяет признавать детей, рожденных вне брака, после того, как родители поженятся, при условии, что законные дети сохранят преимущественное право наследования вне зависимости от старшинства.
— Вы же прекрасно понимаете, что в нашем случае это невозможно. Мать девочки — белая ведьма.
— Такое иногда случалось.
— И вы надеетесь, что орден Алеон пойдет нам навстречу и позволит Ланлоссу выкупить свою любовницу?
— Почему бы и нет? — Ир словно забыл о многовековой распре между магическими орденами.
— Как только белые ведьмы узнают, что мы заинтересованы в этом браке, они накажут виновную по всей строгости своего устава.
— Откуда же им узнать?
— Да уж, не знаю, но вот уже три года, как эти ведьмы проявляют редкостную осведомленность в делах ордена!

Ир знал об утечке сведений, но пока что не смог найти осведомителя и не ожидал, что о местных проблемах будет осведомлен магистр, проведший последние сто лет в Ландии. Похоже, шпионят тут не только на белых ведьм.
— У нас достаточно времени, чтобы обнаружить утечку. Кроме того, если дело дойдет до торговли — у меня найдутся убедительные аргументы.
— Почему-то ваш дар убеждения не сработал на предыдущих переговорах, после которых нам пришлось уйти из Кавдна!
— Некоторое оружие лучше приберегать до последнего. Я не сомневаюсь, что мы сумеем исправить ситуацию. Кроме того, не забывайте, в ближайшее время в мир должна придти Тварь, чтобы подготовить возвращение своего хозяина.
— И Звездный Провидец, посланник богов, чей долг — помешать этому, — добавил до сих пор молчавший магистр Карт, третий по старшинству.
— Но мы до сих пор не знаем, кто породит их, — торжествующе заметил Эратос, — как раз сейчас нам как никогда нужно новое откровение!
— Ошибаетесь, коллега. Вы, может быть, и нуждаетесь в откровении, я же знаю ответ и так. — Ир не скрывал своего торжества: туманные заявления о возможности повлиять на белых ведьм были лишь первым, слабым ударом, теперь же он завершил партию блестящим ходом. Сейчас он не хотел вспоминать, чего стоило получить это предсказание, как горела двумя цветами кровь мальчишки-послушника в глубоких бороздах магической звезды, и металась в защитном круге двухголовая тень, поднятая из праха и вернувшаяся в прах. Ир не был магистром Тени и не мог получать ответы, используя лишь собственную силу — приходилось расплачиваться кровью, разумеется, чужой. Но всякий раз после ритуала он не мог заснуть несколько ночей подряд — тени толпились вокруг ложа, заглядывали в лицо, обволакивали неслышным шепотом, и, с каждым разом, все труднее становилось не прислушаться к ним и не уйти добровольно в темноту, куда звала магическая песня.

Арниум ожидал чего-то подобного, не мог его уважаемый коллега понадеяться только на свою сомнительную способность договориться с белыми ведьмами. А вот Эратос, напротив, оказался застигнут врасплох, он еще попытался было нанести ответный удар, но всем, даже его молодым союзникам было понятно — магистр Ир и в этот раз не взойдет на костер.
— Вы понимаете, коллега, насколько важно для нас знать, где появятся Тварь и Провидец?
— Разумеется, коллега, потому я и храню молчание. Вы сами видели, что может произойти, когда пророчество оглашается вслух. Эдаа не любит расставаться со своими тайнами. В тот день, когда Тварь и Провидец придут в мир — я назову имена, но не раньше. Что же касается маленькой Саломэ — давайте решать проблемы по мере поступления. А сейчас, — Ир позволил себе улыбку, — предлагаю перейти к голосованию, — маг вежливо обратился к Эратосу, — у вас право первого голоса, коллега, как у самого младшего в нашем собрании. — В исходе голосования он больше не сомневался — молодые магистры не станут рисковать. Если голоса разделялись поровну, избранника определял жребий, а слепому случаю было безразлично, на кого указать. Эратос умел проигрывать:
— Мой голос я отдаю себе, коллеги. Не будем нарушать сложившиеся устои, — маг повернулся и вышел из зала, не дожидаясь конца голосования. Его не преследовали: покинуть Дом Феникса избранный уже не сможет, а если приговоренный магистр желает провести последние дни жизни в одиночестве — стоит с уважением отнестись к его воле.

После единогласно принятого решения магистры поспешили покинуть зал, задержался один Арниум:
— Поздравляю, коллега, — сказал он Иру, — ох уж эта молодежь! Я с самого начала не сомневался в вас.
— И все же поддержали меня. Я запомню.
— Да уж, окажите такую любезность, а то, знаете ли, тени нынче беспокойны.
— Какие времена — такие и тени.
— Как знать, как знать, — Арниум, нарочито стариковски покашливая, вышел из зала, оставив Ира одного. Магистр откинулся на неудобную спинку высокого стула, промокшая от пота роба прилипла к спине. На этот раз он подошел к самой грани. Не будь он магом — вознес бы благодарственную молитву, но магистр Ир точно знал, что боги не прислушиваются ни к просьбам, ни к благодарностям волшебников.

***

Девушка ждала его в спальне, помогла скинуть тяжелое одеяние, усадила в горячую воду и, намылив губку, стала мыть, негромко напевая. Нехитрая женская магия действовала безотказно, вместе с потом смывался омерзительный запах страха, а еще через час, лежа на роскошной кровати и пощипывая округлое бедро девушки, Ир забыл про все неприятности. Жизнь продолжалась, по крайней мере, для него. Послушница перевернулась на живот:
— Я волновалась за вас, мастер.
— Напрасно. Или ты сомневаешься в моих силах?
— Что вы! Просто сама я слишком мало знаю и умею, чтобы понять, что происходит.

Ир провел рукой по гладкой спине девушки: послушники, а тем более, послушницы, знали мало, а умели еще меньше. Магию доверяли уже ученикам, чьи черные одеяния украшала красная кайма. Ученик… Ир задумался: молодой Эратос был его последним учеником, с тех пор Ир предпочитал одиночество — слишком много он вложил в мальчишку, а тот возьми да и стань магистром. Удрал от учителя к другому, избранному для перерождения, чуть ли не за день до костра. Понял, что при Ире он робы магистра и через тысячу лет не дождется. Даже спустя триста лет Ир так и не догадался, как Эратос убедил магистра Кора передать ему силу, минуя собственного ученика, но сейчас это уже и неважно: через три недели молодой маг дорого заплатит за свою поспешность, а рядом с Иром нет никого, способного снова предать. Триста лет прошло… пора бы и перестать бояться прошлого. Он снова посмотрел на девушку, с некоторым удивлением вспомнив, что не приказывал ей сегодня остаться на ночь, она пришла сама и сумела доставить магу удовольствие. Хороший знак. Почему бы и нет? Почтенные коллеги теперь скушают от него все, что угодно, да еще и спасибо скажут, и плевать он хотел на все устои ордена:
— Как тебя зовут, послушница? — До сих пор его этот вопрос не интересовал, какая разница?
— Анра, мастер.
— Однако твои родители высоко себя ставили, — хмыкнул маг. Девочек редко называли именем империи, разве только в знатных семьях, претендуя тем самым на трон наместницы, когда придет время следующих выборов.
— Я из знатной семьи, мастер, но когда избрали Энриссу, родители сочли, что мне лучше посвятить себя служению огню.
— Ну что ж, Анра, я долго к тебе присматривался. Ты достойна стать моей ученицей.
Казалось, девушка перестала дышать:
— Но, мастер, я ведь не девица.
— А я не белая ведьма. Пламя предпочитает женщин.
— Если мастер считает меня достойной, я с честью приму ученичество.
— Ты, похоже, не рада?
Но нет, девушка была очень рада и благодарна, и до самого утра выказывала благодарность единственным доступным ей способом.

***

На следующий день Ир объявил магистрам свое решение и с удовольствием полюбовался их перекошенными лицами. Вечером того же дня Анра сменила черное платье послушницы на робу личной ученицы магистра, а еще через неделю алая птица влетела в окно спальни магистра Иланы и скинула кусок пергамента со всего одним словом посередине: «Получилось».

Далее

 

Обсудить на форуме

Опубликовано с согласия автора.

Дата публикации: 17 августа 2007 года

(с) Вера Школьникова, 2006-2007