Библиотека портала "Венец"

www.venec.com 

Эмуна

Выбор наместницы

XCII

Магистр Ир стоял у приоткрытого окна в кабинете магистра Иланы и, отодвинув синюю полупрозрачную занавесь, наблюдал, как во дворе девочки-ученицы в коротких платьях прыгают через веревочку. Очевидно, Илана защитила свой кабинет заклинаниями — несмотря на открытое окно, детские голоса не проникали в комнату. Он спросил хозяйку:
— Которая?
— Та, светловолосая, с белой лентой в косе.
Ир пригляделся:
— Красивая девочка.
— О да, из нее получится красивая наместница. Но придется поразмыслить над прозвищем — не может же она тоже быть «златовласой»… о, к примеру, будет Саломэ Тринадцатая Светлая, — Илана ласково, даже сочувственно, улыбнулась собеседнику — мол, хватит в секреты играться, уважаемый.

Ир лихорадочно переоценивал ситуацию, привычно сохраняя невозмутимое лицо под столь же невозмутимым взглядом собеседницы. Больше всего его сейчас беспокоило, откуда белая ведьма узнала о предсказании. Анра ничего не могла рассказать своей госпоже, о предсказании знали только магистры, возможно — их ученики… проклятье — еще одна головная боль, теперь нужно искать, кто из уважаемых коллег, чтоб им всем переродиться на одном костре, связался с ведьмами. Он мысленно представил, что сделает с находчивым коллегой, когда поймает, опять-таки, в мыслях, скрипнул зубами, и вернулся в настоящее — пауза затягивалась. Он по-прежнему держал Илану за горло, но теперь хватка заметно ослабла. В такой ситуации лучшее оружие — откровенность. Не могут ведь белые ведьмы желать возвращения Проклятого. Боги не жалуются на плохую память, и Аред наверняка не забыл, как маги выступили на стороне его светлых братьев. А ведь орден Алеон — единственный уцелевший с тех времен, и если Эарнир простил своих последовательниц за участие в войне магов и богов, то ожидать милосердия от Ареда — верх глупости. Он ответил на улыбку Иланы благосклонным взглядом, отошел от окна и удобно расселся в кресле:
— Надеюсь, с матерью девочки все в порядке? Вы же понимаете, что Саломэ сможет стать Тринадцатой, только если мы узаконим ее.

Илана и сама уже успела придти к этому выводу — зачем еще могла понадобиться Дейкар лишившаяся силы ведьма?
— Орден не станет возражать. Ланлоссу Айрэ придется заплатить, но в пределах разумного. Мы не можем позволить безнаказанно нарушать устав, даже во имя великих целей, — она не знала, что за цели преследует Ир, но без сомнения — великие, как же иначе?
— Только не запросите слишком много. Это не в наших интересах. И не в ваших. Вы же и сами понимаете, что если Проклятый вернется в мощи своей, от любого устава будет мало проку.
Илана вежливо приподняла бровь:
— Вы так уверены… — так вот оно в чем дело! Илана с трудом удерживала маску безразличной вежливости. Неужели на этот раз огненные маги и впрямь ожидают возвращения Ареда, а не шарахаются от собственной тени?
— Предсказание не лжет.
— Порой лгут предсказатели.
— Только не в момент перерождения, любезная Илана. Истина рождается в пламени.

Илана не стала спорить, хотя с ее точки зрения люди столетиями использовали огонь, чтобы сжигать как истину, так и тех, кто эту истину провозглашает. Магистр готов на все, лишь бы Саломэ стала наместницей. Или он не боится проклятья Эратоса, или есть нечто, внушающее ему еще больший страх. Аред… это было так давно, что стало легендой даже для магов, что уже говорить о простых смертных. Богам давно уже нет места среди людей, ни светлым, ни темным. Но слишком уж неподдельный страх полыхал во взгляде магистра Ира, быть может, возвращается время легенд?
— Итак, Саломэ предначертано стать наместницей… но каким образом? Энриссе нет еще и сорока, — Илана знала, каким образом сменяются наместницы, но хотела услышать это от магистра.
— Не сейчас, еще не сейчас. Она слишком мала.
— Тогда вы рискуете, магистр. С этим восстанием король может оказаться на троне скорее, чем Саломэ войдет в женский возраст.
— Чушь. Мальчишки играют в солдатиков.
— С высоты ваших лет, уважаемый магистр, вы, быть может, недооцениваете силу молодости.
— Наместница не обращалась к нам за помощью.
— Неудивительно, если вспомнить, как вы помогли Клариссе Гордой. Вы не признаете полумер.
Ир усмехнулся, чуть искривив губы:
— Одного урока хватило на шестьсот лет. Но думаю, обойдемся и без крайностей. Да, еще одно — в наших интересах, чтобы девочка вошла в женский возраст как можно скорее.
— Я осмотрю ее, но придется подождать хотя бы год. Вы же не хотите навредить ей.
Ир поднялся:
— Я рад, уважаемая Илана, что наше сотрудничество перешло на более прочную основу. Когда все закончится — мы раз и навсегда забудем о старых распрях. В этом мире и без того осталось слишком мало магов.

Илана проводила гостя до дверей, и бессильно рухнула в кресло — напряжение прорвалось тихим смехом: вот и помирились злейшие враги. Интересно, что бы сказал магистр, узнай он правду: источник поразительной осведомленности Иланы — фантазии семилетней девочки. Но в эту игру, похоже, играет больше игроков, чем думает огненный маг. Ведь не в зеркале же Саломэ увидала свое блестящее будущее! Надо будет еще раз расспросить девочку, а еще лучше — заглянуть в ее мысли. С Эрной разговаривать бесполезно — она ничего не знает. Но бывшей ведьме необычайно повезло — скоро она станет графиней Инхор. Ах да, графиня… там же уже есть одна графиня, и насколько Илана знала репутацию Ланлосса Айрэ, даже ради любимой женщины он не станет убивать постылую супругу. Можно, конечно, оказать графу эту любезность, но кто его знает, насколько супруга ему опостылела. А ведь там еще и ребенок… Она подвинула чернильницу и села писать письмо в Инхор, оставшейся там сестре, пусть побеседует с графиней, узнает, что происходит в замке. Отправив письмо, она приказала привести к ней Саломэ. Девочка вошла в кабинет степенным шагом, но красные щеки и выбившаяся из косы прядь волос говорили сами за себя — ее оторвали от игры. Саломэ, в отличие от матери, была счастлива в ордене — она впервые в жизни оказалась среди сверстниц, могла играть с ними, разговаривать, шушукаться, зарывать в саду секреты из разноцветных стеклышек и цветочных лепестков, наконец-то стала обычным ребенком. Близкими подругами она не обзавелась, хотя дети в этом возрасте и сходятся необычайно быстро. Даже будущим белым ведьмам казалась странной девочка, уверенная, что станет королевой, но в игру Саломэ принимали и не дразнили. Младшие ученицы вообще отличались дружелюбным нравом — беспощадная борьба за статус начиналась позже, тогда уже становилось не до игр. Илана не раз замечала, как взрослые сестры с грустью смотрели на играющих девочек: то ли завидовали их безмятежности, то ли жалели, что им скоро суждено ее утратить. Магистр улыбнулась девочке самой приветливой из своих улыбок, кивнула на кресло:
— Садись, Саломэ. Я хочу показать тебе одну вещь, смотри внимательно, — в руке ведьмы оказался лунный камень на серебряной цепочке, — Смотри на камень внимательно, не отводи взгляд.

Мерный голос Иланы шелестел, как палая листва, подсохшая на прохладном октябрьском солнце, камень раскачивался на цепочке, вбирая в себя и последние капли дневного света, и пламя, обхватившее фитили свечей. Проникнув в холодную глубину камня, свет превращался в цвет, в различные цвета: сиреневый, лиловый, фиолетовый, розовый, голубой, белый — они переплетались в непривычную взгляду радугу, отбрасывали переливающуюся тень на лицо девочки, отражались в ее расширившихся зрачках. Илана снова улыбнулась, хотя Саломэ уже не могла этого увидеть, и задала первый вопрос.

XCIII

Энрисса вертела в пальцах кулон — грани кленового листа врезались в кожу. Чтобы узнать о своей беременности, ей не нужно было ждать, пока платье станет тесно в талии. Уже через десять дней после той ночи привычная прохлада кулона сменилась приятным теплом. Еще несколько дней Энрисса набиралась смелости, сегодня, наконец, поняла, что откладывать разговор бессмысленно, чем дольше она ждет — тем сильнее страх перед неизбежным. И все же, в глубине души надежда удерживала последний рубеж — это ошибка, несомненно, ошибка, он любит, он поймет, он разделит ношу. Она прижалась лбом к запотевшему от дыхания стеклу — во дворце было слишком жарко — уже весна в разгаре, а они топят, словно в январе. Несмотря на духоту, Энриссу трясло — она чувствовала, как вздрагивают плечи.

Ванр стоял в дверях, молча ждал, пока Энрисса обернется, про наместницу поговаривали, что у нее третий глаз на затылке, как у кавднийских статуй бога закона Хейнара, еще ни один придворный не похвастался, что смог незаметно подойти к ее величеству. Но наместница продолжала стоять, прислонившись к стеклу, словно не услышала тихих шагов. Ванр сухо кашлянул:
— Ваше величество!

Энрисса медленно обернулась, улыбка на ее губах казалась вырезанной из красной бумаги и наклеенной на выбеленную мелом кожу. Придворная выучка помешала Ванру досадливо сморщиться: до чего же женская внешность зависит от настроения. Казалось бы, все осталось на своих местах — и матовая бледность кожи, и прозрачные серые глаза, и золотые кудри — все, что заворожило его при первой встрече в библиотеке. Годы никак не повредили этой холодной красоте, или, быть может, Ванр не замечал разницы, видя наместницу каждый день. Но в минуты усталости, тревоги, красота наместницы тускнела, из яркой восковой свечи превращалась в слабый фитилек закопченной лампы. И последнее время этот фитилек едва тлел, Ванр уже успел забыть, когда Энрисса казалась ему прекрасной.
— Ванр.
— Ваше величество, военачальник Тейвор…
— Не сейчас, Ванр. Я хотела поговорить с вами.
— Но ваше величество! Это чрезвычайно важно! — Эта женщина словно с ума сошла! Война идет, а она в облаках витает.
— Военачальник Тейвор — подождет, — в голосе наместницы проскользнула опасная нотка.

Ванр не посмел спорить:
— Как вам угодно, — он подошел к Энриссе поближе, осторожно обогнув длинный шлейф ее платья — глупая мода, даже самые изящные дамы с этими хвостами становились неуклюжими. Приходилось таскать за собой пажей, поддерживающих шлейф, и под ногами путалась или парча с бархатом, или нахальные мальчишки. И то и другое раздражало, впрочем, наместница как-то ухитрялась обходиться без пажей.
Энрисса не стала тянуть:
— Ванр, я жду ребенка, — одна короткая фраза, всего три слова, и вся жизнь зависит от этих слов.

Она смотрела на его лицо, знакомое, до мельчайшей черточки, до каждой невидимой морщинки, каждого вздрагивания уголков губ. Вот уже восемь лет она читала это лицо, как любимую книгу, перебирала волосы, как страницы, выхватывала взглядом переплетения морщинок, как любимые строчки, вдыхала аромат туалетной воды, словно сладковатую пыль пожелтевших страниц. Слова могут солгать, но эта безмолвная книга — никогда. В ее воле захлопнуть тяжелый переплет, не читать, бережно поставить книгу на полку и смахивать метелкой из перьев пыль с переплета. Но вместо этого она жадно всматривается в его лицо, не оставляя себе даже тонкой нити надежды.

Ванр цепенеет, услышав эти слова. Он не верит, не хочет верить — не могла же она действительно сойти с ума! Она смотрит на него, выжидающе, и выдержка придворного слетает с его лица, сметается нескрываемым страхом, гневом, болью. Все, что он смог — простонать одно слово:
— Зачем? Ну за-а-ачем?!

Энрисса усмехнулась, усмешка перешла в отрывистый смех, больше всего похожий на хриплый лай гончей, запыхавшейся под конец охоты. Вот и все. Пусть даже он сумеет взять себя в руки, найдет правильные слова, чулком натянет на лицо маску понимания — это конец. Так осыпаются витражи — тысячей разноцветных осколков-искр из фигурной рамы, путаются в волосах, впиваются в плечи, хрустят под ногами. Так обрушиваются мосты над пропастями: лавиной камней вниз, и даже звука от падения не услышишь, застыв на неровном краю. Так сгорают остриженные пряди волос — удушливым жирным пеплом. Именно так умирают. Теперь она будет знать. Спокойный, холодный голос:
— Так что хотел граф Тейвор?

Ванр понял намек — разговор закончен, наместница приняла решение, и поставит его в известность, когда сочтет нужным. При всем желании, он ничего не сможет изменить.
— Ваше величество, граф Тейвор просил вас придти в зал совета. Данные разведки требуют вашего внимания. Он опасается, что силы мятежников попытаются взять штурмом королевский дворец.
— Всего лишь. Хорошо, сейчас приду. Ступайте. И пригласите в зал совета графа Инхор.

Ванр торопливо вышел из комнаты. Будь его воля — он бы уже седлал лошадь, чтобы оказаться как можно дальше и от наместницы, и от столицы, и от мятежников. Но господин секретарь прекрасно знал, что наместница никогда не путает личные дела с государственными, и не умеет прощать. Восемь лет назад, она приобрела его верность, и, надо признаться, расплатилась сполна. И если сейчас он нарушит негласный уговор — любовь не остановит Энриссу, любви больше нет.

***

В зале совета граф Тейвор недовольно поглядывал на графа Инхор. Он понимал, что генерал Айрэ находится здесь по приглашению наместницы, понимал, что не откажется от толкового совета, но ничего не мог поделать со своим раздражением. Ланлосс же, вежливо поздоровавшись, словно перестал замечать молодого военачальника. Генерал знал, что отношение графа Тейвор к нему никак не зависит от его действий или слов. Ланлосс не мог стереть память о своем существовании со страниц истории, а ничто другое не удовлетворило бы нынешнего военачальника. Генерал Айрэ никогда не высказывался против военной реформы, не смеялся над неопытностью своего преемника, даже нелепая форма дворцовой гвардии заставила его лишь с удивлением приподнять бровь. Но Ланлосс Айрэ выиграл войну за Свейсельские Острова, и ничто не могло перечеркнуть это преступление. Наместница запаздывала — Тейвор уже устал изображать повышенный интерес к карте, а Ланлосс — подпирать спиной подоконник, когда Энрисса вошла в зал совета. Генерал не видел наместницу несколько дней, и сейчас удивился ее бледности — на фоне сверкающего белого платья лицо наместницы казалось выбеленным пергаментом, только что из рук мастера.

— Ваше величество, — оба военачальника почтительно склонились. Генерал Айрэ продолжал украдкой рассматривать Энриссу. Поразительно, как она изменилась за прошедшие два дня… Он помнил ее в величественном ореоле власти, в тронном зале, помнил усталую молодую женщину в обрамлении янтарной листвы в кабинете, видел на ее лице холодную бесстрастность и искреннее участие, напряженное внимание и радостную улыбку… он помнил и видел разную наместницу Энриссу, но женщина, вошедшая в зал совета не была ни одной из них. Ее лицо, ее глаза, ее губы не выражали ровным счетом ничего. Словно статуя, изваянная великим скульптором, но никудышным художником — поразительное внешнее сходство и полная безжизненность черт. Так взирали с пьедесталов статуи богов — прекрасные, величественные, мертвые.

Наместница села в кресло, привычным жестом перекинув шлейф через подлокотник. Ванр стоял за ее спиной, она слышала его дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох, и оборвала себя на полувдохе, когда поняла, что снова подстроилась под его ритм. Так случалось ночью, когда Ванр уже спал, а она лежала, уткнувшись лбом в его гладкое плечо, когда сердце, успокоившись после вспышки, уже билось с обычной размеренностью, и кровь не приносила в уши глухие удары. В наступившей тишине она слушала его дыхание и, сама того не замечая, начинала дышать в такт, воздух на выдохе смешивался, и, вдыхая снова, она продлевала ощущение целостности, доступной мужчине и женщине лишь в краткий миг единения. Она прервала тишину:
— Добрый вечер, господа. Я слушаю вас, граф Тейвор.
— Ваше величество, я получил несколько донесений. По дороге к Сурему был замечен вооруженный отряд.
— Это такая редкость?
— Это несомненно мятежники. Их около тысячи человек, все конные, хорошо вооружены.
— И что им делать в Суреме? Не собираются же они штурмовать город такими силами.

Ланлосс вежливо кашлянул.
— Да, граф Инхор?
— Ваше величество, взять Сурем штурмом можно и вдвое меньшими силами. Удержать — нельзя.
— Военачальник, — обратилась она к Тейвору, специально подчеркивая, что присутствие генерала Айрэ на военном совете никак не угрожает его положению, — вы считаете, что они собрались захватить столицу?
— Боюсь, что да, ваше величество. При нынешнем настроении горожан это более, чем реально. Торговые гильдии терпят убытки — несмотря на все усилия, нападения на караваны продолжаются. Если мятежники дадут им гарантии — городская стража не станет особо сопротивляться захватчикам. А войск в городе нет, гарнизон патрулирует тракты.
— Отзовите их обратно.
— Уже сделано, ваше величество, но они не успеют.
— Герцог Квэ-Эро должен понимать, что не удержит город. Как только подойдут основные отряды — его уничтожат. Граф Инхор, до сих пор вы не слишком щедро раздавали советы. Мятежники под стенами столицы, и я хочу знать, где лежит ваша верность.

Голос наместницы также утратил оттенки, как ее лицо краски. Слова глухо падали с губ — ни гнева, ни досады, ни надежды. Да что там — казалось, что, задав вопрос, она не заинтересована в ответе.
— Ваше величество, я нахожусь в зале совета, а не среди мятежников. Разве этого недостаточно?
— До сегодняшнего дня этого было довольно. Но у меча может быть только одно острие.
Ланлосс и сам понимал, что выбирать придется. Но он обещал Квейгу не вмешиваться. И держал слово, глядя, как Тейвор распыляет силы, идет на поводу у мятежников, послушно захлопывает за собой дверку мышеловки. Сейчас от его слов уже не будет ни вреда, ни пользы:
— Я давал вам присягу, ваше величество.
— Тогда объясните, что происходит.
— Мятежники не собираются брать столицу штурмом. Им нужно всего лишь пройти через город, и не сомневаюсь, что городская стража не станет мешать. Их цель — королевский дворец.
— Дворец защищает гвардия.
— Ваша гвардия — двести человек, ваше величество. В мирное время этого более, чем достаточно, но не при пятикратном превосходстве противника. Вам стоит покинуть дворец, пока это еще возможно.
— Чушь! — Выкрикнул Тейвор, — пока они будут штурмовать дворец, пока они найдут во дворце наместницу — тут уже будет половина войска империи. Их сметут!
— Вы бы стали штурмовать захваченный врагом королевский дворец без уверенности, что эта атака не будет угрожать жизни ее величества?
Тейвор захлопнул рот, проглотив следующую фразу, а Ланлосс повторил еще раз:
— Ваше величество, вы должны покинуть дворец как можно скорее. Не думаю, что вашей жизни что-либо угрожает со стороны герцога Квэ-Эро, но в бою может произойти все, что угодно.
Энрисса не успела ничего ответить, поскольку в зал вбежал дежурный офицер:
— Ваше величество, ваша светлость, — он обратился к обоим графам сразу, — тревога. Мятежники в городе, они прошли через северные и восточные ворота и приближаются к дворцу. Прибыл гонец от бургомистра — городская стража делает все возможное, господин бургомистр сам возглавил оборону.
Энрисса сомневалась, что господин бургомистр выйдет хотя бы на балкон своего солидного каменного дома пока все не закончится, но почтенный Тарлон не мог не засвидетельствовать наместнице преданность. Она приказала стражнику:
— Отправьте гонцов в дом Феникса и в резиденцию ордена Алеон. Я хочу собрать Высокий Совет.

Собирать Высокий Совет наместница не собиралась, но нужен был предлог, чтобы привести магов во дворец. Оказавшись в разгаре схватки, они вынуждены будут защищаться, а заодно и защитить наместницу. Бургомистр — Аред с ним, а вот магам она не позволит отсидеться за стенами резиденций. Стражник торопливо ушел, в открывшуюся дверь влетели тревожные звуки — где-то в коридорах трубили сигнальные трубы, бряцал металл. Тейвор впервые в жизни открыто согласился с генералом Айрэ:
— Ваше величество, быть может, вам и впрямь лучше переждать атаку в безопасном месте?
Ответ Энриссы словно окунул военачальника в ледяную воду:
— Ваша задача, граф, сделать этот дворец безопасным местом для меня и для всех, кто в нем. Советую вам заняться этим, не откладывая. Господин Пасуаш, я буду в своем кабинете, проводите туда магистров, когда они прибудут. Граф Инхор, вы можете покинуть дворец. Я не хочу подвергать вашу верность столь непосильному испытанию.
Ланлосс вздрогнул — оскорбление было нанесено с изысканной вежливостью, полное отсутствие иронии в голосе только сильнее ее подчеркивало:
— Если ваше величество не будет настаивать, я предпочту остаться.
— Как вам угодно, граф.

Наместница поднялась и покинула зал совета. Мужчины переглянулись: Ванр — с отчаяньем, Тейвор — с растерянностью, Ланлосс — с недоумением. Трубы в коридорах продолжали сигнальную перекличку. Ланлосс отдернул штору: за окнами давно уже стемнело. Скорее всего, Квейг не станет ждать рассвета. При факелах сражаться — удовольствие маленькое, но зачем давать противнику лишнее время подготовиться к обороне? С другой стороны, и спешить ему некуда, все равно патрульные отряды вернутся в город не раньше следующего вечера — они ведь не под городскими стенами тракты охраняли. К тому времени дворец можно будет три раза взять и отдать обратно. Можно и подождать пару часов, вдруг получится договориться. Ланлосс все еще надеялся, что сумеет вразумить Квейга. Правда, теперь он уже сомневался, кто сильнее нуждается во вразумлении: мятежный герцог или наместница.

XCIV

Магистр Ир, не скрывая улыбки, выслушал гонца — как же, как же, самое подходящее время созывать Высокий Совет. Канализацию-то в городе так и не проложили! Он знал, что мятежники уже вошли в Сурем, не сомневался, что почтенный Тарлон не рискнет оказывать серьезное сопротивление, и понимал, что цель герцога Квэ-Эро — королевский дворец. И если не случится чуда, он своей цели достигнет. А за чудеса в этой империи отвечал орден Дейкар и белые ведьмы. Но чудо, нужное наместнице, больше по части огненных магов, хотя Ир не сомневался, что Энрисса пригласит и магистра Илану. Наместница мудра, торговаться можно только когда предложение превышает спрос. Ир сочувственно покачал головой: не в этот раз, ваше величество, не в этот раз. Сегодня продается только одно чудо, и в кои-то веки между огненными магами и белыми ведьмами нет никаких разногласий.

Илана торопливо переодевалась. Хотела бы она знать, кто придумал эту невыносимую моду — складки, складки, складки, так, что уже не понимаешь, где у тебя ноги, а сзади — хвост такой длины, что любая змея от зависти кожу скинет раньше срока. Увы, ничего не поделаешь — мятеж, война или конец света, а магистр ордена Алеон не может появиться во дворце в старомодном платье. Илана обернула шлейф вокруг руки и вышла во двор, где ее ждал экипаж. В такие минуты она завидовала исчезнувшим магам пространства. Они умели открывать порталы, и самое долгое путешествие занимало долю мгновения. Говорят, это умение их и сгубило — Навио не сумел отобрать у своих учеников силу, позволявшую открывать порталы, но сумел закрыть им выход наружу. И маги пространства так и остались навечно заперты между «тут» и «там». Она уселась поудобней, едва не прищемив край шлейфа дверцей кареты, и, откинув голову на обтянутый бархатом подголовник, улыбнулась: скоро наместница введет в моду кринолины.

Сурем замер. Обычно столица, не в пример прочим городам, не ведала различий между днем и ночью. Почтенные горожане, а уж тем более их супруги ложились спать рано, избегая праздности, губительной как для души, так и для тела, их примеру следовали и городские бедняки, правда, по другим причинам — у них не было денег на свечи, да и потом когда спишь — не хочется есть. Но хватало и любителей ночного образа жизни — из таверн по всему городу разносились песни менестрелей и стук кружек, молодые чиновники, щуря красные от бумажной работы глаза, искали местечко уединиться с уличной девкой, богатые экипажи везли знатных дам и их кавалеров на балы и приемы, сменившиеся с дневного дежурства стражники расходились по домам, цепляясь носами сапог за булыжники мостовой. Город полной грудью вдыхал фонарный чад, перемешанный с ночной прохладой, и выдыхал обратно винные пары, гул сотен голосов, перезвон гитарных струн. Так было обычно, но только не в эту, еще не вступившую в полные права ночь.

Сегодня город казался ослепшим и онемевшим — на улицах не горели фонари, все окна спрятались за ставнями, даже из щелей не пробивался свет. Темнота и тишина окутали Сурем густой паутиной. Горожане попрятались по домам, стражники были бы рады последовать их примеру, но вместо этого угрюмо топтались возле сторожевой башни, ожидая приказов — мятежники уже вошли в город, обойдя центральные ворота. Это груженые повозки не могли перебраться через остатки крепостной стены, а всадники, не обремененные тяжелыми доспехами, легко перепрыгнули через старые камни. Нет, стражники свой долг знали — столкнись они с бунтовщиками — храбро бы сражались, защищая родной город, щедро оплачивающий их кровь. Но городу, судя по всему, ничего не угрожало, а идти искать приключений себе на алебарды никому не хотелось. Тем более, попробуй поймай — они-то верхом, а стражники — пешие. Так и получилось, что герцог Квэ-Эро довел свой отряд до королевского дворца не потеряв ни одного человека. Квейг видел в этом доброе предзнаменование: если бы горожане сопротивлялись, половина его маленького войска осталась бы на узких улицах. Но жители Сурема еще раз подтвердили свою славу самых осторожных торговцев во всей империи. Он вспомнил Квэ-Эро — его люди не умели сражаться, слишком любили море и солнце, слишком ценили жизнь, но ни один враг не прошел бы вот так, килем сквозь волны по их земле.

А королевский дворец ждал незваных гостей — на башнях горели сигнальные костры, двери и окна оскалились стальными решетками, протяжно гудели трубы. Он придержал внезапно занервничавшую лошадь — нет, не сейчас. Ночью все преимущества будут на стороне защитников — они в этом дворце каждый коридор знают, каждую нишу, каждый закуток. Он бы все равно рискнул, но в бескровном проходе через город герцог увидал добрый знак свыше. Горожане не захотели драться, быть может, и наместница не пожелает? Время, когда еще можно было договориться миром, прошло, но если она согласится сдаться… Он отправил парламентера. И, самая главная причина отложить штурм — ночью может произойти что угодно, случайная стрела не станет разбирать, наместница там или не наместница. Квейг расставил дозорных — на маловероятный случай ночной вылазки. Если кто захочет сбежать из осажденного дворца — все равно не помешаешь, возле каждого входа солдата не поставишь, но и недооценивать противника не стоит. Герцог не боялся, что наместница пожелает тайно покинуть осажденный дворец: он знал, что Энрисса посчитает бегство недостойным. А если даже он и ошибся, и Энрисса предпочтет сбежать — достаточно расколотить на куски королевскую статую. Ее величество превратится во вдову окончательно усопшего короля и потеряет всякое право на власть. Сам он облюбовал одну из скамеек в дворцовом парке, надеясь поспать хоть час перед штурмом. Он так и не научился спать в седле, и сейчас ресницы сами собой тянули веки вниз, закрывая глаза.

***

Человек, вышедший из северных ворот, не пытался спрятаться. Он шел открыто, освещая себе путь факелом. С такого расстояния даже неопытный лучник снял бы наглеца стрелой, но яркая синяя повязка на его голове, знак парламентера, защищала надежнее любого доспеха. Даже варвары не смеют убить «несущего слово». Человек подошел к дозорным, и десятник поспешно соскочил с коня, вытянулся в струнку, не веря своим глазам. Генерал Айрэ кивнул:
— Я хочу поговорить с герцогом.

Любого другого, будь он хоть трижды парламентер, сперва бы расспросили, потом обыскали, и лишь после этого подпустили к командиру. Честь — честью, а мало ли кто спрятался за священной синей повязкой, бывают и такие, что ни богов, ни людей не страшатся. Но генерала Айрэ пропустили со всевозможным почтением. Ланлосс медленно шел в указанном направлении, его провожатый тоже замедлил шаг, запоздало сообразив, что хромому генералу трудно за ним угнаться. Ланлосс, даже не видя лица молодого воина, догадывался, о чем тот подумал: мол, хоть и славен генерал, а старый уже, раны покоя не дают. Если бы только дело было в хромоте… не нога болела, сердце колючим комком пакли вцепилось в грудь — первый раз в жизни Ланлосс Айрэ не мог отличить победу от поражения. Руки опустились на наборный серебряный пояс, перетягивающий камзол, пальцы легли на чеканные бляшки — нет, не сейчас, еще не время.

Квейг спал. Скамейка оказалась короче, чем выглядела на первый взгляд, он едва на ней уместился, узорная чугунная решетка врезалась под ребра, голова под опасным углом уткнулась в подлокотник. И, несмотря на неудобства, герцог спал, да так, что даже не услышал шагов, провожатому генерала Айрэ пришлось чуть ли не на ухо ему крикнуть, наклонившись:
— Ваше сиятельство, проснитесь!
Квейг открыл глаза, моргнул, пытаясь понять, почему еще темно — он же приказал разбудить себя на рассвете, и только сев на скамейке, увидел Ланлосса, стоявшего чуть поодаль, в пятне факельного света.
— Генерал Айрэ, ваша светлость, — пояснил воин, словно герцог мог бы не узнать своего бывшего командира.
— Я вижу, Пэйл. Возвращайся на свой пост.
Следуя примеру Ланлосса, Квейг знал всех своих солдат по именам, хотя собственно его людей тут было немного — несколько человек из дворцовой стражи, да еще пяток отчаянных голов из берегового братства, решивших сменить палубу на твердую землю, раз уж капитану загорелось с наместницей повоевать. Остальных отрядили под его начало союзники, пожертвовавшие частью своих дружин.
Квейг поднялся, шея предательски хрустнула — от такого, с позволения сказать, отдыха только голова разболелась.
— До рассвета — около часа, — ответил Ланлосс на промелькнувший во взгляде герцога вопрос.
— Час, чтобы передумать? Вы ведь за этим пришли, мой генерал. — Он не спрашивал и не упрекал. Генерал ведь прав, это герцог Квэ-Эро — мятежник.
— Ты хорошо шел, Квейг.
— Я знаю.
— Все еще можно уладить. Наместница готова забыть.
— Еще бы. Когда войско стоит под стенами дворца. Забыть она готова, да вот никто не помешает ей потом вспомнить, — герцог усмехнулся — забавно, но сдаваться предлагают ему самому. Мол, распусти войска, вернись домой, а мы все простим.
Ланлосс и не ждал ничего другого. Что бы он сейчас ни сказал Квейгу — тот не развернется и не отправится домой. Поздно. Если бы он только мог убедить упрямого герцога, что все еще действительно можно исправить. Наместница готова заключить мир, даже согласна отдать мальчика законному опекуну. Но Квейг не поверит, да и сам Ланлосс в глубине души понимал, что затишье будет временным. И все же, он тратил слова на последнюю бесплодную попытку оттянуть неизбежное:
— Ты понимаешь, что делаешь?
— Понимаю, понимаю! — Квейг не скрывал гнев — этот вопрос он постоянно задавал себе сам. И с каждым разом ему все меньше и меньше нравился ответ.

Он понимал, что снять наместницу с трона — проще простого. А вот что делать дальше… как выбирать, кто сядет на освободившийся трон, как договариваться с магами, как успокоить народ и объяснить им, что проклятье короля Элиана не разрушит империю… Потому что не было никакого короля. Впрочем, проклятье сработает без всякой магии — ни одна империя не выдержит подобных потрясений. Все он понимал, но уже не мог ничего изменить. Надеялся только, что сумеет перекрыть своим телом поток, что прорвется из разрушенной плотины. А не сумеет — будет проклят, и по заслугам.

Они продолжали разговаривать, левая рука Ланлосса снова легла на пояс, на этот раз сжав нужную бляшку, со всей силы, так, что заостренный край рассек кожу, кровь потекла по серебру, заполняя линии чеканки, против всех законов природы не стекая на землю. Металл нагрелся, бляшка словно прожигала руку насквозь, но Ланлосс продолжал говорить, радуясь, что свет мешает ему посмотреть в глаза собеседника. Боль нарастала, металл в ладони казался расплавленным, он боялся опустить взгляд, и увидеть, что жидкое серебро проступает сквозь кожу, пройдя ладонь насквозь. Затем жар сменился не менее обжигающим холодом, и через мгновение металл снова стал обычным серебром, порез затянулся, кровь выгорела дотла. Свершилось. И точно так же выгорел разговор — им больше нечего было сказать друг другу. Ланлосс переложил факел в другую руку:
— Я хотел бы, чтобы все сложилось иначе. Но каждый из нас делает то, что должен.
— То, что считает должным, мой генерал, — поправил его Квейг.
— Да. То, что считает долгом.

Квейг смотрел вслед уходящему Ланлоссу — генерал шел медленно, заметно припадая на хромую ногу. В следующий раз они встретятся в бою. Иначе Ланлосс не стал бы возвращаться в осажденный замок. Ну что же, это несколько уравнивает шансы.
А Ланлосс все никак не мог распрямить плечи, словно содеянное с каждым шагом все сильнее вдавливало его в землю. Он знал, что бой закончился только что. Знал, что опять победил. И уже сейчас, спустя мгновения, ненавидел свою победу. А впереди еще долгие годы. Боги справедливы, а отнюдь не милосердны.

XCV

Рассвет подступил к первому рубежу — сквозь темноту пробились фиолетовые прожилки, чуть светлее черного ночного фона. Звезды, попавшие в эту сеть, казались особенно яркими — они отчаянно мерцали, словно пытаясь оттянуть момент, когда солнечные лучи прогонят их с небосвода. Квейг стоял, запрокинув голову, и смотрел на звезды. Он казался себе маленьким и ничтожным по сравнению с бесконечным небом. Одиночество… никогда раньше он не понимал подлинного значения этого слова. Опустошенность чернильным пятном разливалась в его душе. Он судорожно сцепил пальцы в замок, не понимая — откуда возникло это отчаянье, эта пустота?

— Скажите, граф, вы верите в богов? — cпросил магистр Дейкар; взгляд белой ведьмы был полон сочувствия.
Ланлосс пожал плечами — порой люди ведут себя так, словно нет богов в небесных чертогах, не ждет в посмертии расплата за грехи, словно не ведают ни совести, ни страха. Но даже эти люди знают, что Семеро создали мир по воле Творца. Как может человек не верить в богов? Можно ли отрицать, что вода — мокрая, а земля — твердая? Недаром и в Кавдне, и в Ландии, и на островах, и в империи, и в землях варваров почитают одних и тех же богов.
— Все люди верят в богов, магистр. И я тоже верю.

Именно пустота, не страх — страх знаком каждому живому существу, с ним можно бороться, можно преодолеть, пересилить себя. Но что противопоставить выжигающей нутро пустоте, жадно запустившей щупальца в каждую мысль, каждое воспоминание, в мечты и надежды, в любовь и ненависть, горечь и радость? Пустоте все равно, что пожирать. Небо изогнулось в немыслимую петлю, казалось, оно сейчас рухнет вниз, сдавит его кольцом, раздавит, сокрушит, поглотит. И даже земля утратила надежность — она то подкидывала его вверх, навстречу небесной петле, то уходила из-под ног, затягивая в бездонную яму.

— Тот, кто верит в Семерых, должен верить и в Восьмого.
— Закономерное предположение. Разумеется, я верю в существование Ареда Проклятого, Восставшего, Проигравшего и Заточенного.
— Тогда вы должны верить в предсказания священных книг. Проклятый возвращается, генерал Айрэ, и в этом мире осталось слишком мало магов, чтобы встретить его. Тысячелетиями мы тратили свою силу на борьбу друг с другом, на противостояние богам, на пустопорожнее хвастовство. И теперь, на самой грани бытия — нас осталось слишком мало…  
— Я не понимаю вас, госпожа магистр. — Он действительно не понимал. При чем тут Аред и магия, когда под воротами королевского замка стоит с войском Квейг Эльотоно, герцог Квэ-Эро?
— Предсказания в священных книгах верны по сути, но никто не знает подробностей. Вернее, никто не знал. Орден Дейкар получил силу от Семерых, чтобы бороться с Проклятым. Уже при жизни нынешнего поколения он вернется — и только Звездный Провидец сможет остановить его.
— Я по-прежнему не понимаю, о чем речь.
— О вашей дочери, граф, о Саломэ. Согласно предсказанию, она должна стать последней наместницей и второй королевой. А еще — матерью Звездного Провидца. Если этим утром герцог Квэ-Эро осуществит свои планы, то предсказание не сбудется. Ваша девочка сочетает в себе магическую силу обоих родителей. Она могла бы стать магистром ордена Алеон, не будь ей предначертана иная судьба. Сам король Элиан избрал ее своей королевой.
— Вы предлагаете спасать мир на основании детских мечтаний? Каждая девочка хочет стать королевой!
— И только одна — станет. Не лишайте свою дочь предначертания. Она будет несчастлива, случись ей из-за вашего неверия прожить чужую судьбу — не говоря уже о том, что именно маги встанут на пути Проклятого, даже если Звездный Провидец не сможет нам помочь.
— Вы с самого начала были против восстания, граф, помогите остановить кровопролитие, пока еще не поздно. Помогите нам сейчас — и ваша дочь станет моей преемницей, — слова наместницы отливали медью похоронных труб.

Все рушилось, осыпалось в бездну, прекращало существовать, и только одно оставалось незыблемым, неизменным, непоколебимым — королевский замок, накрывший землю каменными крыльями, удерживающий небо на вершинах своих шпилей. Там ласковым теплом светились окна, там, он знал это точно, все находилось на своих местах. И его место было в этих стенах; сейчас только стремление оказаться там оставалось в душе Квейга нетронутым — все прочее растворилось в кислоте пустоты… Он не помнил, что это за замок, он и собственного имени уже не мог вспомнить, не мог понять, где он и что его привело сюда, к этим стенам. Единственное, что он знал — за ними отступит пустота.

— Как вам без сомнения известно, граф, существует множество разнообразных магических артефактов. Некоторые из них могут использовать простые люди, без капли магического дара в крови, другие — оживают только в руках жрецов и магов, а самые редкие и мощные — в руках своих создателей. Вы обладаете магической силой, пусть неосознанной, но от того не менее могущественной. Сила Лаара, бога войны, по природе своей разрушает и подчиняет, преодолевает и захватывает. Неважно, что именно — вражескую страну, чужое войско, непокорную женщину, упрямого ребенка или несогласного друга. При правильном использовании эта сила всегда одерживает победу, если только ей не противопоставляют еще большую магическую силу.
«Несогласного друга» — Ланлосс уже знал, что хочет сказать ему Илана, и устало вслушивался в себя, пытаясь понять, почему не вскипает волной возмущение, не нарастает гнев, почему он с готовностью слушает ее, и не находит, да и не ищет возражений. Саломэ — королева, Саломэ — мать Звездного Провидца, Боги и Маги, Аред и Конец Времен — все такое огромное, необхватное, слишком большое для одного человека, даже для непобедимого Ланлосса Айрэ. А белая ведьма продолжала говорить:
— Но герцог Квэ-Эро — не маг. Сила огня выжжет его стремление сопротивляться, сила Эарнира усугубит отвращение к смертоубийству, сила Лаара соединит оба воздействия и сплетет сеть подчинения. Боя не будет — герцог сдастся сам. И только вы можете вложить силу Лаара в артефакт, только вас герцог подпустит достаточно близко, чтобы этот артефакт использовать.
— Зачем же так сложно? Он меня подпустит достаточно близко и для обыкновенного убийства, — с горечью заметил Ланлосс.
— Убийство вызовет всеобщее возмущение. Добровольное раскаянье — усмирит бурю. Я обещаю, что отнесусь к герцогу Квэ-Эро со всем возможным снисхождением, — но в холодном голосе наместницы не было и намека на снисхождение.

Смутное ощущение неправильности происходящего отступало, безнадежно проигрывая всепоглощающему противнику. Рубеж за рубежом обрушивались бастионы: детский смех, улыбка на загорелом лице, персиковый цвет, насмешливый взгляд серых глаз с едва заметными голубоватыми прожилками, расходящимися от зрачка. Дольше всех продержался парус, вызолоченный рассветным солнцем, выгнувшийся в попытке обогнать задиристый ветер. Но и он рассыпался в мелкую пыль.
Он стоял в круге силы, чувствовал, как странное покалывающее тепло пронизывает все тело, слышал, как сливаются в песню без слов голоса магистров, и слышал свой голос, вплетающийся в бессловесную паутину, видел, как «ничто» превращалось в «нечто», как из слова и жеста, песни и силы рождался заколдованный металл. А потом он протянул руку, и серебряный пояс послушно скользнул к нему, обхватил талию, с голодным лязгом защелкнул пряжку.
И герцог пошел к замку — медленно, отвоевывая каждый шаг у земли и неба, у пустоты и отчаянья. И когда у высоких ворот его подхватили чьи-то руки, пустота отступила, уступив место бархатной тьме.

Далее

 

Обсудить на форуме

Опубликовано с согласия автора.

Дата публикации: 17 августа 2007 года

(с) Вера Школьникова, 2006-2007