Библиотека портала "Венец"

www.venec.com 

Эмуна

Выбор наместницы

XCVI

Наместница встретила Ланлосса Айрэ в своем кабинете. Там же ждали магистры и Хранитель; для них, несмотря на суматоху, принесли кресла. Ланлосс прикрыл за собой дверь, снял пояс и брезгливо кинул его на пол — будто не серебро держал в руках, а шелушащийся крысиный хвост. Магистр Илана вздохнула:
— Не начинайте все сначала, граф, — с ласковой укоризной, словно пеняя капризному малышу, сказала белая ведьма, — вы спасли тысячи жизней.
О, если бы он мог начать все сначала! Но серебряный пояс разорванной петлей лежал на полу — тусклый металл, исчерпавший себя до дна. Ланлосс смотрел на наместницу — Энрисса словно и не заметила, как он вошел — она по-прежнему сидела в кресле, прижавшись к спинке, не мигая глядя на стенную лампу — матовый янтарный плафон с прорезями. Внутри догорала свеча, и, казалось, для наместницы не существовало сейчас ничего важнее бьющегося о стекло огненного язычка. Ланлосс окликнул ее:
— Ваше величество, вы дали слово.
Энрисса медленно кивнула, словно вспомнив, где она находится:
— Я помню, генерал.
Она поднялась, окинула взглядом своих советников, отрешенность взгляда сменилась привычной холодностью:
— Господа магистры, корона благодарит вас за оказанную услугу. Высокий Совет соберется завтра в шесть. Генерал Айрэ, найдите военачальника Тейвора. Я не хочу кровопролития. Объясните это людям герцога, к вам они прислушаются. А сейчас я хочу остаться одна.
Короткие фразы резали слух — наместница словно берегла дыхание. Паузы на выдохе отделяли предложения яснее, чем точки на бумаге. Ланлосс вышел из кабинета последним. Оглянувшись, он увидел, что наместница вернулась в кресло, а свеча в светильнике, полыхнув последний раз, погасла. Он осторожно прикрыл дверь кабинета.

Нужно было найти Тейвора и не позволить ему, войдя в военный азарт, развязать бой. Оставшись без командира, мятежники согласятся сдаться, если пообещать им свободу. Да и какие они бунтовщики — что лорд приказал, то и сделали. Простым воинам ничего не будет, а вот лордам не поздоровится. Хорошо еще, Квейг привел отряд сам, не стал подставлять других. Дадут боги — на этом восстание и закончится. Наместница, без всяких сомнений, знает, кто из лордов поддержал герцога Квэ-Эро, но когда от пожара остались уголья, стоит ли их ворошить? Разумнее залить их водой, а не кровью. А наместница всегда поступала разумно, всегда выбирала наименьшее зло, как хороший военачальник… как он сам. Нельзя одержать победу без потерь, можно лишь уменьшить их число. Эхом в голове отозвались слова магистра Иланы: «Вы спасли тысячи жизней, граф!» Тысячи жизней за одну — любой скажет, что это выгодная сделка, даже если к цене нужно добавить оплеванную честь и нарушенное слово. Ланлосс вздрогнул, словно наяву услышав, как пряжка застегивается на его талии, снова услышав… невольно провел рукой, убедившись, что проклятый пояс не просочился волшебным образом сквозь закрытую дверь. Он сглотнул набежавшую слюну с мерзким привкусом металла — нужно было идти дальше, не обращать внимания на голоса и тени, иначе его затянет мутная воронка непоправимости совершенного. Только теперь Ланлосс Айрэ осознал, что прожил воистину счастливую жизнь — все эти годы он был в мире со своей совестью. До сегодняшней ночи. Теперь придется учиться жить иначе. Слова белой ведьмы казались едкой насмешкой — она ведь знала, что не тысячи жизней спасал генерал Айрэ, а свое маленькое, незаметное счастье. Свою женщину, свою дочь, свою любовь. Он замедлил шаг возле закрепленного в нише коридора зеркала, поймал взгляд отражения — взгляд человека, на секунду заглянувшего в собственное посмертие. Точно так же наместница смотрела на догорающую свечу… хотел бы он знать, что за сделку предложили ей.

XCVII

Утренний свет, пробившись через плетеную решетку, пригоршнями рассыпался по кабинету: солнечные лучи перемешались с янтарной листвой на панелях, желтыми кляксами выплеснулись на бумаги, золотой проволокой вплелись в волосы женщины, неподвижно сидящей в кресле, спиной к окну. Утро, солнечное утро с болезненно-ярким синим небом. Такие дни редкость в начале весны, обычно солнце обманчиво светит в январе, когда снег рассеивает яркий свет между небом и землей, и дворцовые кошки растягиваются на полу в солнечных пятнах, не обращая внимания на вежливо огибающих их людей. Обманчивое тепло, проходя через стекла, выманивает на улицу наивных простачков, и, скинув овечью шкуру, впивается в щеки волчьими клыками зимнего мороза. А ранняя весна в Суреме скупится на солнечный свет, держит его высоко, под самым небесным сводом, тонким слоем разливая поверх облаков. Эта прозрачная серость отличается от свинцового неба осени, она легче и чище, но чтобы увидеть по-настоящему голубое небо, воспетую плохими поэтами сверкающую лазурь, нужно ждать мая.

Утро, уже утро. И ничего нельзя отложить на завтра, нет спасительной ночи, выгорела дотла, до последней звезды, остался только дымок над свечным огарком. Нужно идти, выслушивать советников, принимать решения, карать и миловать, править. И никому нет дела, что она сегодня умерла. О, если бы продлить эту ночь, хоть на пару часов! Энрисса отдала бы за эту короткую отсрочку половину оставшихся ей лет. Половина от десяти — получается пять. Пять лет в обмен на пять часов, и она не сочла бы, что переплатила. И больше потеряно за эту ночь. Она от души позавидовала герцогу Квэ-Эро — для него уже все закончилось, ей же осталось целых десять лет.

Стук в дверь, первый за утро. Судя по звуку, постучали едва слышно — кто-то из придворных дам. Нужно сменить платье, причесаться, выпить карнэ. День предстоит не просто «долгий» — бесконечный. Она осторожно положила руку на живот — жест непривычный, и пока еще ничем не оправданный. Усмехнулась — выбор сделан, и, что бы ни думали маги, это ее, и только ее выбор.
— Ваше величество! — Статс-дама устала скрестись в дверь.
Энрисса поднялась, прошлась по комнате, разминая затекшие плечи:
— Войдите, Элайна.
Фрейлина не спала всю ночь, как и все во дворце, но успела сменить туалет, переплести косы, и встречала новый день во всеоружии. Наместница приветливо кивнула ей:
— Доброе утро.
— Доброе утро, Ваше величество. Все готово к вашему утреннему туалету. Если вам будет угодно…
— Да, мне угодно. И распорядитесь прислать ко мне кого-нибудь из младших секретарей.

Наместница шла по дворцовым коридорам, кивала кланяющимся придворным, с первого взгляда отличая только что приехавших от проведших ночь во дворце. Вторых она приветствовала куда сердечнее. Уже перед самой дверью малого зала заседаний ей наперерез бросился багровый толстяк, тащивший за руку высокую женщину в строгом платье. Наместница остановилась, она не сразу вспомнила, кто этот человек.

Почтенный господин Рамон принадлежал к роду Арэйно, но даже наместница, прекрасно разбиравшаяся в геральдике, не смогла бы назвать степень их родства, столь отдаленной она являлась. В свое время кто-то из младших сыновей герцога Нэй предпочел торговую стезю военной, и преуспел на этом поприще. Его внушительный потомок был одним из двенадцати магистратов Сурема, но больше всего страшился, что кто-либо усомнится в его дворянском происхождении. День коронации Энриссы стал самым счастливым днем в его жизни, теперь он был хоть и дальним, но родственником самой наместницы. При дворе, впрочем, господин магистрат бывал редко, догадываясь, что не внушает особого почтения отпрыскам высоких родов, набирающимся при дворе хороших манер и полезных знакомств. Рамон Арэйно служил наглядным доказательством печальной истины, что сидеть на двух стульях сразу — весьма неудобно, вне зависимости от того, сколько ткани уходит на твои бриджи.

Все это в один миг пронеслось в голове наместницы, пока она незаметным движением руки останавливала кинувшегося оттащить наглеца в сторону стражника. А вот женщину она видела впервые. Тем временем, господин Рамон, чуть отдышавшись, выпалил:
— Ваше величество, я заверяю вас, что моя семья не имеет к этому возмутительному действу никакого отношения! Клянусь вам, моя супруга ничего не знала! И наша верность вам и империи…
— Успокойтесь, господин Арэйно, — наместница умышленно обратилась к «родственнику» как к дворянину, по родовому имени, а не «почтенный Рамон», как следовало бы говорить с купцом, — у меня нет ни малейшего повода подвергать вашу верность сомнению. И уж тем более я не понимаю, при чем здесь ваша супруга. — И только когда наместница прямо взглянула на молодую женщину, та медленно, словно против воли, присела в реверансе.

Странно, госпожа Рамон показалась наместнице смутно знакомой, хотя она точно помнила, что не видела ее при дворе. Быть может, мельком, на балу в ратуше? Нет, она бы запомнила. Такую красавицу трудно не заметить: высокая, длинные волосы редкого, даже среди блондинок оттенка белого золота, темно-синие глаза, настолько темные, что пока солнечный луч не заглянул женщине в лицо, они казались черными. В этот миг Энрисса поняла и причину беспокойства своего весьма отдаленного кузена, и почему его супруга пытается держаться в стороне от мужа, хоть тот и вцепился в ее ладонь а на застывшем лице молодой женщины подрагивают губы.
— Моя супруга…
— Да, я понимаю. Ваша супруга — урожденная леди Эльотоно. И что же? Эту честь с ней разделяют еще восемь женщин. Право, вы так спешите оправдаться, что невольно заставляете меня задуматься.
Энрисса чувствовала, как в ней закипает гнев, и с радостью отдалась ему. Еще час назад ей казалось, что больше не будет ни гнева, ни счастья, ни горя, ни радости, только звенящая в ушах опустошенность и отчаянье. Но нет, вот он, спасительный гнев, сдирающий с души броню безразличия.
— Ваше величество, я лишь…
Она подозвала к себе стражника:
— Препроводите господина Рамона под домашний арест.
Толстяк покачнулся, и вцепился в руку жены еще сильнее. На тонкой шее девушки забилась синяя жилка, но она стерпела боль.
— Я поручу особой комиссии разобраться, какое отношение и к чему вы имеете. И до конца разбирательства — вы под домашним арестом. А если вы сломаете своей жене руку — отправитесь в тюрьму, — Рамон отпустил ладонь жены так быстро, словно испугался обжечься. — Ступайте прочь. А ваша супруга задержится здесь. Я хочу поговорить с ней.

Энрисса провела супругу злосчастного господина Рамона в зал, до начала совещания еще оставалось время. Она села в кресло и теперь уже без помех рассматривала молчащую женщину — и впрямь, очень похожа на брата, только болезненно-бледная, даже та малость солнечного света, что достается Сурему, не касается кожи почтенных горожанок. Загар — это для рыночных торговок и крестьянок. Бедная девочка, о чем ее брат думал, когда составил эту партию? Последнюю фразу Энрисса, забывшись произнесла вслух:
— О том, что меня берут без приданого, — ясно ответила девушка.
Энрисса усмехнулась — молодец, никакой обиды, готова защищать честь рода против любых обвинений. Впрочем, герцог не так уж и виноват… попробуй пристрой столько сестер, да еще всех за дворян, да с таким приданым, да не за близких родичей.
— Как вас зовут, миледи?
— Риэста, ваше величество.
— У вас есть дети?
— Нет, — в голосе звучало облегчение.
— Хотите развод?
Этого вопроса она ожидала меньше всего, растерялась. Энрисса не сомневалась, что о разводе ее неожиданная собеседница мечтает с первого же дня брака, но признаваться в этом наместнице, особенно теперь, когда…
— Послушайте, Риэста, все, что сделал ваш брат — касается вашего брата и тех, кто был с ним. Но никак не вас и ваших сестер. Просто позвольте мне помочь вам, как женщина — женщине. Без всякой политики, высших соображений и мыслей о государственном благе. Даже слепому видно, что вам нужна помощь.

Впрочем, немного зная своего «родственника», Энрисса не сомневалась, что тот теперь найдет способ развестись с женой и без участия наместницы, зачем ему сдалось такое родство? Одно дело, когда жена — сестра герцога, другое — сестра мятежника. И помощь девочке все равно понадобится — куда она после развода пойдет, без денег, без связей? Только в обитель, а ей ведь от силы двадцать исполнилось. А Энрисса может найти ей нового мужа, и получше первого.

Риэста молчала долго, опустив взгляд, она разглядывала свою руку — лунки от ногтей, оставленные мужем, кровоточили. Она никогда не жаловалась, не хотела скандала. А прилюдно даже грязное белье не стирают, что уж говорить о чести рода. Хотя, какая им теперь осталась честь… Но вернуться к мужу после сегодняшнего утра, после всего, что он сказал ей, после того, как первый раз за четыре года замужества ударил… Она глубоко вдохнула:
— Если вы действительно хотите помочь, ваше величество, отпустите моего брата. Он, — она замялась, в поисках достойного аргумента, но не нашла ничего лучше, чем по-детски сказать, — он больше не будет.
Щеки девушки предательски вспыхнули, и наместница словно наяву увидела, как залившийся краской юноша в зелено-черном камзоле пытается то ли сам спрятаться за клавикордом, то ли спрятать клавикорд за своей спиной. Она медленно, пожалуй, что искренне сожалея, покачала головой:
— Не могу, Риэста. Не могу. Но это не отменяет мое предложение.
— Тогда я не могу принять от вас ничего, простите. — Было видно, как трудно девушке дался этот отказ.
Энрисса кивнула:
— Да, понимаю. В любом случае, вам не стоит возвращаться домой, пока не закончится расследование. Я распоряжусь, чтобы вас разместили при дворе.
— Ваше величество, мой муж… понимаете, он не самый лучший человек, но он и в самом деле не при чем.
— Вы хотите сказать — именно поэтому он не при чем. Не беспокойтесь, я не сомневаюсь в его невиновности. Но расследование только пойдет ему на пользу.
Энрисса вызвала лакея проводить Риэсту, разговор затянулся, в коридоре уже переговаривались советники. Проклятье, ну почему в этом роду не признают обходных путей! Девочке ведь нужна помощь… может быть, позже… Время еще есть. Но как же хорошо чувствовать беспокойство за чужую судьбу. За это она все равно найдет способ помочь Риэсте, из благодарности.

XCVIII

Великие боги… он уже успел забыть, когда в последний раз просыпался сам, просто потому, что выспался. Обычно настойчивый голос слуги вырывал его из сна задолго до блаженного мига пробуждения. «Ваше сиятельство, пора вставать» — и тут уже ничего не поделаешь. Но сегодня он проснулся сам, и не спешил открывать глаза, предоставив солнечным лучам щекотать прикрытые веки. Солнечным лучам?! Но ведь он приказал разбудить себя на рассвете, даже до рассвета! Квейг рывком вскочил на ноги: вместо скамейки — узкий топчан, под головой — скатанное одеяло. Небольшая комната, да чего уж там — камера. Четыре стены, тяжелая дверь, окно, как и положено, забрано решеткой, солнце подобралось к полудню и заливает светом каменный пол. Дворцовая тюрьма — все чисто, прочно, безысходно. Он медленно опустился на топчан — реальность противоречила памяти так сильно, что вызывала головную боль, почти на ощупь нашел кружку с холодной водой, выпил, пытаясь заглушить внезапную сухость во рту, не сразу осознав, что это вкус страха. Вчера они окружили замок, он отправил парламентера, дал два часа на раздумье, иначе — штурм на рассвете. Потом пришел генерал Айрэ, они говорили, недолго, все ведь уже было сказано, Квейг еще подумал тогда, что пять к одному не так уж и много, когда на стороне противника Ланлосс Айрэ. А потом… что же было потом? И если он здесь, то что случилось с его отрядом? Он не мог вспомнить, как ни старался — не мог. Чем больше пытался — тем сильнее захватывала рот сухость, смягченная было водой, тем сильнее впивалась в затылок боль. Все, что всплыло на поверхность — дворец, огромный, закрывший собой полнеба, нависший над крошечной фигуркой человека, и, глядя со стороны, он понимал, что маленький человечек непременно дойдет до исполинских ворот, как ни кричи, не протягивай руки — не остановишь, это уже случилось.

Дверь открывалась медленно, словно толстяк, поднимающийся в гору. Два стражника стали по бокам дверного проема, как будто магистра ордена Алеон нужно защищать от него! Герцог попытался было встать, но тут же подступила тошнота, и чем ближе подходила к нему белая ведьма, тем сильнее сжимало горло, так, что приходилось бороться за каждый вдох. Пальцы Иланы, коснувшиеся висков, показались раскаленным железом, но в тот же миг боль, достигнув высшей точки, исчезла, растеклась струйками пота по лицу и спине. Магистр протянула ему металлический кубок с чем-то горячим:
— Пейте, это уберет все последствия. Пояс отчаянья — не самое приятное заклинание.
— Заклинание?
— Разумеется. Неужели вы думали, что вам позволят взять штурмом королевский дворец? Достаточно и того, что вы натворили с трактами. Поблагодарите лучше богов, что удалось избежать кровопролития.
— Что с моими людьми? — Но он уже понимал — «удалось избежать» — значит, все живы.
— К счастью, ваши офицеры оказались разумными людьми. Генерал Айрэ убедил их не сопротивляться. Высокий Совет решит их участь позже, пока что они просто сдали оружие.

Он медленными глотками пил горячий отвар, растягивая время. «Пояс отчаянья» — теперь он помнил приступ тоски, одиночества, пустоты, даже воспоминание, слабая тень пережитого заставляло вздрогнуть. Он сам пришел сюда, сам сдался, оставил своих людей растерянно стоять под стенами дворца. Илана словно прочитала его мысли:
— Именно так, герцог. Вы раскаялись, и предпочли отдать себя в руки правосудия.
— Это официальная версия?
— Для вас же будет лучше согласиться.
— Я подумаю.
Илана с усмешкой забрала у него пустой кубок:
— О, да. У вас будет предостаточно времени для раздумий. По крайней мере — до суда.

Она ушла, и Квейг принялся измерять камеру шагами. Чувствовал он себя великолепно — ни следа усталости, хоть сейчас в бой, но, похоже, отвоевался. Богов он действительно благодарил — за то, что повел отряд сам, не известив никого из союзников, даже Арно сумел оставить в стороне. Наместница и так знает, кто поддерживал восстание, но фокусник, пока не пойман за руку — маг. Квейг не сомневался, что наместница ничего не забудет, но и карать по всей строгости не станет. Нельзя же оставить добрый десяток провинций без лордов, особенно приграничные земли, куда варвары как к себе домой захаживают. А именно эти лорды и поддержали Квейга — им военная реформа вместе с Тейвором давно уже стояла поперек горла. Даже сейчас герцог не смог удержать улыбку, вспомнив, как граф Виастро «побеседовал» с графом Тейвор. Несмотря на отсутствие свидетелей, разговор этот быстро разошелся сначала по дворцу, а потом и по империи. Что и не удивительно — уши в дворцовых стенах росли гуще, чем опята на трухлявом пне. Граф Виастро, доведенный до отчаянья навязанным ему за его же деньги имперским гарнизоном, в котором новобранцы занимались строевой подготовкой, в то время как его люди сражались с варварами, отправился в столицу. Ему удалось добиться некоторого снижения военного налога, но гарнизон остался на своем месте, и, после очередного спора с военачальником, граф не выдержал. Откашлявшись, он сообщил своему собеседнику: «Граф Тейвор, я еще раз изучил ваш проект военной реформы, и пришел к выводу, что вы дурак!» — на что получил весьма необычный для подобной ситуации ответ: «Что вы хотите этим сказать?» Граф, приготовившийся драться на дуэли, не нашел в себе силы еще раз объяснить Тейвору, что именно он имел в виду, и вернулся домой в твердой убежденности, что молодой военачальник рано или поздно погубит империю.

Квейг грустно улыбнулся — хоть чего-то удалось добиться. Тейвора с его военной реформой теперь урезонят и надолго забудут о роспуске дворянских дружин, не говоря уже о рекрутских наборах. Нечасто в империи случаются восстания. Лордов простят и умиротворят, никто ведь не хочет проливать кровь. Он тоже не хотел. Подходящая надпись для надгробия.
Ивенна… Ивенна и дети. Нет, детей никто не тронет, но Ивенна… Почему он послушал ее, позволил остаться в Квэ-Эро, не забрал эту треклятую книгу? Хотел, чтобы она перестала бояться, поверила, что все будет хорошо, устал от непреходящего страха, притаившегося на дне ее зрачков, не мог больше видеть, как дрожат ее пальцы, касаясь детской щеки. Одному только Эдаа Предвечному ведомо, что она натворит теперь, когда страх превратится в ужас, сметающий последние преграды. Одна, никого рядом, и двое детей на руках.

XCIX

Ее величество в очередной раз перечитывала список мятежников: граф Виастро, тут все понятно — военная реформа, недаром Тейвора в лицо дураком называл, лорд Дарио — тоже все ясно, Инванос соседствует с Виастро, да и с герцогом Квэ-Эро дружен. Герцог Уррар — этот не захотел ссориться с береговым братством, кроме того — его старший сын взял в жены одну из сестер Квейга, причем, что удивительно, по большой любви. Герцог Вонвард — еще один пограничник, и тоже воевал за Свейселы. Герцог Ойстахэ — ну, этого лиса за хвост не ухватишь, но ведь не по воздуху же отряд мятежников в Сурем прилетел, и не через горы пробирался. А по тракту без ведома герцога Ойстахэ не пройдешь. Энрисса мрачно усмехнулась — через год она вернется к вопросу о дорожной пошлине, и что-то ей подсказывало, что на этот раз старый герцог без возражений поубавит аппетит. Герцог Айон и герцог Стрэй — этим-то чего не сиделось?! На границе с Ландией отродясь никаких беспорядков не бывало, к таким мирным провинциям Тейвор пока что не проявляет особого интереса. Наместница дошла до конца списка — никак не участвовали в восстании считанные лорды, остальные помогали либо людьми, либо деньгами, либо просто закрывали глаза, позволяя разорять караваны на своих землях. Она устало потерла лоб, запачкав кожу чернилами. Растерявшихся солдат удалось разоружить без боя, теперь их заперли в казармах. Спешно вернувшимся имперским отрядам поставили палатки в дворцовом саду. Нападения на тракты продолжались, и наместница провела весь день составляя письма восставшим лордам. О, эти письма! Каждое — произведение искусства, более всего походящее на рецепт изысканного соуса. Главное в кулинарии — правильное сочетание всех ингредиентов: материнская укоризна, воззвание к дворянской чести и присяге, в меру угроз, и не переборщить с обещаниями, а то еще не поверят, что их собираются выполнять. А ведь еще нужно каждому добавить особую приправу, подходящую только для него, и ни для кого другого. Кому пообещать снизить военный налог на пять лет, а кому напомнить о давнем земельном споре с соседом, намекнуть, что давно пора пересмотреть устав ремесленных гильдий, или пригласить дочь ко двору.

Королевские курьеры спешно рассылались по городам, в небе рябило от почтовых голубей, на площадях зачитывали манифест, обличающий неслыханную дерзость бывшего герцога Квэ-Эро, посмевшего поднять оружие против наместницы и королевской власти. Лишить Квейга Эльотоно титула мог только суд, но, поскольку не было никаких сомнений, что так и случится, можно было забежать вперед. Наместница, устами своих герольдов, обещала скорое восстановление мира и спокойствия, безопасные тракты, возобновление морской и сухопутной торговли. Народ расходился с площадей, недоуменно пожимая плечами: многие только сейчас узнали, что в стране — мятеж. Ну надо же, они-то думали, разбойники вконец обнаглели, а это лорды воду мутят. Давно такого не было, ох давно! Ну да, чего бы владетельному лорду и не бунтовать, небось, на площади не вздернут, на рудники не загонят, к веслам не прикуют. А отправят в изгнание — так тоже не в рубище уйдет, а со всем имуществом. Ни жена, ни дети с голоду не умрут, да и от тяжелой работы не надорвутся. Что ни говори, а лордом быть лучше, чем простым разбойником, даже если ты грабишь караваны.

Энрисса понимала, что нападения не прекратятся как по волшебству. Капитаны отказывались покидать порты — мол, хорошо заработали, хотят с семьей побыть, черная курица дорогу перебежала, кораблю ремонт требуется, паруса истрепались. Если купцы настаивали — предпочитали выплатить неустойку. А посмевшие нарушить негласный запрет быстро в этом раскаивались — морские лорды больше не защищали торговые пути, а хваленые галеры Тейвора не успевали повсюду. Она была готова ждать: пока графы и герцоги получат ее письма и отзовут по домам своих людей, пока переловят настоящих разбойников, воспользовавшихся беспорядками, пока купцы поверят, что дороги снова безопасны, а береговое братство выберет другого лорда.

Наместница отодвинула чернильницу, встала, размяла затекшие пальцы. Стемнело. Вот уже день, как она не видела Ванра. Нет, ночь и день, но ночь — не в счет. Ту ночь нельзя считать, она — как краткий миг между светом и тьмой, между «до» и «после». Энрисса привычно прислонилась лбом к стеклу. Первый день прошел. Так нельзя, так сходят с ума, начав с дней, она скоро будет считать часы, потом минуты, сама у себя украдет бесценное время. Как все изменилось за один день. Еще утром Энриссе казалось, что она уже мертва, механическая игрушка, творение умелого мастера, будет ходить, говорить, принимать решения, во всем походить на настоящую, живую Энриссу, пока, однажды, тоже утром, не кончится завод. А сейчас она уже живая, просто приговоренная к смерти. Смертный приговор с отсрочкой на десять лет, а дворец — роскошная камера смертника. И оказалось что быть мертвой — легче, чем постоянно ожидать смерти. Все люди с момента рождения — обречены умереть, и так ли уж велика разница, знаешь ли ты свой день и час. Сегодня она не станет разговаривать с герцогом Квэ-Эро. Что может один смертник сказать другому? Потом все равно придется, это неизбежно, но не сегодня. Быть может, завтра ей станет легче, завтра она найдет в себе силы не смотреть, как в клепсидре медленно струится вода, перестанет отсчитывать удары сердца.

В дверь кабинета негромко, но уверенно постучали. Младший секретарь пришел за бумагами. Усердный молодой человек, весьма усердный, усердие просто струится из внимательных глаз, скользит в каждом жесте, а уж в голосе — разве что только из горла не выпрыгивает. Жаль его разочаровывать, но…
— Передайте господину Пасуашу, что завтра я жду его в кабинете с утренним докладом.
Секретарь поклонился так быстро, что даже наметанный глаз наместницы не успел заметить досаду на его лице. Она усмехнулась ему вослед: сделка есть сделка. Господин Пасуаш получит свою плату сполна, но и отработает эту плату до самой последней минуты.

C

Солнце светило только в первый день, следом зарядили дожди. Стук капель о стекло сливался в монотонный шум, похожий на гул прибоя. Его ни о чем не спрашивали, ни в чем не обвиняли, ничего не требовали. Прошло всего несколько дней, а ему уже казалось, что это — навечно. Четыре стены, маленькое окно и дождь, бесконечный дождь. Каждый раз вскидывался на шум открывающейся двери, но это всего лишь стражник приносил обед. Пока еще удерживался, не задавал вопросов, догадывался, что стражник не станет отвечать, но понимал — терпения хватит ненадолго.

За ним пришли на шестой день, ближе к вечеру. Вели по дворцовым коридорам, подавшиеся на пути придворные торопливо отступали, освобождая путь четверке стражников, окружившей герцога. Квейг не сразу понял, куда его ведут — канцелярии располагались в левом крыле, а они шли по центральному, поднялись наверх, здесь он никогда не был — на третьем этаже располагались личные покои наместницы и ее доверенных дам. Значит, наместница… Право же, он бы предпочел прямо сейчас на плаху. Не знал, что ей сказать, как посмотреть в глаза, теперь, когда нет места для сомнений, и уже неважно, как она могла лгать, убивать, ложиться в одну постель с Ванром Пасуашем. Она такая, какая есть, а он не может не любить и такую.

Энрисса ждала в своем кабинете, в чашке перед ней дымился карнэ, время от времени она подносила чашку к губам, и каждый раз отставляла обратно. Она любила освежающую горечь красноватого напитка, но сегодня привычный вкус раздражал вместо того, чтобы отгонять усталость. Стражники ввели заключенного в кабинет, и, отступив, стали вдоль стены, настороженно поглядывая на своего подопечного. Заковывать арестованного не приказывали, вот они и смотрели сейчас на его свободные руки так, словно герцог прямо с места кинется на наместницу и попробует задушить. Но нет, он стоял смирно, даже коротко поклонился, встретив ее взгляд. Энрисса жестом отослала стражу, охранники повиновались с видимой неохотой. Случись что — никто не станет слушать, что «ее величество сама приказала», с них три шкуры сдерут. Наместница подождала, пока последний стражник закроет за собой дверь, и только потом заговорила:
— Добрый вечер, герцог.
— Добрый вечер, ваше величество, — ответил он, и собственный голос показался Квейгу незнакомым.

После обмена приветствиями повисла тишина. Женщина в кресле и мужчина, стоящий перед ней, смотрели друг на друга. В этом свете серые глаза наместницы казались голубыми, словно вода в горном озере, а поверх спокойной голубизны тонкой дымкой раскинулся серый цвет, как прозрачная кромка льда у самого берега. Квейг все никак не мог отвести взгляд, всматривался в ее лицо, видел внезапно заострившиеся скулы, сжатую линию губ, угадывал россыпь морщинок вокруг глаз, умело скрытую пудрой, видел ее лицо, потускневшее и застывшее, видел, и никак не мог понять, что же случилось с этой женщиной, еще несколько месяцев назад — самой прекрасной женщиной в мире. Неужели это его вина? И все, что она сделала, в этот миг отступило назад: и черные флаги над замком Аэллин, и маленький гроб в семейной усыпальнице, и оставшийся сиротой Леар, и коротконогий Ванр Пасуаш, и даже потерянный взгляд Ивенны — все казалось ничтожным, когда он смотрел на ее лицо. Упасть на колени и просить, умолять о прощении — но разве это вернет погасший свет?

Герцог заставил себя отвести взгляд: нет, что бы ни случилось — не он причина. Ее кто-то ранил, ударил в самую сердцевину и не выдернул гарпун. И как другие истекают кровью — она истекла светом, оставив пустую оболочку. Свеча без фитиля — самый лучший белый воск, а никогда не будет гореть. А может быть, она сама изранила себя, не в силах усмирить больную совесть? Он не знал ответа. Он молча опустил голову, уставившись в пол.
Энрисса же негромко произнесла:
— Теперь, когда все закончилось, я просто хочу спросить вас: почему?
О, если бы на другие вопросы можно было ответить так же легко, как на этот:
— Я должен был защитить свою семью.
— Даже если ей ничего не угрожало? Поднимите голову, герцог, я хочу видеть ваше лицо. Я знаю, ваша жена считает, что я убила ее брата и племянника. Боится, что я убью и ее, ради книги. Знаю, что не могу доказать свою невиновность. Более того — я была готова убить. Но не убивала. Ваше право — верить мне или нет, — голос дрогнул, — я не убивала герцога Суэрсен и его жену. И, — голос дрогнул, на этот раз сильнее, — их мальчика. Я не смогла бы… даже ради блага империи.

И он снова смотрел в ее глаза, скованные серым льдом. И ему показалось, что там, в самой глубине, если приглядеться, можно заметить то ли отблеск, то ли искру былого огня. И ответить — «нет» — значит загасить эту слабую искру. Навсегда. И он ответил:
— Я верю вам, ваше величество, — и, произнося эти слова, все еще не в силах оторваться от ее взгляда, он осознал, что не лжет. Он верит ей, так же, как поверил Дойлу. Быть может он не всегда мог распознать ложь, но не мог не увидеть правду. И он повторил, уже без тени сомнения в голосе, — Верю. — И ее лицо просветлело, пусть все лишь на миг.
Энрисса вздохнула:
— Я отправила за вашей супругой в Квэ-Эро. Ее жизни ничто не угрожает, но книгу придется вернуть. Она ведь у нее, не так ли?
Квейг молчал. Он не знал, где теперь книга, и что Ивенна собирается с ней делать. Сам он без всяких сомнений бросил бы ее в огонь. У наместницы, должно быть, другие планы. Наместница и не ждала ответа, она продолжала:
— Вашим детям так же ничего не угрожает.
Он кивал, забыв и о детях, и о жене, нахмурившись, он пытался понять, что случилось, почему страхи Ивенны помешали ему думать и видеть? Все указывало на вину наместницы? Но почему, приехав в Сурем, он не посмотрел ей в глаза, вот как сейчас, кому и что хотел доказать? А наместница, словно понимая, что с ним происходит, избавила герцога от необходимости задавать вопросы:
— Ваши люди пока что заперты в казармах. Как только их лорды согласятся взять на себя ответственность за своих вассалов — я отправлю их по домам. Что же касается ваших союзников…
— Они не станут продолжать.
— От души надеюсь. Не хотелось бы заставлять других расплачиваться за вашу недоверчивость.
Квейг медленно кивнул, признавая справедливость упрека, и Энрисса пожалела о своих словах. Если уже бить безоружного — то сразу насмерть. И снова тишина. Она искала подходящие слова, и никак не могла найти, за одиннадцать лет на троне ей порой приходилось приговаривать к смерти, но ни разу — объявлять приговор в лицо приговоренному:
— Что же касается вас, герцог, мне жаль, но…
Он перебил ее, резко, почти гневно:
— Не надо жалеть! Не смейте!
Она медленно кивнула:
— Мне жаль не вас. Жаль того, что с вами уже никогда не случится. Жаль того, что могло бы быть. И жаль себя. Я слишком устала платить за чужие ошибки и заставлять расплачиваться других. Не знаю, жалеете ли вы о чем-либо.
— Только об одном. Что семь лет назад не сказал вам одну очень важную вещь. А теперь в этом нет никакого смысла. Я… — он махнул рукой, обрывая себя на полуслове, — просто хотел, чтобы вы знали.
Он подошел вплотную к Энриссе, наклонился, взял ее ладонь, удивившись, какая она теплая, поднес к губам на миг, чуть коснувшись пахнущей миндалем кожи, и вышел из кабинета.
Энрисса осталась сидеть в кресле, обхватив пальцами запястье, в глазах собирались слезы, она позволяла им прорисовывать бороздки в слое пудры, покрывающем щеки. Она наконец-то плакала.

CI

Вэрд Старнис, граф Виастро, славился своей обстоятельностью. Он даже читал медленно, тщательно всматриваясь в текст, часто останавливался на середине абзаца и, прикрыв глаза, обдумывал прочитанное. Зная за собой это обыкновение, граф всегда читал письма и деловые бумаги в одиночестве, отослав секретаря. Сегодня, вопреки всем привычкам, он быстро пробегал глазами по листам бумаги и откладывал их в сторону. Везде одно и то же — лорды выходили из игры. Граф понимал, что каждый из неудавшихся мятежников получил от наместницы такое же письмо, как и он, и последовал здравому смыслу. Ее величество мудро шла навстречу сокровенным желаниям своих беспокойных вассалов — каждый получил, что хотел. Не осталось повода для драки, да и драки-то как таковой не было. Вэрд ни в чем не мог упрекнуть внезапно взявшихся за ум союзников — он тоже приказал своим людям вернуться домой. Один только Арно бушевал, требовал собирать силы, идти на столицу, освободить Квейга, вышвырнуть наместницу из дворца. Бумага терпит самые безумные планы, к несчастью, только бумага. К счастью — при всем желании лорд Дарио не пойдет на Сурем с одной своей дружиной, а никто из бывших союзников его не поддержит. Арно придется вернуться домой и заняться своими границами — он и так забрал слишком много людей, и оставшиеся не могли сдерживать варваров, по странному совпадению устраивавших набеги на Инванос чуть ли не каждый день, при этом не обращая никакого внимания на соседнее Виастро. Вэрд покачал головой — он не верил ни в совпадения, ни в то, что варвары, наконец-то, научились читать карты. Не иначе как ее величество позаботилась, чтобы лорду Дарио было чем заняться и помимо мятежа. Нет, Арно ему тоже не в чем упрекнуть. А единственный человек, заслуживший его упреки, сейчас находится в столице, и, право же, ему и без того несладко.

Он с досадой отложил последнее письмо от Арно — долг долгом, а с лорда Дарио станется самолично явиться в столицу рыть подкоп под дворцовую тюрьму, раз уж дружину придется вернуть домой. Ложь во спасение, вернее — полуправда… кажется, только что он осуждал Квейга. Он написал ответ: что сегодня же выезжает в столицу, чтобы переговорить с наместницей, что все уладит на месте, и Арно должен вернуться в Инванос — наместница пощадит зачинщика только в том случае, если мятеж прекратится.

Вэрд вызвал управляющего — нужно было отдать распоряжения на время отъезда. В это время года на дорогу уйдет не меньше месяца. Он предпочел бы сначала заехать в Квэ-Эро, взять под защиту герцогиню Ивенну. Он опасался, что леди проявит куда меньше благоразумия, чем «мятежники», а учитывая, что дружина ее покойного брата исполнит любой приказ своей госпожи, пусть и сменившей фамилию… Ивенну следует держать за руки, вежливо, но твердо. Наместницу сейчас можно только просить, а если герцогиня хоть в чем-то похожа на своего брата — просить она не умеет. Никто из Аэллин не умеет, не приходилось. Они или берут силой, или ждут, пока отдадут по доброй воле. Самое странное — что обычно долго ждать не приходится. Но, к сожалению, Квэ-Эро еще дальше от Виастро, чем Сурем, вовремя не успеть. Нет, он поедет напрямую в столицу, один, без свиты, будет менять коней в пути, быть может, вместо месяца доберется за три недели. Граф в который раз пожалел, что Виастро так далеко от морских путей.

После разговора с управляющим граф зашел попрощаться с сыном — у мальчика как раз был урок фехтования. Вэрд постоял некоторое время во дворе, глядя, как его десятилетний наследник отрабатывает удары, смешно морща лоб, чтобы пот не щипал глаза. Вспомнил, как Арно жаловался на невестку: мол, дай ей волю, суровыми нитками бы мальчишку к юбке пришила. В восемь лет не знает, где у меча гарда! Впрочем, племянник Арно и впрямь казался болезненно-хрупким, унаследованная от матери красота Эльотоно казалась на его бледном лице и вовсе неземной, недаром говорили, что где-то в роду морских пиратов затесались эльфы. Он с удовлетворением посмотрел на своего сына — здоровый мальчишка, благодарение богам, от такого наследника никто не откажется. И все же, иногда он сожалел, что не женился второй раз. Один детский голос, пусть и звонкий, не может заполнить весь замок.

Три недели пути, три недели раздумий. Он и сам не понимал, почему для него так важно, чтобы наместница знала причину мятежа. У каждого из лордов был свой повод присоединиться к мятежникам, но видят боги — граф Виастро не искал выгоды. Он давно уже был встревожен происходящим: с каждым годом наместница мягко, незаметно, не нарушая законы империи, сосредотачивала в своих руках все больше и больше власти. Лорды поглупее просто не замечали, что происходит, а умные правители предпочитали не связываться. Граф ничего не имел против Энриссы Второй Златовласой, в отличие от предшественницы, она знала, что делает, его тревожила тенденция. Ни одна наместница не вечна, а избирает наместниц Высокий Совет. А в Высоком Совете из пяти голосов — три мага. Да, именно три, Хранитель ведь тоже маг, хоть и скромно именуется жрецом. И что же получается? Для чего Энрисса собирает власть, что сделают с ее наследием? Да что там в будущем, уже сейчас граф порой задавал себе вопрос, кто же, в конце концов, правит империей? Почему белые ведьмы получили право отправлять все обряды Эарнира вместо жрецов? Кто дал им право забирать в орден любую девочку, вне зависимости от рода? Почему орден Дейкар говорит на Высоком Совете об интересах ордена, но никогда — об интересах государства? И, самое наболевшее, кому нужна военная реформа? Да, граф Тейвор — племянник наместницы, но именно Дейкар выдвинул его на пост военачальника. А Ланлосса Айрэ, выигравшего войну, спешно отправили в отставку. И, как бы ни прогнил прежний граф Инхор, вот уже шестьсот лет наместница не пользовалась правом передачи графства другому роду. Если распустят графские и герцогские дружины, а к этому Тейвор и ведет, провинции останутся беззащитными, вся военная сила окажется в руках Высокого Совета, то есть, магов. Лорды утратят даже то немногое влияние, что у них еще осталось, и центр беззастенчиво сможет забирать из провинций последнее. Присоединяясь к восстанию, Вэрд не верил в победу, но не мог не уцепиться за единственный шанс уничтожить порочную систему, передающую власть в руки магов, раз уж невозможно уничтожить их самих. Не будет наместниц — не будет и выборов, не станет Высокого Совета.

Они проиграли. Граф Виастро не знал, что произошло в столице, но ни на минуту не поверил, что Квейг внезапно раскаялся и сдался, оставив своих людей на милость победителя. Там не обошлось без магов, и это тоже тревожный знак. Армия империи не в состоянии защитить даже королевский дворец, если наместнице пришлось просить о помощи магов. Похоже, единственное, что до сих пор держит империю на плаву — отсутствие настоящего врага. Но если у варваров появится вождь, который объединит племена или договорится с Кавдном, никто, кроме магов, не спасет великую и неделимую империю Анра. А если случится настоящий мятеж, то не спасут даже они. Вэрд был далек от мысли, что за двенадцать лет на троне наместница не заметила, что в Высоком Совете заправляют маги, он просто хотел понять, почему она не видит опасности, почему наливает все вино в один кувшин.

Три недели в седле, три недели дороги, три недели размышлений, день за ночью, ночь за днем. Он боялся не найти нужных слов.

Далее

 

Обсудить на форуме

Опубликовано с согласия автора.

Дата публикации: 17 августа 2007 года

(с) Вера Школьникова, 2006-2007