Библиотека портала "Венец"

www.venec.com 

Эмуна

Выбор наместницы

LXXXIV

Столица встретила Квейга и Ланлосса промозглой сыростью. Зима в этих краях запаздывала, вместо снега мощеные улицы покрывал тонкий слой размокшей грязи. Сточные канавы благоухали всеми ароматами большого города, прохожие с привычной ловкостью прижимались к домам, уступая дорогу всадникам, вслед им неслись всевозможные пожелания неблагополучия — грязь, вылетающая из-под копыт, оседала на одежде горожан. Квейг пожаловался:
— Ненавижу этот город.
— Не самое приятное место в мире. Зато удобно обороняться.

Узкие улочки защищали столицу надежнее крепостных стен. Пока войско доберется по этим лабиринтам до королевского замка — потеряет половину солдат. А вторая половина, как подозревал Квейг, умрет от вони. Неужели забирая три четверти дохода с каждой провинции, нельзя было сделать в столице канализацию? Он слишком давно не был в Суреме, в памяти остались только хорошие воспоминания, всю неприязнь к городу заслонили серые глаза наместницы, но теперь первое впечатление от шумной и грязной столицы вернулось во всей яркости красок и ароматов. Он по-прежнему не мог понять этих людей — жить в такой мерзости и даже не пытаться ничего изменить? Поколение за поколением город рос, медленно выползал за крепостные стены, возводил новые, и по-прежнему тонул в грязи и серости. Квейг вспоминал другие столицы — яркий и шумный Кавдаван, чьи золотые купола слепили глаза, сверкая в солнечном свете, а женщины закрывали лица, но разрезали узкие длинные юбки до самых бедер, и то же самое солнце, что освещало купола храмов, рассыпало искры по дутым золотым браслетам, охватывавшим их лодыжки. Улицы там выкладывали разноцветными плитками из обожженной глины, и стены домов соперничали яркостью красок с мостовыми: небесно-голубой, солнечно-желтый, оранжево-шафранный, снежно-белый. Или Ладона, столица Ландии, деревянный город, подобно фениксу расправлявший крылья после каждого пожара. Даже королевский дворец был построен из дерева, как принято у тамошних зодчих — без единого гвоздя. Маленькие квадратные окошки, затянутые слюдой, и узорные резные ставни — волшебные птицы распускали пышные хвосты, веточки плюща расцветали диковинными цветами. Пахло смолой и хвоей, а после дождя — мокрым деревом и лесом. Девушки заплетали волосы в тяжелые косы, а замужние женщины, наоборот, носили распущенными, являя миру свою чистоту. Немногочисленные же девицы для удовольствий в торговых кварталах, повязывали голову платками, чтобы солнце не осквернило своих лучей, коснувшись их волос. А у Свейсельских Островов и вовсе не было столицы. Пять городов на побережье в прошлом даже воевали за право править страной, но триста лет назад заключили договор «Жемчужного ожерелья» — каждый город становился столицей на пять лет, уступая честь следующему. Теперь все пять городов разрушены, на месте ажурных башен-маяков торчат обгоревшие иглы, но Квейг видел старинные гравюры и мог представить себе времена былой славы. Интересно, что там сейчас — прошло восемь лет, быть может, они успели отстроить разрушенное? Маяки ведь обязательно должны гореть, иначе корабли будут разбиваться о прибрежные скалы.

Он вырвался из воспоминаний: все эти города в прошлом. Сейчас под копытами его лошади серая мостовая Сурема.
У входа во дворец дежурили гвардейцы. Квейг первый раз увидел печально прославившуюся форму: куцые красно-золотые камзолы, красные чулки и короткие круглые, опять таки, красно-золотые, штаны, словно цапле на ноги по тыкве нацепили. Довершали это великолепие позолоченные каски с красными перьями, весьма напоминавшими петушиные. Герцог и граф молча переглянулись, по несчастным лицам стражников было понятно, что они привыкли к таким взглядам. Дежурного капитана эта кара небесная тоже не миновала, правда, в отличие от своих подчиненных он мог завернуться в длинный плащ. Увидев генерала Айрэ, он моментально вытянулся в струнку, отсалютовал, и даже не задав положенного вопроса о цели приезда, проводил в гостевые покои. Не прошло и получаса, как в дверь уже постучался один из секретарей внутреннего дворцового управления, почтительно осведомился о цели визита, если таковая есть — в конце концов, граф и герцог могли прибыть ко двору поучаствовать в увеселениях. Квейг ответил, что у него дело к Высокому Совету, Ланлосс неопределенно пожал плечами. Оставалось только ждать. Вопрос опеки над малолетним герцогом был достаточно важен, чтобы заинтересовать Высокий Совет, хотя закон не признавал сословных различий — сын ремесленника и сын графа одинаково находились под его защитой. Сперва Квейг хотел сразу же идти к наместнице, но потом предпочел говорить перед Советом. Воля наместницы ему и так была известна, а у Совета могло оказаться иное мнение, а самое главное, в чем он отказывался признаться даже самому себе — он боялся остаться с ней наедине, боялся получить ответ еще не задав вопроса, боялся посмотреть ей в глаза. Раз в месяц Высокий Совет собирался, чтобы выслушать любого обратившегося к ним дворянина. Решение все равно принимала наместница, но оставался шанс, что она прислушается к своим советникам. Все, на что мог сейчас рассчитывать Квейг — непреклонная буква закона. И чем больше людей будут знать, что у герцога Квэ-Эро есть все права стать опекуном племянника — тем лучше.

***

Наместница с раздражением перекладывала бумаги, сама не понимая, что с ней происходит. Обычно все государственные проблемы отступали на второй план, когда Ванр возвращался после длительной отлучки. Несколько дней Энрисса позволяла себе побыть просто женщиной, что бы там ни происходило за дверьми спальни. Но в этот раз все оказалось иначе — она не чувствовала обычного умиротворения. Ей по-прежнему было холодно даже в жарко натопленных комнатах, и пальцы сами собой сжимали перо так сильно, что то ломалось уже на третьей строчке. И даже кленовый лист, угнездившийся в вырезе платья, не радовал — она с огромным трудом продолжала лгать себе, но больше не могла обманываться — Ванр боится. Это его страх передается ей, его боязнь сводит пальцы судорогой, его ужас застилает взгляд. Ночь сменялась днем, день — ночью, подходящие дни в этом месяце уже прошли, а Энрисса так и не смогла решиться. Но теперь можно было отложить выбор до следующей ущербной луны и вернуться к делам государства. Иначе никакого «потом» ни у нее, ни у Ванра не будет, и станет не важно, чей страх оказался сильнее.

Энрисса никак не могла решить, переговорить ли ей с герцогом Квэ-Эро заранее, или подождать заседания совета. Семь лет назад она бы не задумываясь пригласила герцога побеседовать наедине, и убедила бы его в чем угодно, тогда юноша был безнадежно влюблен, но сейчас… Сейчас предстояло иметь дело со зрелым мужчиной, давно женатым, отцом семейства, полноправным правителем своих земель. Стоит ли рассчитывать на увлечения молодости? Ну почему из всех женщин империи герцог Квэ-Эро должен был выбрать Ивенну Аэллин? Энрисса предпочла бы сцепиться с любым другим лордом, пусть даже богаче и влиятельнее Квейга. Потому что слишком высокие ставки оказались на кону — она не потерпит никакого сопротивления. Благо империи превыше блага одного человека, пусть даже у него удивительно-синие глаза. Ну почему эти «благородные» ни в чем не знают меры: ни в любви, ни в ненависти, ни в верности, ни в измене! Любую клятву исполняют, не глядя на цену, каждый долг выплачивают до последнего гроша, отдают себя до конца во имя того, что считают правильным. Право же, она бы отдала Квейгу мальчика в обмен на книгу, но леди Ивенна… Вот уж кто не задумается о благе государства. Доверить ей воспитание герцога Суэрсен — отсрочить катастрофу на десять лет. Энрисса никогда не сможет оправдаться, а мальчик непременно пожелает отомстить. Наместница видела только один выход — воспитать его при дворе, и в будущем держать как можно дальше от управления герцогством. Был лишь один способ сделать это, не вызвав всеобщего возмущения — отдать маленького герцога в ученики к Хранителю. Никто не посмеет возражать против воли Аммерта, а если мальчик и в самом деле так жаден до знаний, как говорит Ванр, он сам не пожелает покинуть библиотеку, когда сможет принимать решения. Энрисса вздохнула — какая жалость, что генерал Айрэ не состоит в родстве с герцогами Суэрсен. Ему она бы безбоязненно доверила воспитание Леара Аэллин, но если необходимость королевской опеки еще можно как-то обосновать, то нельзя забрать мальчика у дяди-герцога, чтобы отдать соседу-графу. Она рассчитывала склонить Квейга к компромиссу — пусть сам передаст право опеки графу Инхор, иначе она найдет законный путь оставить мальчика под защитой Короны. Пусть даже герцог Квэ-Эро больше не верит наместнице, но генерал Айрэ по-прежнему остается вне всяких подозрений. Она просмотрела список завтрашних аудиенций, вычеркнула министра дорожного ведомства — хватит с него и вечернего доклада, и вписала имя графа Инхор. Быть может, на этот раз прямой путь окажется короче обходного, хотя обычно политика опровергала мудрость путешественников.

LXXXV

Высокий Совет в полном составе заседал в малом приемном зале, небольшой комнате с высоким сводчатым потолком и узкими окнами в самом старом крыле дворца. Если верить летописям, эту часть замка построили еще при Саломэ Первой и, похоже, с тех пор не ремонтировали. Стены покрывали выцветшие фрески в белесых проплешинах, окна-бойницы скупо пропускали дневной свет через пластинки горного хрусталя, даже в полдень приходилось зажигать свечи в бесчисленных канделябрах, и, несмотря на высокий свод, воздух быстро наполнялся удушливым чадом. Традиции империи, вне всяких сомнений, основа стабильности и благополучия государства, но к концу заседания даже лицо невозмутимого огненного мага приобретало нездоровый желчный оттенок. Достопочтенные советники сидели полукругом на высоком помосте, на черных стульях с резными спинками, спиной к окнам, перед ними стоял стол из такого же черного дерева, уникальной подковообразной формы. И стулья, и стол помнили еще первый Высокий Совет, и, судя по всему, предки отличались завидной выносливостью, твердостью неизвестное дерево не уступало пресловутому чешуйчатому дубу. Расположение мест также определялось традицией: в центре слева — наместница, сердце империи, справа — Хранитель, закон империи, за ним — магистр ордена Алеон, ибо закон, не ведающий милосердия — мертв, и бургомистр — народ, чья жизнь управляется законом. По другую руку от наместницы — магистр Дейкар и военачальник — сила империи. Энриссу всегда забавляло, как предусмотрительно первая наместница разделила закон и власть. Противопоставление сохранилось до сих пор — Хранитель провозглашал букву закона, в то время как наместница определяла суть, в случае необходимости подкрепляя свою точку зрения силой. Просители стояли по обе стороны входа, переминаясь с ноги на ногу, дела рассматривали в порядке очередности, самым невезучим приходилось ждать весь день, пока Хранитель призовет их обратиться к Совету. Тогда нужно было выйти на пустое пространство перед столом, изложить суть своего дела, ответить на вопросы Совета и ждать, пока они примут решение. Обычно вердикт выносился прямо на месте, и считался окончательным, даже наместница не могла отменить его без согласия всех членов Высокого Совета, но иногда советники не могли придти к соглашению, и объявляли решение через несколько дней, после дополнительных совещаний.

С утра успели разобрать несколько мелких земельных тяжб, Энрисса с тщательно скрываемым удовольствием настояла на воистину драконовских решениях — ни один из спорщиков не получил желаемого. И поделом — не будут в следующий раз отвлекать Высокий Совет на мелочи, которые может решить любой окружной судья. Затем почти два часа ушло на запутанное дело о наследовании: двоюродный дед герцога Луэрон умудрился в один день написать три противоречащих друг другу завещания, и теперь никто не знал, какое из них было подписано последним. Согласно показаниям свидетелей, покойник не страдал старческим маразмом, зато отличался специфическим чувством юмора. Шутка и впрямь удалась на славу — наследники судились между собой уже третий год, наконец, дойдя до Высокого Совета. К концу обсуждения Энрисса испытала огромный соблазн изъять спорное наследство в пользу государства, и построить на эти деньги школу при храме Хейнара, может, хоть там судей научат справляться со своими обязанностями. Но не в ее нынешнем положении ссориться с герцогом Луэрон. Действительным признали то завещание, по которому большую часть наследства получал правящий герцог. Пусть он теперь сам умиротворяет возмущенную родню.

Наконец, очередь дошла до Квейга. Он вышел вперед, стал посередине зала, поклонился наместнице и Совету. Энрисса опустила ресницы, чтобы скрыть заинтересованный взгляд. Герцог вырос. Юношеское очарование уступило место зрелой мужской красоте, плечи развернулись во всю ширь, золотистый загар больше не окрашивался румянцем. Но талию по-прежнему можно было обвязать девичьим пояском, а в глазах все также искрилась синева. Она скосила взгляд на советников — Тейвор, как и следовало ожидать, не скрывал своего возмущения — до сих пор не забыл каравеллы, уплывшие неведомо куда прямо меж пальцев. Он бы заставил герцога Квэ-Эро втрое заплатить за самоуправство, а наместница ограничилась укоризненным письмом. Неудивительно, что теперь возникли проблемы с опекой — наглый южанин просто привык к безнаказанности! Бургомистр отчаянно потел, капли пота собирались на выпуклой лысине и дорожками стекали по хомячьим надутым щекам. Почтенного Тарлона интересовало, когда же он сегодня вернется домой, а не все эти дворянские разбирательства. Хранитель казался совершенно бесстрастным — сидел, как обычно, не касаясь спинки стула, словно на кол насаженный, сложив руки на груди. Энрисса могла ему только посочувствовать — в этом случае будет нелегко найти законное оправдание ее королевской воле, точнее, ее королевскому своеволию. Магистр Илана сцепила на столе перед собой руки в замок и извечным женским способом поглядывала на красавца-герцога, точно так же, как за миг до этого — Энрисса. Ир же смотрел поверх головы Квейга в дальний конец зала, и наместница, даже не отслеживая его взгляд, знала, кого он ищет в толпе — Ланлосса Айрэ. Генерал стоял у самого входа, прислонившись к стене — берег хромую ногу. Наместница подавила вздох, вспомнив их вчерашний разговор — граф Инхор был готов помочь, не хуже Энриссы понимая, чем может закончиться противостояние, но решение оставалось за Квейгом. А тот решил не уступать. Наместница никак не могла понять — почему? Пускай герцог больше не верит ей, но чем успел провиниться Ланлосс? Впрочем, Энрисса подозревала, что дело тут вовсе не в генерале Айрэ, Квейг ведь сам отвез ему мальчика. Во всем виновата треклятая гордыня, затмившая разум! Разве можно передоверить опеку над собственным племянником чужаку? При живых-то родичах! Никто не посмеет сказать, что граф Инхор недостоин оказанной чести, но все поймут, что герцог Квэ-Эро испугался, откупился мальчишкой, чтобы избежать гнева наместницы. Она устремила на Квейга внимательный изучающий взгляд, уже в открытую, недобрый взгляд, словно говорящий: мы еще посмотрим, кто кого.

Квейг, тем временем, изложил перед Советом суть своего дела — кратко и по существу, ни словом, ни жестом не показав, что речь идет о чем-то большем, чем простое недоразумение. Копия завещания лежала на столе перед каждым советником, а Энрисса его уже наизусть выучить успела. Герцог передал секретарю оригинал, чтобы Высокий Совет мог убедиться в правомочности его притязаний. Хранитель, подавив тяжелый вздох, подтвердил, что документ составлен в строгом соответствии с законом, ничего другого наместница и не ожидала. Она вежливо улыбнулась Квейгу:
— Ну что же, герцог, законы империи написаны, чтобы защищать своих подданных. Я не вижу, что здесь можно обсуждать, и уверена, что Высокий Совет согласится с моим решением. Я снимаю опеку Короны с Леара Аэллин, правящего герцога Суэрсен, и передаю ее вам, согласно завещанию Иннуона Аэллин, покойного герцога Суэрсен.

Наместница привычным быстрым росчерком подписала документы, Хранитель поставил печать, секретарь передал их герцогу — все слушанье не заняло и десяти минут. Квейг принял бумаги, Энрисса с грустью заметила, как сразу просветлело его лицо. Все ведь еще только начинается… И тогда со своего места поднялся Тейвор:
— Я прошу внимания Высокого Совета!
Квейг застыл на месте, смяв в кулаке бумаги, уже понимая, что все происходящее — хорошо продуманный спектакль. Взгляд его упал на холеные руки наместницы, словно он ожидал увидеть там нити, за которые она дергает своих марионеток. Тейвор продолжал:
— Законы империи написаны, чтобы защищать подданных империи! И никто не нуждается в защите больше, чем осиротевший ребенок! Позвольте вам напомнить одну из поправок к закону об опекунстве: признать опекуна недостойным владеть правом опекунства может Высокий Совет с жалобы любого жителя Империи. И здесь и сейчас я сообщаю Высокому Совету, что считаю герцога Квэ-Эро недостойным!
— Обоснуйте свою жалобу, граф, — в голосе наместницы звучало вежливое сочувствие — закон есть закон, ничего не поделаешь.
— К сожалению, нет законного способа лишить герцога Квэ-Эро права воспитывать своих собственных сыновей, но доверять ему чужого ребенка — верх безрассудства! Он сам ведет себя как безответственный мальчишка! Своеволие герцога Квэ-Эро уже обошлось казне империи в значительную сумму. Чему он научит герцога Суэрсен? Ставить свои сиюминутные прихоти выше блага империи? Распоряжаться имперской казной как своей собственной? Оберегать благо своего герцогства в ущерб безопасности империи?

Советники переглянулись, а среди зрителей послышался сдавленный смешок — историю с кораблями знали все, просочившись за стены военной канцелярии, она стремительно обошла все ведомства, и повсюду втихомолку смеялись над незадачливым военачальником. На его месте они не стали бы напоминать почтенному собранию о собственном позоре, но граф Тейвор обладал редким даром видеть любую ситуацию только со своей точки зрения. Даже если бы наместница не намекнула военачальнику в личной беседе, что опасается доверить опеку такому легкомысленному человеку, как герцог Квэ-Эро, Тейвор и сам бы выступил с обвинениями. Наместница выждала, пока уляжется шум, и с тем же самым вежливым сожалением обратилась к Хранителю:
— Что говорит закон?
— Согласно закону Высокий Совет должен временно приостановить действующее право опекунства, принадлежащее герцогу Квэ-Эро до полного рассмотрения жалобы графа Тейвора.
Наместница приподняла бровь:
— Очень жаль, герцог, но ваше право опекунства временно приостанавливается. На время рассмотрения дела Леар Аэллин снова попадает под опеку Короны, так как вы не можете передать право опекунства по своему усмотрению во время процесса.
Энрисса выжидающее посмотрела на Квейга, высматривая на его лице признаки возмущения — если она все правильно рассчитала, герцог обязательно сорвется. Но Квейг пока сохранял внешнюю невозмутимость, скорее, оцепенев от возмущения, чем проявляя чудеса выдержки. Энриссу это не устраивало — он должен был скомпрометировать себя при свидетелях, чтобы потом никто не усомнился в справедливости решения наместницы. Она добавила дров в печь:
— В связи с этим решением, герцог, я бы попросила вас предоставить Леара Аэллин под установленную опеку Короны. Уверена, что вы не станете сознательно нарушать закон.
— Ваше величество! — Наконец-то в голосе прорвалось возмущение.
— Полно, герцог. Вы перехватили мальчика по дороге в Сурем, вопреки моим распоряжениям. Я не знаю, где вы прячете племянника, да и не хотела знать — не было никаких сомнений, что Высокий Совет вернет вам опеку, но сейчас ситуация изменилась. Надеюсь, вы не опуститесь до прямой лжи перед Советом и наместницей!

Энрисса захлопнула дверцу мышеловки — Квейгу оставалось либо признаться, что маленький герцог в Инхоре, и подставить под удар Ланлосса, или солгать ей в лицо, на что он тоже не пойдет, особенно после ее слов. Все, что остается — открыто отказаться повиноваться. А за это уже можно арестовать. Не здесь, конечно, не в зале совета, а после, вечером, к примеру, когда все уляжется. Из дворца его все равно не выпустят, Энрисса заранее отдала все необходимые приказы. И Квейг не разочаровал ее:
— Да, я решил, что мальчику незачем ехать в Сурем. Я, так же, как и вы, не сомневался, что Высокий Совет вернет мне опеку, так зачем же заставлять пятилетнего ребенка лишний раз тащиться в такую даль по зимним дорогам?
— Затем, что такова моя воля, герцог! Боюсь, что граф Тейвор прав — вы непозволительно свободно трактуете законы! Полгода назад вы решили, что лучше знаете, как поступить с кораблями, принадлежащими империи, сегодня вы решаете, что лучше для ребенка, находящегося под опекой Короны, что будет завтра? Вы сочтете, что лучше меня и Высокого Совета знаете, в чем состоит благо империи? Вам известно, как именно закон называет подобные благие устремления?
Если герцог и не знал, то мертвая тишина, воцарившаяся в зале после этих слов ясно показывала, что остальные не испытывают никаких сомнений — это бунт. И все же, пока роковое слово не прозвучит вслух — остается надежда, что все закончится миром. Наместница предоставляла упрямому герцогу последний шанс.
— Ваше величество! Я знаю только, что отец этого ребенка перед смертью доверил своего единственного сына мне! Перед насильственной смертью! И после того, как погиб его старший сын!
— И какое это отношение имеет к королевской опеке? Или вы считаете, что между этими трагическими событиями и империей существует связь?

Энрисса буквально взмолилась про себя: «Ну же, ну же, скажи, что да — и все закончится прямо сейчас!» Она не хотела затягивать противоборство, и, тщательно расставляя силки, не желала своему противнику зла, просто стремилась вывести из игры. Ничего страшного с упрямцем не случится — посидит пару месяцев под замком, остынет. А Энрисса тем временем разберется с герцогиней Квэ-Эро. Оставшись одна, леди проявит больше здравого смысла. Хорошо, что генерал Айрэ промолчал, предоставил выбор Квейгу. Скажи он, что мальчик в Инхоре — и наместнице пришлось бы согласиться, что трудно найти более безопасное место для ребенка, да еще так близко от дома.
— Я не знаю, кто убийца, ваше величество, но сомневаюсь, что мой племянник будет в безопасности в Суреме! Кто бы ни убил герцога Суэрсен, его сына и его жену — он все еще на свободе, несмотря на расследование!
— И вы думаете, что сумеете защитить его надежнее, чем Корона?
— Я думаю, что здесь речь идет не столько о возможностях, сколько о желании!
— Вы отдаете себе отчет в своих словах, герцог? Сдается мне, вы сказали несколько больше, чем хотели. Отправляйтесь в свои покои, вам запрещено покидать дворец без моего позволения. Высокий Совет решит, кому доверить опеку над герцогом Суэрсен, учитывая вашу внезапно пошатнувшуюся лояльность. — Она обернулась к секретарю, — Совет готов заслушать следующее дело.
Квейг резко повернулся и, не отвесив положенного поклона, вышел из зала. Дворяне по обе стороны от него торопливо расступались, словно на загорелом лице герцога внезапно проявились пятна черной напасти. Публично обвинить наместницу в убийстве — такого эти стены еще не слыхивали. Воистину, безумие — злейшая кара богов. Ланлосс торопливо вышел следом за Квейгом, догнал его в коридоре:
— Доволен?
— Нет, но что еще оставалось делать?
— Молчать!
Квейг понял это как приказ, и тут же замолчал, выжидающе глядя на своего бывшего командира. Он чувствовал себя провинившимся лейтенантом, загулявшим в кабаке и проспавшим утренний подъем по тревоге.
— Да не сейчас молчать, а тогда! Сейчас-то чего? Ты уже все сказал, что мог!

Герцог виновато опустил голову — выйдя из душного зала, он и сам понял, что повел себя как мальчишка. Последний раз такое с ним было в десять лет, когда старшая сестра, раздразнив, заставила его побежать за ней следом, и весьма удачно растянулась на каменных плитах как раз под ноги отцу, разбив нос в кровь. Виноватым, разумеется, оказался Квейг, никто и слушать не стал, что она «первая начала». Вот и сейчас бесполезно объяснять, что наместница «первая начала» — надо было держать себя в руках. А теперь… поркой дело не ограничится.
— Мне нужно уехать из Сурема.
— Наместница приказала ждать!
— Она арестует меня этим же вечером.
— И вполне заслуженно!
— И опеки мне не видать. Возвращаемся к тому, с чего начали. Я не могу оставить Леара в Суреме.
— Еще вчера ты мог оставить его в Инхоре.
Квейг вздохнул — не начинать же разговор сначала. Да, мог. Но не согласился, слишком уж противным оказалось ощущение, что заперли в клетку и любезно подгоняют к единственному узкому выходу. А выход ведет в другую клетку, побольше. И так до бесконечности, стоит лишь уступить один раз. На какой-то миг он забыл, что важнее всего безопасность Леара, а почувствовал себя дуэлянтом, прибывшим на место дуэли, когда секундант в последний раз предлагает сторонам примириться. А признаваться, что уперся рогом из гордыни — стыдно.
— Вчера — было вчера. А сегодня я не могу терять время. Она ведь первым делом примется за Ивенну.
— Если ты сейчас уедешь — это открытый мятеж.
— Мне больше ничего не остается, теперь, мой генерал. Я или трусливый лжец, или мятежник. Мальчик пока что в безопасности — наместница ведь «не знает» где он, значит, и увезти не может. Если все уладится — то я заберу Леара в Квэ-Эро, а если нет — то так или иначе он окажется в Суреме.
— Тебе что, кроме мальчишки нечего терять? Квейг, что с тобой происходит? Ты ведь до сих пор не знаешь, кто убил Иннуона!
— Боюсь, что теперь знаю.
— Квейг, наместница, даже теперь, не хочет войны. Я ведь говорил с ней. Она все понимает, твои подозрения обоснованы — но когда нет доказательств ни вины, ни невиновности, не лучше ли для всех исходить из второго?
— Я не могу! Не могу! — Со стоном выкрикнул Квейг, — Все, что она делает — признание вины! Зачем ей мальчик?
— Да хоть чтобы обменять на книгу!
— Да я отдал бы ей эту книгу хоть сегодня! Но она боится! Она никому не верит! Страх толкает ее на подлость, страх толкнул и на убийство.
— А мальчишка, укравший яблоко на рынке, вчера в подворотне зарезал троих подгулявших матросов. Не путай причину со следствием. И бандит, и вор заботились о своем пропитании, но убийца из них только один. Останься во дворце, Квейг. Не торопись. И потом — тебя приказали не выпускать. Не станешь же ты пробиваться с боем.
— Стану, если придется. Но я надеялся на вашу помощь. — Квейг поднял взгляд на генерала.

Ланлосс с трудом сдержал желание отвесить наглому юнцу оплеуху. Даже странно — он уже забыл, когда последний раз так выходил из себя. Надеялся на помощь! И это после того, как Ланлосс предупредил, что не станет вмешиваться, после того, как объяснил, что Квейг должен подчиниться воле наместницы. Но если не вывести его из дворца — будет бойня. Скорее всего, упрямец погибнет прямо здесь, будь у него даже шесть рук вместо двух и в каждой по мечу — от всей дворцовой гвардии разом не отобьешься. Генерал Айрэ всегда умел быстро принимать трудные решения: если Квейга убьют здесь и сейчас — уже ничего нельзя будет исправить. Пусть лучше уедет из столицы, поостынет, тогда можно будет договориться. Да и наместница станет мягче, если придется иметь дело не с узником, а с герцогом, способным в любой момент поднять мятеж.
— Хорошо. Я выведу тебя из дворца. Но обещай, что не станешь торопиться.
Квейг кивнул — торопливость в его положении такая же непозволительная роскошь, как и медлительность. Он не станет ни спешить, ни медлить — все сделает в свой срок. И пусть будет, что будет. На этом разговор закончился, мужчины в молчании прошли по длинному пустому коридору, направляясь к казармам. Ланлосс рассчитывал найти там кого-нибудь из своих ветеранов: для старых солдат приказ обожаемого генерала даже спустя восемь лет после войны будет значит больше, чем приказ наместницы. Вывести Квейга из дворца его былой славы хватит, а дальше… что будет дальше, Ланлосс мог только гадать.

LXXXVI

Мятеж, бунт, восстание — вот уже шесть сотен лет империя не ведала этих бедствий. Сами слова успели позабыться, а события стали даже не легендами — скупыми строчками в летописях. Вот уже шестьсот лет, как владетельные лорды соблюдали закон и подчинялись короне. Случалось разное — порой чересчур властолюбивая наместница засыпала вечером и не просыпалась утром, или упрямый герцог чувствовал недомогание после сытного обеда и вскорости оказывался в родовом склепе, но ни наместница, ни лорды не доводили дело до открытого противостояния. Слишком страшна была память о разгромленном мятеже герцога Луэрон, пожелавшего занять трон вместо своей дочери, вполне ожидаемо проявившей своеволие — недаром Клариссу Четвертую еще в детстве прозвали Гордой. Восемь лет сражений разорили половину империи: голод, болезни, разбой — набеги варваров доставляли меньше бедствий. Впрочем, варвары не замедлили пожаловать — после подавления восстания понадобилось тридцать лет, чтобы вернуть их в прежние границы. Воистину самая страшная война — война между родичами. В конце концов наместница победила, призвав на помощь магов Дейкар. Они залили ее родное герцогство потоками раскаленной лавы, выжигая все живое. После победы Луэрон пришлось заселять заново, позволив союзным варварам занять эти земли. Никто из лордов, как бы упрям и властолюбив он ни был, не желал подобной участи своим землям, и любая наместница семь раз бы задумалась, прежде чем использовать лекарство, что может оказаться хуже болезни.

Странная весть распространялась медленно, люди пожимали плечами и отказывались верить. Мятеж? Да с чего бы это? Вот уже восемь лет как закончилась война, налоги низки, а урожаи — обильны. И уж подавно не верили, чтобы мятеж поднял герцог Квэ-Эро! Да эти южане не станут драться, даже если им соли в вино насыпать! Разнежились под солнышком почище кошек. Но слухи продолжали расползаться по империи — мол, наместница решила всю власть себе забрать, словно ей и так мало, а тех лордов, что не согласны — убивает прямо в их замках, вон суэрсенского герцога с женой в собственной постели зарезали, а герцог Квэ-Эро — следующий. Наместнице не по нраву, что корабли торговым людям принадлежат, и десятину береговому братству платят, а не казне. И другие лорды недовольны — говорят, наместница хочет их дружины распустить, а вместо того всех мужчин, и горожан, и крестьян, обязать по семь лет в армии служить, а кто откажется — того на галеры к веслам прикуют, затем военачальник галеры и построил. А еще говорят, что война будет — с Кавдном, потому наместнице корабли и понадобились, а герцог отказался братство короне для войны отдавать. Столько лет с Кавдном мирно жили, торговали, зачем же кровь проливать? Не варвары ведь, в тех же богов верят. И генерал Айрэ о том же говорит, так ему велели из Инхора в Сурем вернуться и там под замком держат, чтобы он солдат воевать не отговорил.

Энрисса уже мечтала о начале военных действий — воевать было бы легче, чем сражаться с пустыми слухами. Но воевать пока что было не с кем — Квейг не вернулся в Квэ-Эро, и никто не знал, где он. Очевидно, что герцог ищет союзников, но попробуй угадай, к кому из недовольных он отправится в первую очередь. Энрисса следила за Ивенной, но герцогиня словно и не замечала, что происходит нечто странное. В отсутствие супруга она вела все дела герцогства и сохраняла воистину северное спокойствие. Нельзя же наказать жену за дерзкие слова мужа, а кроме дерзких слов и побега обвинить герцога Квэ-Эро пока что было не в чем. Но как бы наместница хотела знать, откуда берутся эти глупые слухи! И ведь чем глупее слух, тем охотнее в него верят, и отнюдь не только простонародье. Она уже имела весьма напряженную беседу с напуганным и растерянным послом Кавдна, не понимающим, с чего это империя решила в одночасье перечеркнуть столетия добрососедства и начать войну. Посла удалось успокоить, призвав на помощь не столько здравый смысл, сколько женское очарование, но слухи не прекратились, более того, переползли с городских площадей и кабаков в дворцовые стены. Придворные мрачно перешептывались на приемах, дамы смотрели на кавалеров глубокомысленными взглядами с оттенком трагизма, словно знали, что неизбежно потеряют их уже завтра, в кровавой битве, и заранее готовились к глубокому трауру. Дурных примет и предзнаменований хватало с избытком — проснулись привидения, мирно дремавшие сотни лет, они шатались по коридорам дворца и заунывно пророчили великие бедствия: кровь, мор, глад, повышение налогов и возвращение Восьмого в мощи его. Приведения избирательно показывались дамам, хотя последнее время некоторые мужчины, заметно смущаясь, признавались, что тоже слышали что-то необычное. Но призраки были самыми невинными из всех зловещих знамений. А вот за пределами королевского дворца и столицы творились и вовсе чудовищные вещи: кровавый дождь поливал поля, рождались собаки с двумя головами, и обе головы тут же начинали предрекать конец света, а потом загрызали друг друга насмерть, вода в Сантре для разнообразия окрасилась не в красный, а в черный цвет, что, впрочем, оказалось еще хуже, чем кровь с неба. Мол, если кровь предрекает войну, то черный цвет Келиана в воде означает неминуемую смерть всего живого. Если в следующем донесении из провинций доложат, что какой-нибудь жрец родил Ареда из бедра, Энрисса не удивится.

Наместница смертельно устала. Она недоумевала, почему люди так странно устроены — чем благополучнее и сытнее их жизнь, тем с большим удовольствием они выдумывают себе страхи и пугаются своим же выдумкам. Ей вполне хватало реальных опасений. Она хотела знать, куда подевался герцог Квэ-Эро. Прознатчики во всех провинциях занимались только одним — поиском упрямого южанина, но тот словно под землю провалился, или, что скорее, учитывая любовь рода Эльотоно к морю, под воду ушел. Энрисса готовилась к самому худшему, недаром она попросила графа Инхор пока что остаться во дворце, несмотря на видимое неудовольствие Тейвора. Возмутиться он не посмел, но не скрывал обиды: не доверяет, наместница, держит при себе опытного генерала на случай восстания. Она не стала объяснять племяннику, что действительно не доверяет, но не ему, а генералу Айрэ. Хотя наместница и не стала наказывать виновных, для нее не осталось секретом, каким образом герцог Квэ-Эро выбрался из дворца. Мальчика она пока что решила оставить в Инхоре, предполагая, что Квейг теперь сочтет это убежище не таким уже и надежным, и приедет за племянником. Сейчас не время решать судьбу маленького герцога, хотя для себя наместница ее давно уже решила. Она вздохнула — этот мальчишка успел испортить ей крови больше, чем его покойный батюшка. А ведь она его еще даже в глаза не видела! Что же это за род такой проклятый? Для блага империи будет только лучше, если Леар Аэллин станет последним герцогом Суэрсен из своего рода. И убивать его для этого вовсе не обязательно. Хранители обычно не заводили семьи, а стать герцогом может только законный сын, если, конечно, отец не признает бастарда после того, как женится на его матери. Вот и получится, что следующего герцога придется искать из кровных родичей, и Энрисса позаботится, чтобы этот родич оказался из другой ветви. А пока что она отправила в Суэрсен представителя Короны, с единственной целью — не позволить оставшемуся без лорда герцогству выступить на стороне Квейга в случае мятежа. Сейчас она уже не хотела от Суэрсена ни денег, ни покорности — только невмешательства. Королевский управляющий — временная мера, в будущем Энрисса рассчитывала поставить на это место кого-нибудь из родичей маленького герцога, пусть не самого близкого, но влиятельного, способного держать в узде остальную родню.

LXXXVII

Герцог Квэ-Эро вот уже третий день был гостем герцога Ойстахэ, и пребывание в гостях затягивалось. Точнее, затягивалось бесцельное пребывание в гостях. Лорд Алестар радушно встретил Квейга, посетовал, что его старшего сына и наследника, с которым герцог Квэ-Эро вместе воевал, сейчас нет в замке, предложил свое гостеприимство на сколь угодно долгий срок, но так и не нашел времени для серьезного разговора. Квейг не обманывался внешним радушием — старый лис неторопливо просчитывал все варианты, чтобы не упустить возможную выгоду, но и не рисковать своей роскошной черно-бурой шкуркой. Недаром Квейг откладывал этот визит напоследок, сначала объехав всех, кого мог назвать своими друзьями.

Неизвестно, входило ли это в планы наместницы, но вынужденные воевать вместе, как равные среди равных, молодые наследные лорды сдружились за три военных года. Не все, разумеется, стали ближайшими друзьями и названными братьями, но узнали друг друга ближе, чем старшее поколение. Так уж сложилось, что близкие отношения поддерживали прямые родичи по мужской линии: брат с братом, дядя с племянником, реже — кузены. Женщины в дворянских семьях выходили замуж в другие провинции, и их связь с родственниками исчерпывалась редкими письмами. Все графы и герцоги состояли друг с другом в той или иной степени родства, но не испытывали родственной привязанности, не иначе, как ее отбивали еще в детстве, обязательным заучиванием многостраничной родословной. Теперь же Квейг лично был знаком либо с правителем каждой провинции, либо с его наследником, а они, в свою очередь, знали его. Не каждого из них герцог мог назвать своим близким другом, но со всеми разделял общие воспоминания, а врагами за время службы он обзавестись не успел. И сейчас герцог объездил пол-империи, навещая своих друзей, прося их помощи и поддержки, для каждого находя убедительную причину поддержать восстание. Герцог Ойстахэ не был его другом, Квейг вообще сомневался, что люди из рода Уннэр способны на искреннюю дружбу, но на его землях пересекались основные имперские тракты, через герцогство Ойстахэ наместница будет переправлять своих солдат усмирять мятежников. Квейг не надеялся получить поддержку осторожного герцога, он лишь хотел убедить его не вмешиваться, не выступать на стороне Короны, если не помогать — то хотя бы не мешать. Вся беда заключалась в том, что Квейгу нечего было предложить взамен, а лорд Алестар, как и всякий уважающий себя Уннэр, не занимался благотворительностью, особенно в государственных размерах. Квейг мог разве что пообещать снизить торговую пошлину, но этого вряд ли будет достаточно, да и потом, он не хотел разорять свои земли, а герцогу Ойстахэ даже не надо класть палец в рот, чтобы тот отхватил руку — достаточно просто этот палец показать. Поэтому он приехал сюда чуть ли не в последнюю очередь — если Алестар будет знать, что на стороне Квейга собралась реальная сила — поостережется связываться. Должен понимать — даже если наместница и сильнее, мятежники окажутся ближе, и он может не успеть получить вознаграждение за свою верность короне. Но три дня прошли, а герцог Ойстахэ все еще пребывал в раздумьях, и Квейг начинал нервничать. Разговор состоялся на пятый день, под вечер, когда Квейгу уже с трудом поддерживал вежливую беседу ни о чем за обеденным столом. Вечером герцог пригласил своего гостя в кабинет:
— Замечательный вечер, герцог. Небо чистое, полная луна, свежий воздух… Удивительный вечер, мало подходящий для серьезных разговоров, не так ли?
— Завтрашний вечер может оказаться еще менее подходящим.
— Вы совершенно правы.

На этом, к облегчению Квейга, прелюдия закончилась. Герцог откинулся на спинку стула, изучающе посмотрел на своего собеседника, зыркнув из-под мохнатых бровей, и, отбросив все вежливые предисловия, поинтересовался напрямую:
— Говорят, молодой человек, вы затеяли небольшой мятеж?
— Как получится.
— Думаю, что так и получится. Вы плохо учили историю?
— Я помню про мятеж герцога Луэрон. Вовсе не обязательно повторять все чужие ошибки.
— О, да. Вполне достаточно повторить всего одну.
— Это все, что вы хотите мне сообщить? — Резкость Квейга граничила с откровенной грубостью. Он понимал, что старый лис неторопливо набивает себе цену, но устал от ожидания.
— Торопитесь, э? — Герцог крякнул совершенно по-стариковски, словно ему стукнуло все девяносто шесть, а не пятьдесят восемь. Что тоже, впрочем, возраст не юный, но до дряхлости лорду Алестару было еще далеко. — С такой горячностью — непременно успеете.
— Ваше сиятельство, я действительно тороплюсь. Если вы знаете, что именно я задумал, вы должны понимать, что я хочу предложить вам.
— Что вы хотите у меня попросить, герцог, попросить, а не предложить. Предлагать вам нечего.
— В таком случае вы бы со мной не разговаривали.
— Сразу видно, что вы плохо разбираетесь в торговле. Я не хочу ничего купить. Я хочу продать. Точнее даже, подарить. Практически безвозмездно.
— С трудом могу поверить в ваше, — Квейг немного помолчал, — бескорыстие.
— А я и не стану вас убеждать, что не преследую собственных интересов. Точнее, интересов своего герцогства. Не стоит вам напоминать, какая часть дохода уходит в казну, а какая остается вам? И заметьте, при этом наместница из столицы устанавливает дорожные пошлины, но я должен обеспечивать безопасность караванов!

Квейг приложил усилия, чтобы сдержать улыбку — экий актер пропадает! Безопасность караванов! Наняли куры лисицу курятник от лис охранять! Уж как она бедная, старалась — а вот только пустел курятник с каждой ночью, одни перышки остались. Герцог, тем временем, продолжал:
— У вас нет ни одного шанса, милорд, ни одного! Пускай даже несколько горячих голов решили дружбы ради положить эти головы на плаху. Никому дела нет до ваших личных счетов с наместницей, никто в здравом уме не захочет мстить за невинно убиенного герцога Суэрсен, и что бы там ни было написано в этой мифической книге — восстания не поднимают из-за дюжины выцветших листов пергамента. Нарушая закон, вы не добьетесь ничего. Я же могу помочь вам победить используя закон!
— Я уже пытался, — заметил Квейг с долей грустной иронии — он усмехался собственной глупости.
— Вы пытались использовать закон в свою пользу. Я же дам вам в руки оружие — закон, который можно использовать против наместницы. Более того, закон, с помощью которого можно положить конец этой глупой традиции выборной власти. Ведь если лучшие из правительниц оказываются всего лишь слабыми женщинами, стоит ли доверять им власть над тысячами тысяч?
— И какова же плата за вашу помощь?
— Я хочу, чтобы король, кто бы он ни был, признал суверенное право Ойстахэ!
— Если король сделает это, он будет либо дураком, либо безумцем, и его с полным правом отрешат от трона в тот же день. Ойстахэ в самом центре империи, здесь пересекаются все торговые тракты!
— Суверенное право, герцог, а не независимость. Мне все равно, как будет называться эта земля в официальных документах и на картах — я лишь хочу быть полновластным хозяином своих владений.
— Как вы совершенно правильно заметили — я герцог, а не король. Как я могу обещать вам от его имени? Я не претендую на трон ни для себя, ни для своих потомков. Да и потом, я не уверен, что стоит менять традиции. Более тысячи лет наместницы правили империей, и если одна из них оказалась… — Квейг замялся, подбирая подходящее слово, — недостойна, это не значит, что пришедшая следом будет такой же.
— Сама суть женской природы содержит в себе слабость. Вы думаете, что наместница управляет государством? Чушь, правит все равно мужчина, тот, кого выбирает она. Не проще ли выбрать короля раз и навсегда, без дамского посредничества?
— Вы обвиняете наместницу, — очень медленно, чуть ли не по слогам произнес Квейг, — что она нарушила верность своему супругу-королю?

Эта нарочитая медлительность помогла удержать первый порыв — ударить мерзавца, посмевшего осквернить ее, по лицу, разбить эти толстые, ухмыляющиеся губы, словно покрытые тонким слоем топленого сала, отблескивающего в свечных бликах, в кровь!
— Наконец-то мы подобрались к сути. Именно так, милорд, именно так.
— Она сама вам в этом призналась? — Квейг сумел взять себя в руки, и теперь только хорошо знающий его человек смог бы прочитать гнев в неестественно спокойном выражении лица герцога.
— Нет, не она. Ее любовник, правда, мне пришлось проявить некоторую настойчивость, чтобы заставить этого господина разговориться. Три дня голодовки — и он был готов признаться в чем угодно. Честно сказать, я и сам не знал, какую рыбку выловил в мутной воде. Как только мы придем к соглашению, я назову вам имя. Вам не понадобится никаких других доказательств. Ее величество выбрала в спутники редкостного слизняка. Дайте ему шанс выжить — и он подтвердит все, да еще и расскажет во всех подробностях, в каких позах ублажал нашу целомудренную властительницу все эти годы.

На этот раз во взгляде Квейга промелькнуло нечто, заставившее герцога Алестара вздрогнуть, самым верным словом для определения этого «нечто» было бы — «смерть». Старый лис замолк, недовольно ощутив знакомое ему, хоть и весьма редко ощущение, что он что-то упустил из виду в своих расчетах. Квейг сцепил пальцы в замок:
— Все, что я могу обещать вам — если мы добьемся успеха, и если владетельные лорды империи решат, что на трон должен сесть король — я поставлю его величество в известность о нашем соглашении. Если же, что весьма сомнительно, королем буду я — я исполню его сам. Это еще не все, — прервал Квейг собравшегося уже что-то возразить герцога, — вы должны понимать, что одного лишь закона обычно оказывается недостаточно. В случае военных действий я настаиваю на вашей помощи. Если вы пожелаете — в ваших лесах может пропасть хоть целая армия. Не надо объяснять мне очевидное — на вашу верность данному слову я не рассчитываю. Если вы увидите, что я проигрываю — никакие соглашения не удержат вас от удара в спину. Все, что я требую — не перебегайте мне дорогу раньше времени. Наместница достаточно мудра, чтобы простить вам недостаток рвения. Я же не прощу избыток.
— Однако, я, кажется, поторопился с выводами — вы кое-что понимаете в торговле. Недостаточно, чтобы зарабатывать этим на жизнь, но ваша хватка мне нравится, молодой человек. Итак, уточним детали: я даю вам в руки оружие, всего одно имя, но сколь значимое, и обязуюсь не мешать вашим победам. Заметьте — только победам, потерпите поражение — я в числе первых поспешу выразить лояльность ее величеству.
— Я же, взамен, обещаю сохранить в секрете источник своей осведомленности, герцог. При любом развитии событий это «оружие» не то, каким может гордиться мужчина и дворянин.
— Об этом я как-то не подумал. Будем считать это премией за проявленную добрую волю. Вы правы — я предпочту сохранить тайну.
— Я также обязуюсь либо предоставить вам право полного самоуправления в рамках империи, либо защищать ваши интересы перед королем в случае победы.
— Мне нравится иметь с вами дело, герцог. Экая четкость формулировок. Все верно.
— В таком случае, герцог, назовите имя, и я буду вынужден покинуть ваш гостеприимный дом. Я полагаю, что вы не станете настаивать на письменном контракте.
— Разумеется. Вашу голову в случае чего отъединят от тела и без дополнительных улик. А имя — если вы знакомы с этим человеком — то несказанно удивитесь. Ванр Пасуаш, секретарь ее величества.
Квейг с облегчением улыбнулся:
— Господин Пасуаш? Вам не кажется, что он выдал желаемое за действительное?

Нельзя сказать, что Квейг хорошо разбирался в женщинах — у него не возникало такой необходимости. Если мужчина красив — ему не нужно прилагать усилия, чтобы завоевать женщину, не нужно стремиться к пониманию, достаточно просто проявить интерес. Но даже в силу своего слабого разумения герцог не мог представить, что такая женщина, как Энрисса выбрала такое ничтожество. Гнев, вспыхнувший, когда он услышал обвинение, растворился в волне облегчения, герцога Ойстахэ просто ввели в заблуждение. Старый лис видел наместницу раз в жизни — на присяге, не удивительно, что он повелся на ложь во спасение. Но до чего же мерзкий червяк, этот Ванр Пасуаш! Опозорить женщину, а ведь он всем обязан наместнице! Она его из пыли чуть ли не в лорды вывела.

— Не считайте меня настолько легковерным, герцог. Разумеется, я не поверил господину Пасуашу на слово. Ее величеству каким-то чудом удалось избежать сплетен, но трудно спрятать белку в клетке. Мои люди побеседовали с придворным лекарем, с фрейлинами, с младшими секретарями в дворцовом управлении. За руку их никто не схватил, но никаких сомнений у меня не осталось. Да вы и сами подумайте — господин Пасуаш стрелы на лету не ловит, а такая блестящая карьера! И, заметьте, без всяких связей, без протекции! Бывают, конечно, чудеса, но они обычно случаются с теми, кто этих чудес достоин. Ванр Пасуаш не проявляет блестящих талантов Ланлосса Айрэ ни в одной области, между тем, ее величество доверяет ему безоговорочно. Все щекотливые поручения исполняет именно господин Пасуаш. Уж не знаю, какие еще вам нужны доказательства! Застать пару, так сказать, в процессе, с двумя обязательными в суде свидетелями?
— Прекратите, герцог! Вы оскорбляете женщину, это недостойно!
— Такой уж щекотливый момент, но как вам угодно.

Герцог Ойстахэ не сразу понял, чем так разгневал своего собеседника. Право же, собираться свергнуть женщину с трона, что неминуемо приведет к ее смерти, и при этом заботиться о ее чести — верх романтизма. Молодому человеку придется на собственной шкуре убедиться, что времена рыцарей остались в далеком прошлом. И только потом он вспомнил письмо почти семилетней давности, в котором сын рассказывал о пребывании при дворе герцога Квэ-Эро, похоже, без ума влюбившегося в наместницу. Об этом стоило вспомнить раньше, сейчас Алестар ругал себя за забывчивость, но, в конце концов, половина молодых дворян так или иначе влюбляется в наместницу, особенно если наместница молода и красива. И все они потом благополучно женятся, обзаводятся детьми, внуками и любовницами, и Квейг не был исключением из правила. Или… все-таки был?
Квейг поднялся:
— Вне зависимости от истинности ваших предположений, наш договор заключен, герцог. С вашего позволения, я уеду завтра с утра.
— Да, да, конечно. Уверен, множество дел требуют вашего внимания.

***

Квейг не стал сразу возвращаться в свою комнату, хотя и хотел выспаться перед дорогой. Вместо этого он поднялся на крепостную стену, и, не обращая внимания на редких стражников и пробирающийся через плащ холод, начал ходить туда обратно, заставляя себя не убыстрять шаг. Он не мог поверить, но равно не мог и не верить. Та же ловушка, та же мука. «Она не могла!» против «Как она могла!» — он просыпался с этим и с этим засыпал. Как прикованный к позорному столбу узник не способен отогнать назойливую муху, так и Квейг оказался не в силах прекратить перебирать бесконечные «за» и «против». И вот теперь, словно мало было уже случившегося, еще и Ванр Пасуаш! Ванр Пасуаш — герцог вспоминал все свои встречи с этим чиновником — и мимолетные, семь лет назад, во дворце, и последнюю — в замке Аэллин. Ни тогда, ни сейчас он не видел в этом человеке ничего выдающегося. Даже высокий пост не стер с его лица свойственного мелким чиновникам выражения услужливой готовности: чего изволит ваша милость? Оно роднило их с лавочниками и содержателями веселых домов, с той лишь разницей, что чиновники продавали себя без посредников. Такими, как он, кишели дворцовые коридоры — жадные до власти и денег провинциалы, пытающиеся сделать карьеру. И видят боги — безуспешно пытающиеся. Наверх пробивались единицы, выдающиеся молодые люди, способные растолкать в стороны отпрысков богатых семейств, следующих по пути отцов и дедов. Но даже и у них на это уходили годы труда. Да и потом — рано или поздно подобный талант находил высокого покровителя. Ванр же поднялся наверх без посторонней помощи. И Квейг не мог измыслить ни одного убедительного объяснения стремительной карьере Ванра Пасуаша, кроме любезно предоставленного герцогом Ойстахэ. Внезапно он почувствовал жгучую боль в подреберье, да так, что ноги подкосились. Квейг оперся о зубец крепостной стены, с трудом втянул холодный воздух. Боль быстро отпустила. Герцог рассмеялся негромко: прямо как в старинных легендах: «и сердце его разорвалось от боли». Сменилась вторая ночная стража — нужно было возвращаться в гостевые покои, чтобы поспать хоть пару часов до рассвета. Теперь он понимал, что вопрос: «Почему из всех мужчин она выбрала Ванра Пасуаша?» на самом деле означал — «почему не меня?». Но это уже не имело никакого значения. Она выбрала. Проиграет он, или победит — выбор уже сделан, и Энрисса не из тех, кто склоняется перед победителем. Впрочем, кто может знать — если богиня сошла с одного пьедестала, стоит ли поспешно водружать ее на другой? Одно Квейг знал точно — пусть это глупо, пусть он своими руками лишит себя верной победы — эту стрелу он не спустит с тетивы. Он хотел победить, теперь — еще сильнее, чем прежде, но не такой ценой. Есть вещи, которые мужчина не может себе позволить, если хочет остаться мужчиной, и, пожалуй, самая запретная из них — унизить женщину.

Далее

 

Обсудить на форуме

Опубликовано с согласия автора.

Дата публикации: 17 августа 2007 года

(с) Вера Школьникова, 2006-2007